Гусо, я пока не знаю, когда тронется этот караван. Но я так боюсь ехать туда. А оставаться еще страшнее. Подскажи мне, помоги, аллах!..»
Каждое письмо, написанное рукой Парвин, рукой моей любимой Парвин, было для меня дороже жизни. О, это голуби моего счастья!.. Последнее письмо Парвин настолько растревожило, что мне захотелось немедленно бросить все и бежать в Боджнурд. Я получил это письмо после учебных стрельб вечером, и вот теперь лежал на постели и никак не мог уснуть. Строил план побега, но когда горячка прошла, понял, что я размышляю также беспомощно, как мальчишка, когда его впервые высекут. В груди у меня приостыло, соображать я стал лучше. Откуда знать Лачину, что Парвин отправляется на поклонение? Ведь не скажут же ему об этом! Подумал я так и опять начала точить меня проклятая мысль… А если он все же узнает и выкрадет Парвин из каравана, увезет ее в Мешхед? Что тогда?..
«ШАБНАМЗ»
— Простите, господин кулдофадар, что потревожил. Мирза-Мамед просил передать, что он ждет вас во дворе. — Солдат сказал и ушел.
Я надел гимнастерку, выскочил на улицу. Мирза тотчас подошел ко мне, появившись из темноты.
— Гусейнкули, я не хотел, чтобы слышали все. Дело ответственное… Ты запомнил дом, где встречались с Баба Дадашем?
— Запомнил.
— Ты должен пойти туда на встречу с одним человеком. Я мог бы сам, но за мной слежка… Наше командование догадывается о чем-то…
— Хорошо, дорогой Мирза-Мамед, я готов на все!
— Когда откроют калитку, скажешь: «Пришел».
Как и в прошлый раз, я пробирался по темным кривым уличкам, спотыкаясь, но дорогу помнил и скоро оказался у знакомой калитки. Опять, как и тогда, зазвенела цепь, залаял пес, подошла женщина и спросила:
— Кто там?
— Пришел, — отозвался я.
Молчание. Повторный вопрос.
— Проходи, дорогой Мамед, — сказала женщина, открывая калитку.
— Я не Мамед… Я вместо Мамеда… Он послал меня. Вы помните, я уже был здесь, когда Баба Дадаш…
— Проходите. Что же стоите? — повелительно подтолкнула меня женщина.
В длинной скупо освещенной комнате никого не было. На кошме — чайник и пиала, остатки ужина. Кто-то недавно сидел. Женщина убрала остатки еды, поставила передо мной другой чайник и пиалу.
— Садитесь, попейте пока чайку.
Я сел, стал переливать жидкость из чайника в пиалу и обратно. Все время я ощущал, что где-то рядом находится человек, которому я нужен, но он не решается выйти сразу, не узнав, кто пришел.
Хозяйка, по всему видно, испытывает меня, действительно ли я был в прошлый раз. Она ходит, будто занимается своим делом, но попутно говорит:
— Так, значит, вы уже бывали у нас! А я что-то не приметила… не запомнила…
— Не сомневайтесь, ханым, свой я, — успокаиваю ее. — Я сидел тогда в углу на мешке… Помните? Погас свет и вы принесли фонарь… Помните?
— Да нет, что вы, что вы! — перебивает хозяйка. — Я не сомневаюсь! Все было точно так, как вы говорите. И фонарь я таскаю туда-сюда!..
— Слава аллаху, думаю я. — Осторожная ханым, надежная. Говорю:
— Мирза-Мамед просил передать вам привет, сам придет в другой раз!
— Спасибо, не знаю, как зовут вас…
Я назвал свое имя. Ханым улыбнулась и вышла. Вскоре она появилась на пороге не одна: вслед за ней вошел мужчина в черном костюме. Достаточно мне было взглянуть ему в лицо, как я сразу же узнал его.
— Ареф! — вырвалось у меня из груди. — Мой учитель!
Мы крепко обнялись. Он, конечно, тоже сразу же узнал меня. Еще бы: когда-то я был первым его учеником и первым помощником-связным!
— Ну, курдлеви, как живете? Рассказывай!
Я начинаю говорить обо всем сразу, видимо, невпопад, потому что волнуюсь. Ареф, оказывается, хорошо осведомлен о нашем солдатском житье-бытье, знает о нашем настроении, и у меня на душе становится светлее. Мне кажется, что я не сам, не по своей воле попал в полк «Курдлеви», меня послали мои наставники — Ареф и Ходоу-сердар.
— Где вы теперь, господин Ареф? — спрашиваю я. — Там же, в Миянабаде?
— Не совсем так, — уклончиво отвечает Ареф. — Бываю, конечно, и там, но «классе экабер» не работает, так что больше нахожусь среди повстанцев.
— Почему же не работает «классе экабер»?
— Учить некого, дорогой Гусейнкули. Вся молодежь в ополчении. Все в горах у Ходоу-сердара. Там учеба другая, хотя тоже идет разговор о классах. Там мы учимся искусству ненавидеть класс… эксплуататоров, презирать иноземных захватчиков, англичан.
Исподволь я затеваю речь о том, что намерен склонить солдат эскадрона к бегству в армию Ходоу-сердара. Ареф отрицательно качает головой и повторяет приблизительно те же слова, что я слышал от Шамо на свадьбе.
— Только в самом крайнем случае! — строго говорит Ареф. — А пока что вы в курдлеви нам больше нужны. — Он выходит из комнаты и скоро возвращается с конвертом. — Вот, Гусейнкули, держи. Тут прокламации… В Кучане — я проездом из Мешхеда. Был в редакции газеты «Бахар», там отпечатали вот это… Тебе, Мирза-Мамеду и Ахмеду штаб народно-освободительной армии поручает довести содержание этой прокламации до всех горожан Кучана. Прокламацию немножко перестроите в соответствии с кучанской обстановкой… Понимаешь меня? Пусть листовки множатся, как птицы весной,
— Понимаю, господин учитель! Это самое дальнобойное орудие!
— Правильно понимаешь, Гусейнкули! Ну, шагай не задерживайся! Прости, что тороплю тебя, время не ждет. Мне пора в дорогу, да и ты до отбоя должен быть и казарме, чтобы не заподозрили.
Мы вышли но двор. Остановились у веранды. Черная мгла висела над нами. Ареф стиснул мою руку, притянул к себе.
— Ну, будь здоров, Гусейнкули. Я надеюсь на вас, первых друзей. Привет передай Ахмеду и Мирзе. Кажется, все. Нет, не все… Если что-нибудь надо сообщить в штаб Ходоу, у тебя два адреса: этот и в селе Чапан. Шагай.
Когда я возвратился в казарму, друзья мои лежали на койках, света в комнате не было, но по всему было видно — никто не спал. Им, конечно, было интересно — куда это и бесследно исчез. В темноте я сунул конверт под подушку, стал раздеваться.
— Где ты был? — недовольно спросил Ахмед.
— Соскучился? Тогда подходи поближе, сейчас займемся делом. Ты, оказывается, был прав, когда говорил мне: в тылу мы нужнее, чем там, в горах. Вообще я принес новость и привет от Арефа.
— От Арефа?
— Так точно, господин солдат курдского полка. Именно от Арефа!
— Почему ты не позвал меня с собой! Ты его видел?!
— Да, Ахмед, я его видел. А не позвал потому, что обстановка не позволяла. Я сам не знал о встрече с ним. Даже не предполагал.
Кто-то зажег свет.
— Какая же новость? — спрашивает Аббас.
— Наверное, что-нибудь узнал из газет? — добавляет Рамо.
— Фи-и, скорей всего, получил письмо от своей любимой Парвин! — смеется Аббас.
— Ну, а ты что скажешь, Шохаб?
Тот помалкивает. Тогда я достаю конверт, вынимаю из него одну отпечатанную страничку, пахнущую свежей типографской краской.
— Читай, Ахмед. Только негромко.
Ахмед сначала читает про себя, знакомится с содержанием. Глаза его бегают по строчкам, зрачки лихорадочно горят. Он не читает, а декламирует:
— Приказ верховного командования народной партии «Адалят».
— Читай, читай, — подталкиваю его.
— Дорогие соотечественники! — тихо, тоном заговорщика произносит он. — Наша любимая Родина под угрозой закабаления. Наш шах продал народ в рабство английским оккупантам. У народа не осталось защитников, кроме своих собственных рук. Поднимайтесь на защиту Родины, у кого есть честь и совесть! Вон английских интервентов из Персии! Смерть предателям Родины!
Ахмед дочитал листовку, бережно положил на кровать.
— Все! — говорит он с облегченным вздохом, будто уже свершил революцию.
— Надо готовиться к вооруженному выступлению! — заявляет Аббас. — Надо оправдать доверие народной партии.
— Спокойно, друзья. Надо как следует обдумать. Поспешность может все угробить, — добавляет Шохаб.