«Беда! Как его перейти? Ведь в канаве грязи по колено, а то и выше… Как можно было, пустившись в путь, не взять с собой вёсла или палки… Конечно, с ними неудобно, как рогатому оленю в чаще… Что ж! Сапоги высокие, воды в канаве почти нет, надо прыгать!» Он встал, отступил на несколько шагов, разогнался… раз… два… три… прыгнул, зацепившись за что-то твёрдое, шлёпнулся всем телом в грязь. Шапка слетела с головы, а руки по локти погрузились в жирный ил. Боже! Что такое? Опершись на одну руку, он вытащил из грязи другую, протянул её к этому твёрдому предмету и нащупал нос лодки, которую прибывшие в замок гости спрятали в канаве. Андрийко чуть не вскрикнул от радости.

Выкарабкавшись из болота, он одним махом сдвинул лодку к реке. И когда почувствовал, что она легла на воду, вскочил в неё и уселся, весь запыхавшийся, на корме. Завязший в иле нос поднялся, и лодку тотчас подхватило течение.

Не обнаружив ни весла, ни шеста, юноша вскоре понял, что решение сесть в лодку оказалось не самым удачным. Течение крутило её, как щепку, поворачивало то кормой, то носом, а время от времени лодка становилась поперёк течения и начинала отплясывать по бурным волнам бешеный гопак. Налетев на первую же мель или колоду, она неминуемо должна была перевернуться или зачерпнуть веды и пойти ко дну, и горе тогда Андрийке.

Течение понесло его на середину реки, левый берег скрылся во тьме, но самым скверным было то, что скорость всё увеличивалась. Воздух всё сильнее бил в лицо, и Андрийко понял, что ему грозит гибель, а в лучшем случае — задержка. Вытащив нож, он принялся выламывать среднюю, самую длинную скамью. После некоторых усилий в руках юноши оказалась доска, которой можно было управлять лодкой. Как только она стала по течению, качка прекратилась, но скорость увеличилась. Стрелой мчался Андрийка сквозь мрак, радуясь, что под его покровом проплывёт мимо вражеского стана без всяких помех. Дорога в Степань казалась уже открытой, и в воображении юноши стал складываться ход предстоящей беседы со Свидригайлом.

Час за часом он плыл всё дальше и дальше. Незадолго до рассвета выглянул месяц, и хотя он прятался то и дело за тучи, всё же туман поредел и можно было различить стоявшие, точно призраки, прибрежные леса. С востока потянул свежий утренний ветерок. Он постепенно крепчал, и под его дуновением туман заклубился. Мокрый и усталый юноша почувствовал холод и голод. Когда лодка вошла в более спокойное течение, он поднял руку за сумкой, но, к превеликому своему удивлению, ничего, кроме обрывка полотна за спиной, не нащупал.

Сумка, видимо, оборвалась, когда он прыгал через канаву, и упала в воду. Андрийко с тревогой подумал, что ему придётся высадиться из лодки и искать себе пропитание в каком-нибудь селе, и то не приречном, поскольку все они были либо разграблены и сожжены шляхтой, либо покинуты жителями, а далеко в лесу.

Тоскливо, с нетерпением ждал Андрийко рассвета, и вот, наконец, забрезжило. Тогда он принялся осторожно грести к правому берегу. Причалил он неподалёку от раскинувшегося вдоль реки опустевшего села. Привязав лодку к вербе, он направился туда, рассчитывая раздобыть сухих дров для костра и что-нибудь поесть. Грустно было смотреть на безлюдные, брошенные жилища. Отворённые двери хат, поломанные плетни, пожарища у самой реки — всё говорило о том, что враг здесь уже побывал и похозяйничал по-своему. Домашняя утварь была изломана, войлочные подстилки разорваны, посуда побита, у навозных куч валялись гниющие коровьи или телячьи шкуры и свиные головы. Видно, враг всё же кое-что разыскал в покинутом селе и потешил свою душу. Зато в огородах Андрийко нашёл чеснок, редьку, петрушку, лук и нарвал довольно много зелени, чтобы сварить похлёбку. Искал он по хатам и хлеба, и соли, но ни того ни другого не нашёл.

На небольшом пригорке стояла церковка и боярская усадьба. В церкви было полно навоза и кала, шляхта нарочно сделала из неё хлев. На церковной ограде висел на верёвке старенький священник с белой бородой, лицо его было исклёвано воронами. Нестерпимый смрад наполнил воздух, и всё-таки, видимо, разбойники погостили здесь совсем недавно, потому что тело полностью сохранилось. Ни одного трупа Андрийко в селе не обнаружил, мужики, конечно, заранее покинули свои жилища, и лишь старенький священник остался при церкви.

Перекрестившись, юноша вошёл в опоганенную церковь: поруганная, она казалась ему вдвойне святой, стал на колени и вполголоса принялся читать молитву.

«Молитвами святых отец наших, господи, Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас!»

— Помилуй нас! — повторил кто-то у него за спиной, точно эхо, а вслед за этим послышался тихий плач. Юноша вскочил с колен и оглянулся. Из угла на него смотрела пара больших детских глаз, лихорадочно горящих от безумия или болезни.

— Кто ты? — спросил юноша, подходя к ребёнку.

Из угла появилась девочка лет десяти, грязная, оборванная, страшная.

— Я… Кто я?.. Не знаю, ничего не знаю! — заговорила она торопливо. — Но ты… ты кто? Правда, что ты не чужой?..

И, став на пороге, она вся напряглась, чтобы в любую минуту бежать.

— Не чужой, дитятко, я свой! — ответил Андрийко.

— Я так и думала, потому что ты стал на колени, как и я когда-то, и люди, и дедушка… Но людей нет, и меня нет, остался только дедушка…

— Дедушка? Где же он?

Девочка подняла вверх руку, и её потухшие глаза снова загорелись диким огнём.

— Дедушка? Дед здесь… Качается…

И, всплеснув руками, она так захохотала, что у Андрийки по спине пробежали мурашки. Он понял всё: девочка приходилась священнику внучкой…

— Пойдём со мной готовить обед! — сказал он ласково и взял её за руку.

— Пойдём! Пойдём! — прошептала она и вдруг вздрогнула всем телом.

— Я боюсь… они приходят сюда по ночам… чужие… рогатые, из пасти пламя… у, у! Я боюсь… они качают дедушку на ограде…

Взяв охапку зелени, Андрийко пошёл за девочкой на боярскую усадьбу в свиной хлев. К великому удивлению, юноша обнаружил в старом соломенном кошеле, накрытом пастушьей сермягой, изрядный запас ржаных сухарей. Бог знает, каким чудом они уцелели от голодных глаз налётчиков. Андрийко порубил в щепы дверь, развёл огонь и сварил в старом горшке, который он взял в корыте, походную похлёбку с сухарями. Девочка, не евшая две недели горячего, с жадностью накинулась на похлёбку и вскоре тут же на соломе уснула. Тем временем солнце поднялось высоко, разогнало туман и впервые за несколько дней выглянуло из-за туч и осветило землю. Одежда на Андрнйке просохла, тело от огня и пищи разморило, веки отяжелели. Какое-то время он боролся с искушением лечь, но усталость победила, и он уснул.

Далёкий топот нескольких лошадей разбудил его. Он вскочил и, протирая глаза, кинулся к двери.

«Что это? Ещё утро?.. Да нет! Красное зарево заливает усадьбу. Это вечер».

Он проспал весь день.

Топот приближался. Подумав, что это могут ехать враги, Андрийко повернулся к девочке и… окаменел.

На соломенной трухе лежало её маленькое, худое, как щепка, высохшее тельце с костлявыми, поднятыми вверх ручонками и открытыми глазами. Девочка была мертва. На личике застыло выражение какой-то тихой неземной радости. Словно последний взгляд её меркнущих глаз увидел счастье, которое не довелось ей повидать в жизни, или, может быть, ангела-хранителя, а может… маму…

— Что же это такое?! — словно в бреду, воскликнул юноша. — За что?

Словно удар обуха, ошеломила его страшная судьба ребёнка. Как пьяный, вышел он из хлева, несмотря на то что топот утих, а подле усадьбы двое неизвестных, спешившись, разговаривали о чём-то.

— Это здесь! — сказал один.

— Ну да, тут недалеко их молельня! — ответил другой.

— Ха-ха-ха! Конюшня или нужник!

Оба захохотали.

— А там висит поп, ей-богу!

— И отлично! Будет кому благословить нас на рать.

— Только бы остальные вовремя прибыли, а то люди вернутся… О! Кто это?

Они увидели Андрийку, который не спеша приближался к ним.

— Ты кто? — спросили они одновременно.