— На сегодня хватит! Ничего уже не сделаешь! — сказал один из пушкарей, а второй добавил:

— Вечером передвинем лафет и, может, куда попадём.

Юрша не настаивал, зная, что обстреливать из пушек движущегося врага трудно. И потому дал знак людям у пороков.

Заскрипели гужи, и на шопы поляков полетел град камней, балок и горшки с горящей смолой, чтобы поджечь кровли. Однако в пороках не было той силы, да и враг их не так боялся. И хотя пострадало немало ратников, кого убили, кого изувечили или ранили, шопам никакого вреда причинить не смогли, и они упорно продвигались вперёд до тех пор, пока не очутились над самым краем рва.

Всё-таки пушки сделали своё дело — в этот день поляки идти на приступ уже не отважились. Воевода велел прекратить обстрел и отправил свободных ратников на ужин. Наступил вечер.

Андрийко и Горностай поднялись на брану, откуда воевода при последних лучах догорающего солнца приглядывался к работам осаждающих.

— Сегодня уже ничего не будет, а жаль! — заметил Горностай.

— Конечно, — согласился воевода, — но до завтра они раскачаются и пойдут на приступ.

— Вишь ты, но куда? — спросил Горностай. — Ров полон воды…

Воевода засмеялся.

— Либо его засыплют, но тогда мы заложим запрудную заставку, и вода не уйдёт из рва, а разольётся по стану; либо построят плоты, и тогда мы спустим воду.

— Ага!

Горностай с удивлением приглядывался ко всему. Он никогда ещё не видел ничего подобного и думал, что любая осада неизбежно влечёт смертную скуку, однообразие и безделье. Теперь он воочию убедился, что на войне значение имеют не только конь, броня и копьё, но лопата и топор плотника, а важнейшим оружием полководца является не сила рук, плеч и ног, а ясная голова.

Внезапно у стены средней шопы, стоявшей как раз напротив главной браны, зачернело отверстие, а спустя минуту из него посыпались в ров песок, глина и камин…

— Засыпают ров! — воскликнул Андрийко.

— Ну да! — подтвердил воевода. — Ступай, накажи Кострубе заложить запрудную заставку!

Андрийко побежал, а тем временем сквозь тёмное отверстие песок сыпался непрерывной струёй, падали с плеском и хлюпаньем камни и глина, волнуя и загрязняя воду, и бесследно в ней исчезали. Видно, вода размывала песок и глину, а камней было мало.

Наступила ночь, защитники прекратили обстрел, но работа у шоп не приостанавливалась. При кровавом свете факелов челядь подвозила на возах и тащила на плечах материал для засыпки рва.

На следующее утро, когда тьма уступила рассвету, оказалось, что вся работа поляков была напрасной. Вытесненная насыпанной землёй и камнями вода не ушла в Стырь, а разлилась по всему Подзамчыо. Стало ясно, пока уйдёт или высохнет вода, потребуется не менее двух месяцев. Шляхта громко выражала своё недовольство и удивление. Челядь бродила по луже, а шопы напоминали залитые паводком мужицкие хаты. Городовая рать, сообразив, в чём дело, громко насмехалась над панами, у которых ума меньше, чем у лягушки или вороны.

Горностай, не понимая, в чём дело, попросил Савву растолковать ему это.

— Да ведь лягушка, боярин, в болоте скачет, как у себя дома, чего не может пан, будь он хоть семи пядей во лбу, никак!

— Ага! Ну, а ворона?

Старик засмеялся.

— Сказывают, будто ворона как-то захотела пить, а воды только что в кувшине, но как к ней дотянешься? Ну, ворона нанесла камешков и накидала в кувшин, пока вода не поднялась. Поляки тоже сыпали землю в воду, пока она не разлилась по стану.

— Чем же тут они виноваты? Ведь камней со всей округи столько не наберёшь, чтобы загатить ров.

— Однако есть лес, можно набить колья, переплести их и потом уже насыпать. А так вода смывает всё, что они насыплют, и выходит из берегов.

Уныло стояли у воды толпы польских ратников и рыцарей. Немецкие мастера вскоре нашлись и придумали рыть канавы. Челядь взялась за лопаты, и вскоре вода с Подзамчья потекла к Стырю.

Когда Юрша поднялся в полдень на стену, вода из стана уже ушла. А по оставшейся жидкой грязи уже шлёпала челядь, поднося к шопам балки и прутья. На этот раз мастера связывали балки и большие плоты с тем, чтобы спустить их в воду. Пороки осаждённых беспрестанно скрипели, и дождь смертоносных камней и стрел летел на работающих. Но, поскольку вся основная работа проводилась под прикрытием шоп и под обстрелом осаждающие оказывались лишь тогда, когда спускали на воду плоты, дело всё же довели до конца. К вечеру шесть плотов плавало на воде, и Юрша отдал приказ стоять на страже целую ночь по всей линии обороны.

— До завтра, — объяснил он Андрийке, — они покроют плоты прутьями и досками, а утром полезут по лестницам на стены, и сразу в трёх местах. Воду спускать мы не станем, лучше уничтожить их на воде, чем в болоте. Пушкари ничего сделать не смогут, разве что стрелять по шопам.

— Пушкари уже нацелились на две средние шопы и завтра начнут обстрел, — заметил Андрийка. — Грицько и Коструба всю ночь проведут на стенах.

— Этого мало! До полуночи пусть на стене сторожит Горностай, после полуночи — ты!

— Хорошо, дядя!

— Дитятко моё любимое! — промолвил растроганно воевода. — Ты настоящий Юрша по крови и духу. Кабы я только мог отвоевать свободу, за которую борюсь! Гей, гей!

— Отвоюем, дядя, — ответил юноша, — либо в победе, либо в смерти! Как победа, так и смерть дают свободу.

— Да, и только они! Потому что свобода беспутства, насилия, самоуправства лишь цепи, и они тяжелей железных. Они точно жернова на шее человека, что тянут его во власть дьявола!

Воевода прижал племянника к груди, и они расстались. Рассвет нёс тяжкую борьбу с заклятым врагом, а может, и вечную разлуку.

В полночь Гринько разбудил Андрия.

— Вставай, боярин, и поскорее надевай доспехи, что-то неладное творится за стенами, — сказал он.

В тот же миг юноша был на ногах. Грицько, вопреки обыкновению надевший на голову низкий гладкий шлем (так называемый чепец), помог молодому боярину затянуть ремни нагрудника и наголенников, подал ему меч, остроконечный молот для разбивания рыцарских лат и небольшой круглый щит, покрытый стальной бляхой с острым рогом посредине.

Поднявшись на стену, Андрийко встретил Горностая, отправлявшегося на покой.

— Ну, что там?

— Ничего особенного! Враг уже под стенами. Переплыли, сукины дети, ров.

— Ну, а ты что?

— Да ничего! Что тут в потёмках сделаешь?

Андрийко засмеялся.

— Иди, иди спать, и пусть тебе приснится Грета! — сказал он тихо, чтобы не услыхали ратники. — Спасибо и за то, что не пустил неприятеля за забороло.

Горностай смутился, но не ушёл, а юный Юрша приказал тотчас принести несколько охапок соломы. Её зажгли и бросили в разных местах с заборола вниз. Горящие пучки полетели в ров, освещая толпу поляков, успевших перекинуть три плавучих моста. С обеих сторон мостов они уже забили сваи, не позволявшие им двигаться вправо и влево или отчаливать от берега.

— Зажечь бочки! — приказал Андрийко. — Лучников сюда!

Приказ мигом был выполнен. Через минуту замерцали три огонька: один над браной, другой между браной и северной башней, третий на южной башне. Они увеличивались, словно расцветали в темноте большими красными цветами, и вдруг в небо ззметнулось пламя, освещая кровавым светом стены, ров, помосты и толпу челяди, таскавшую доски, прутья, лестницы, балки и багры. Заполыхали три бочки с дёгтем. В тот же миг запели тетивы, и сотни стрел засвистели в воздухе. Свет был слабым, но стрелы всё-таки попадали в цель. Зазвучали пронзительные вопли, понеслись проклятья, стоны раненых и умирающих. Толпа челяди отхлынула. Польские лучники стали отвечать, однако их стрелы бессильно отскакивали от каменных заборол. Людей скрывали стены, и попасть в кого-нибудь было почти невозможно.

Спустя несколько минут помосты опустели, однако в шопах стояли наготове лучники, и выйти из ворот, чтобы уничтожить помосты, было невозможно. Тогда Андрийко велел насадить на длинные шесты большие крюки и разрывать при помощи таких багров верёвки и прутья и срывать с помостов доски. Но и это не удалось, постройка оказалась крепко прилаженной и слишком тяжёлой. Так они провозились до утра, перебраниваясь с поляками и глумясь друг над другом.