«Погибну, — подумал он, — но прежде оставлю о себе память и воеводе, и всем прочим! Во имя отца и сына…»

Рыцари не ожидали такого натиска, тем более что окружавшая молодого великана кучка людей растаяла совсем. Они готовились уже сойти со стен на майдан, чтобы, выломав ворота, опустить мост. Безумная отвага юноши остановила их, но уже через минуту положение совсем изменилось. Десятки мечей и топоров готовы были обрушиться на Андрийку, бившегося из последних сил в хаосе мечей, щитов, панцирей и шлемов, среди топота и лязга, крика и пыхтения. На этот раз удары сыпались на латы, сгибая их то тут, то там. На теле множились синяки, он слабел с каждым мгновением, и вдруг поскользнулся и упал…

Громкий крик радости прокатился по толпе рыцарей, но ему в ответ с противной стороны прозвучал какой-то нечеловеческий рёв.

Лёжа в крови и пыли, Андрийко увидел, как ближайшего к нему рыцаря откинула под забороло какая— то нечеловеческая сила, а по ведущей на забороло лестнице затопали вооружённые ратники.

«Запасные», — подумал Андрийко и сел. И, уже сидя, смотрел, как длинные копья запасного отряда оттеснили нападающих к самому заборолу, на котором кишмя кишела шляхта, как освободилось вокруг него пространство, а над головой замелькали копья стоявших чуть пониже ратников.

Оценив сразу же обстановку, Андрийко собрал все силы и встал. Поднял над головою меч, которого не выпускал из рук ни на минуту, и крикнул:

— Ну-ка, хлопцы! Топорами, все разом, за Миколу!

Ратникам, считавшим Андрийку убитым, словно солнце засветило; они неистово кинулись по ступеням вверх, и на оторопевших, уже уверенных в победе рыцарей посыпались удары топоров, надетых на сажённые рукояти. Копейники, в свою очередь, сомкнувшись вокруг вождя, принялись, точно вилами снопы, сбрасывать шляхту с заборола. А с вежи тем временем летели, нанося осаждающим немалый урон, стрелы и камни. За первым отрядом подоспел другой. И тогда последний, оставшийся в живых рыцарь, какой-то француз с изображением башни и льва на щите, перелез через забороло и приказал отступать. Но, не спустившись и до половины, получил удар камнем по голове, запасные Андрия сбросили лестницу, рыцарь свалился в ров и больше уже не показался на поверхности воды.

Таким образом, приступ был отбит и на южном крыле замка.

Однако самый ожесточённый бой разыгрался на бране, где командовал воевода. Польские рыцари одни за другим взбирались по лестнице и упорно лезли на главное забороло вежи и на ближайшую стену. Сотни стрел и свинцовых пуль летели им навстречу, а с верхней галереи вежи — камни и брёвна. Не раз тяжёлое бревно ломало лестницу, и находящиеся на ней люди летели в ров. Но вместо сломанной челядь тащила новую, и пьяные рыцари, презрев опасность, раны и смерть, отважно лезли на стены и заборола. И в конце концов на узкой полоске земли между рвом и стеной стояло в ряд около двадцати лестниц, а идущих на приступ выросло до трёх тысяч, в том числе около двухсот рыцарей. Ратникам Юршп не хватало рук, чтобы сбрасывать тех, кому удавалось долезать до конца лестницы. Сам воевода, отбросив теперь уже ненужный лук, дробил топором шлемы и щиты нападающих. Однако он вскоре понял, что перед таким натиском им не устоять. Многие из ратников уже пали в неравном бою, а когда свежие силы противника хлынули на первое забороло и стали подниматься по скользкой от крови лестнице, Юрша отступил с заборола в глубь прибранной вежи.

Второй ярус этой вежи выступал над браной кирпичным заборолом в виде балкона. С балкона через проделанные в стене железные воротца можно было пройти в крытую галерею и подняться на забороло к бойницам. Тут, в прохладе тёмной каменной галереи, ратники отдохнули, a ocaждающие с радостными гроикими возгласами завладели заборолом. Обезглавленные тела, отрубленные руки, головы, обломки лат, щитов, мечей, копий, топоры, камни, стрелы покрывали пол, а кровь стекала в отверстия, так называемые «носы», куда лили обычно кипяток и смолу на врага, если он овладевал воротами. Наступила передышка.

А тем временем шёл бой за часть стены с подоспевшей третьей запасной сотней. Тут на открытом просторе сшиблись почти равные силы. Было ясно, что главный натиск направлен на башню. И не прошло времени, нужного для того, чтобы прочесть дважды «Отче наш», как загремели топоры и ломы челяди о железные ворота крытого прохода. И снова сквозь бойницы полетели стрелы. Тогда поляки вбили в узкие оконца бойниц деревянные клинья и продолжали своё дело. Вскоре под их ударами разлетелось и забороло, и его куски упали в ров. Вслед за ними поляки сбросили убитых и принялись рубить пол. Они рассчитывали добраться до цепей подъёмного моста, разбить их, чтобы упавший мост открыл доступ к воротам замка и можно было разбивать их топорами снаружи.

Не довелось, однако, шляхте выполнить задуманное. На третьем ярусе башни сквозь более широкие бойницы показались людские головы. Вслед за этим на железном пруте высунулся пузатый котёл. И на небольшую площадку хлынуло около полубочки кипящей смолы…

Заверещали нечеловеческими голосами обожжённые ратники, рыцари и челядинцы, бросаясь наутёк. И долго ещё неслись стоны и вопли пострадавших. За первым котлом появился второй, третий, десятый, но на этот раз в них был кипяток. Попотчеванная дёгтем и кипятком, шляхта бежала, как зайцы, зная, что никому с большими ожогами от смерти не уйти. Всё пространство перед башней мгновенно опустело до самого помоста. Вслед за убегающими нёсся хохот защитников.

Многочасовая упорная битва, горы трупов, тошнотворный запах крови; она щедро омыла заборола, пол, стены, забрызгала лица и руки, а порой заливала глаза, опоила всех и лишила последних остатков человеческих чувств. Каждый ратник видел только кровь и жаждал только смерти врагу, и вспоминал о своей, уже с последним вздохом. Опьянев от вида крови, как польское рыцарство опьянело от вина, ратники дико радовались при виде обожжённых врагов.

— Бегут как черти от святой воды! — кричали одни.

— Словно тараканы от огня! — подхватывали другие.

— Куда там. Точь-в-точь безрогие в корыте.

И в самом деле, неприятель казался им стадом свиней, а сами они — мясниками.

Но недолго тешились ратники победой. Снова затрещали скрепы помоста под ногами наступающего полка.

Воевода выглянул сквозь уже открытые бойницы и затрубил в рог.

— Чехи идут! — сказал он. — Все — кто жив — ко мне! А что с Андрием и Горностаем?

— Отбились, но Горностай должен остаться на стенах. Поляки не уходят. Андрий же очень избит! — доложил Грицько.

— Ранен? — спросил воевода и пытливо заглянул в глаза говорившего.

— Нет, ваша милость, совсем обессилел.

— Ступай приведи всех его людей и пошли к Монтовту.

Грицько побежал на вежу к Андрию, а Кострубу послал в верхний замок за подмогой.

Чехи спокойно поднимались по лестницам на уступ башни, они были в длинных тяжёлых кольчугах и держали над головами большие щиты. Поверх щитов они накинули воловьи шкуры, которыми покрывали весь отряд, точно кровлей. Им почти не нанесли урона ни стрелы, ни камни. Лишь несколько из них упало, остальные лезли дальше.

Добравшись до железных дверей крытого прохода, они загремели по ним топорами. Тщетны были усилия обороняющихся. Лишь изредка им удавалось стрелой или ратищем достичь цели. Раненого или убитого чехи оттаскивали назад, а на его место становился другой. Потоки дёгтя и кипятка они встречали хохотом и продолжали рубить пол и двери.

— Напрасно стараетесь, доблестные паны! — кричали они. — Да побыстрее выливайте кипяток, а то, как доберёмся до вас, так выкупаем в нём всех защитников!

Воевода забеспокоился, однако, собрав в плотные ряды ратников, ждал, пока упадут железные ворота. Они гнулись всё больше и больше, и вот: «трррах!» — рухнули, а по ним с лязгом и громким топотом вбегали в тёмный проход чехи.

Случись это в открытом поле, малоопытные ратники Юрши, наверно, не выдержали бы натиска набившего руку в постоянных войнах и рыцарских турнирах врага. Но в тесном просторе тёмной крытой галереи отступать было некуда, и началась резня, страшная резня в давке, потёмках, жаре, среди пыхтения, хрипения и стонов. Лязг топоров заглушал крики и вопли, вырывавшиеся из натруженных грудей, часто не было места даже размахнуться, и тогда противники противоборств воевали тяжестью собственного тела и лат. Среди толпы, широко расставив ноги, стоял воевода и, вопреки всем усилиям врага, не давал завладеть галереей. Вокруг него выросла гора тел, служившая ему и его ратникам защитой, однако он понимал, что при всей храбрости, отваге и доброй воле мужики не смогут устоять. Тут нужны были воины с душами героев и сердцами диких зверей. И воевода впервые пожалел, что спровадил бояр из замка…