— Это еще ни о чем не говорит.
— Мало ты его знаешь. Когда он — мед и масло, это уж точно: готовь себе чистую рубаху.
Эмча обработала брату ссадины и залезла в землянку к Боржеку. Они сели рядом на выступ из песчаника, покрытый суконным одеялом.
— Что это ты удумал?
Боржек обнял Эмчу за талию, сказал:
— Да брось!
— Сразу после Киева, мол, свадьба. А тут вдруг решил сбежать?
На второй постели лежал довольный Млынаржик — он получил наконец новые ботинки. Повернулся спиной к ним и прислушивался к каждому их слову. «Дураки! Я бы на месте Боржека…»
Боржек попытался задобрить Эмчу поцелуем. Она отвернулась:
— Нет, ты ответь мне сначала!
— О чем ты говоришь? Разве я бы тебя тут оставил.
— Так ты любишь меня?
— Эй, Млынарж! — окликнул Боржек. — Спишь?
Млынаржик не отозвался. Боржек задул коптилку. Его губы нашли в темноте губы Эмчи.
Млынаржик осторожно повернулся на спину. Он лежал тихо, думал о жене, Веноушеке. И уснул.
Боржек с Эмчей не замечали времени, но вдруг она спохватилась: ее свободное время кончается. Она перебросила через плечо сумку с красным крестом. Улыбаясь и хмурясь, стала прощаться:
— И вообще, Боржо, ты это выкинь из головы — уйти из бригады! Говоришь, что не оставил бы меня здесь. Но я не могу всегда быть там, где ты… — Она обняла его за шею: — Попрощаемся так, будто мы уже никогда не увидимся!
— Почему? — нахмурился Боржек.
— Это такая примета, — убеждала она. — Значит, с нами ничего не случится…
— Ну, тогда я рыдаю, — засмеялся Боржек. — А теперь поцелуй!
5
По каждому километру немецкого оборонительного пояса, окружавшего Киев, бьют свыше трехсот орудий. Их стволы исступленно рявкают, отскакивая назад, выплевывают снаряды, мгновенно открываются затворы, в них вползают новые снаряды, чтобы с коротким гулким ударом стремительно вылететь на свои баллистические траектории. Десять минут артналета — раскаленные орудия, кажется, вот-вот начнут плавиться, но огненный смерч не утихает. Пятнадцать минут, двадцать, двадцать пять… Грохочут батареи, гремят «катюши». Все окутано густым дымом…
Проходит тридцать, тридцать пять минут, а небо по-прежнему сыплет на землю град снарядов и немилосердно бьет, бьет, бьет — и сплющивает, смешивает серо-зеленые мундиры с украинской землей. В немецких окопах — нагромождение глины, железа, раненых, убитых. Взрывные волны тоже несут смерть. Из окопов выскакивают обезумевшие солдаты.
Лишь через сорок минут мощная артиллерийская канонада прекратилась.
На участке в шесть километров гитлеровская оборона была искромсана. Взлетели ракеты. Сигнал! В 8 часов 35 минут в атаку пошла пехота.
Чехословацкая бригада наступала от детского санатория, через завод «Большевик», кинофабрику, парк имени Пушкина, зоопарк, по Житомирскому шоссе в центр города. Бригада должна была туда пробиться, последовательно преодолев пять укрепленных рубежей на своей полосе наступления в два километра. В то время как советские полки, поддерживаемые танками Рыбалко, приближались, совершив длинный обходный маневр, к житомирской автостраде, с тем чтобы пересечь ее и отрезать фашистские войска в Киеве от их тылов, стрелковые батальоны бригады красными ракетами сообщали полковнику Свободе о достижении очередного рубежа. Первый батальон продвигался быстрее, чем планировалось. Второй, Рабаса, замедлял свое продвижение, пока совсем не завяз перед городской чертой.
«Паук» Станека раскинул на целые километры свою тонкую паутину. Во время боя она беспрестанно рвалась на куски, ее калечили мины и гранаты, давили свои же тапки.
Яна записывала донесения. Шульц, дежуривший у коммутатора ночью, сидел на своем вещмешке и отдыхал. Работал Махат. Он громко кричал:
— Повторите! Не слышу! Не слышу! Я — «Липа»! — Повернулся к Панушке: — «Андромеда» не отвечает.
Панушка болезненно переживал каждое повреждение линии.
«Андромеда»? Линия ко второму батальону?
Он испуганно вскочил и, выхватив у Махата трубку, стал кричать в нее. Безрезультатно. Пустота. Потом подозвал Шульца и вместе с ним быстро осмотрел, нет ли поломок в переключателе. Все было в порядке.
Зуммер не переставал трещать. Спрашивал Галирж:
— Что с «Андромедой»?
Панушка попытался снова соединиться. От крика на его виске набухла извилистая жилка. Но он кричал еще громче. В трубке что-то глухо шумело. Батальон Рабаса остался без связи.
Станек успевал тянуть телефонные провода за наступающими войсками. Теперь оставалось самое трудное: сохранить их целыми в течение всего боя.
Сейчас надпоручик спешил на основной пункт связи. У небольшого домика без крыши он натолкнулся на группу связистов, которые растерянно бегали взад-вперед, что-то кричали в трубки, путались в проводах. На учениях они всегда легко находили свой провод, другое дело — здесь, в этом аду. В суматохе боя ни у кого не было времени сматывать кабели, и сейчас всюду валялись провода, оставшиеся после немцев, после русских… Солдаты не могли разобраться, откуда и куда ведет тот или иной провод. Они ругались, спорили, а время летело.
Станек крутился в этой заварухе, стараясь помочь связистам и советом и делом. Провода к «Андромеде» тянул Боржек. Едва он вернулся, как обнаружилось, что линия не работает — все усилия пошли насмарку. Сейчас он сидел на куче проводов, разбитый, подавленный. Но, увидев Станека, тяжело поднялся и пошел навстречу:
— Пан надпоручик, докладываю, линия «Андромеды»…
— Я уже знаю, — прервал его Станек и обратился к Калашу: — Что вы предприняли?
— Послал аварийную команду.
— Результаты?
— На связь не выходят, я подключился к их кабелю, все время вызываю, жду…
Заблудились, мелькнуло в голове Станека. Приняли чужой кабель за свой и теперь идут бог знает куда.
— Вы и Боржек, со мной на основной пункт связи!
Панушка встретил Станека приказом из штаба:
— Требуют в течение часа восстановить линию «Андромеды». Пан надпоручик, вы не пугайтесь, но если — сказали — это не будет сделано, вас предадут полевому суду.
Все командиры, стоит во время боя где-то дать осечку, грозят расстрелом, успокаивал себя Станек. Но все-таки опасался — под суд отдать могут. Рабас не продвигается вперед. Если он не получит помощи, его неудача поставит в трудное положение первый батальон. Линию к «Андромеде» нужно тянуть заново. Станек быстро соображал, кому это поручить, обводил глазами своих ребят.
Они напряженно следили за ним, знали: выбирает кого-то.
Но Станеку было труднее всех: он, именно он, должен был решать, кого послать на это задание. Мысли лихорадочно мелькали. Каждую мелочь учесть нужно. По опыту он знал, что мелочи порой сводят на нет даже самое крупное и тщательнейшим образом подготовленное наступление.
Повернулся к Калашу и сурово приказал:
— Готовьтесь!
Кого послать еще?
Шульца?
Этого тщедушного паренька? Там нужна большая физическая выносливость, и он в решающий момент может не выдержать. Зато тут, если потребуется, никто лучше его не исправит коммутатор.
Махата?
Махат перекинул штекеры и, когда на него взглянул Станек, подтянулся, продолжая сидеть с трубкой у уха. Он был уверен, что именно его пошлет Станек. Но Станек раздумывал: Махат из всех находящихся тут — самый отважный и хладнокровный. Если немцы нападут на основной пункт связи, то пожилой Панушка да пигалица Шульц одни не отобьются. Нет, пункт связи без Махата оставить нельзя.
Яну?
Ведь она здесь на положении любого другого солдата. Но тут же отбросил эту мысль. Ну, послал бы он ее: занятая телефоном, она не будет успевать следить за происходящим вокруг и, если наскочит на немцев, вовремя не укроется… Вспомнил, как он загораживал ее от падающих осколков. Она еще слишком чувствует себя санитаркой, привыкшей перевязывать раненых даже под пулями, и не различает того, когда можно пройти, а когда, наоборот, даже обязана искать укрытия.
