— Кто же не верит в успех нашего дела?

— Кто? Тот, кто ищет помощи повсюду, вместо того чтобы получить её из неистощимой, вечной и неисчерпаемой сокровищницы, которую хотим отворить мы, а именно Несвижский, Рогатинский, ты, я…

Разговор прервался, потому что подошли поздороваться вернувшиеся из города Горностай и князь Танас. Приблизился и Андрийко. Он склонил голову и сказал несколько приветливых слов.

— А, это наш витязь! — весело воскликнул князь Олександр. — Здравствуй, брат, и не храни в сердце своём на меня обиду!

Сказав это, он обнял и поцеловал юношу, согласно обычаю, как равный равного.

— Мы побратались саблями, а значит, и братьями остаёмся, — пояснил он удивлённым присутствующим.

Шум и суета на площади не утихали. С возов снимали ковры, съестные припасы, оружие, одежду и уносили, что в кухню, что в отведённые гостям покои. Псарн кормили собак и привязывали каждую отдельно, чтобы не грызлись, конюхи мыли лошадей, вытирали их соломой и насыпали в торбы овса. Ратники, ухитрившиеся уже получить бочку пива из погребов Юрши, весело распевали у начальной вежи, а целая артель скоморохов вытворяла свои штуки. Кто бросал вверх по нескольку шаров и ловил их так ловко, что ни один не падал на землю. Точно живые птицы, летали они вокруг их голов; другие проделывали то же самое с ножами или копьями; третьи настраивали гусли, скрипки, дули в свирели и рога. Кто-то ходил по довольно толстому канату, кто-то взобрался на лестницу, которую держал на плечах товарищ. Скоморохов окружала старшая великокняжья служба, мечники, подчашники, казначеи, переговариваясь, смеялись над проделками наездников-фарынников.

Андрийко вдруг заметил в толпе Анзельма, который, взобравшись на лошадь, поехал в город. Юноша тотчас смекнул, что патер, наверно, едет в Луцк к Зарембе, и поделился своими мыслями с князем Олександром, а тот побежал к Юрше.

Поздно ночью кто-то постучался к Андрийке. Это был Грицько. Его вызвал в замок воевода как свидетеля обвинения против Зарембы.

Вдоль увешанных красным бархатом стен большого зала выстроились в два ряда литовско-русские бояре или их уполномоченные из Литвы, Подляшья, Подолии и даже Киевщины и Северских земель. В глубине зала, под огромной иконой богоматери, на покрытом коврами помосте стоял отливающий пурпуром и сверкающий золотом великолепный трон.

На этом троне ещё недавно сидел римский цесарь Сигизмунд. По правую руку от него сидел тогда Ягайло, по левую — Витовт. Теперь на троне развалился Свидригайло. По правую руку — Сигизмунд Кейстутович, по левую — князь Семён Гольшанский, шурин покойного Витовта и дядя Ягайловой жены, Сонки. Позади стоял неотступный патер, а рядом — Юрша и Олександр Нос. От трона до самых дверей средняя часть зала оставалась свободной. По сторонам стали бояре и княжьи дружины, за ними — челядь. У дверей и трона вытянулись рослые воины с длинными, инкрустированными золотом копьями, в полупанцирях поверх зелёных, золотом шитых кафтанов.

Рябило в глазах от ярких красок одежды и сверкающего оружия. Князья и дружина кичливо вырядились в западные доспехи со страусовыми перьями, в длинные и короткие одежды с воротниками, в полосатые, клетчатые с искрой, в цветочек гитаны, по меньшей мере трехчетырех раскрасок, в чудного покроя куртки с расшитыми позументом разноцветными рукавами, со сборками, пряжками и застёжками.

Резко отличались от пёстрых западных нарядов длинные шубы бояр и панов. Правда, волынские и галицкие вельможи охотно одевались на западный манер, но всё-таки преобладали бархат, парча или полупарча. Вместо шлемов — шапки с перьями цапли, а вместо долгоносых или безносых сафьяновых штиблет — высокие сапоги.

Проще всех был одет сам великий князь, а великолепнее — стоявший перед ним польский посол Заремба. Среди гробового молчания он передал грамоту польского короля. Свидригайло дал патеру её прочесть.

«Мы, божьей милостью, король польский, великий князь литовский…» — начал было громко Анзельм и, дойдя до этих слов, коснулся пальцем плеча великого князя и повторил: — «…великий князь литовский, дедич землям Волынским…»

— Стой! — крикнул Свидригайло, поняв, почему его толкал патер.

Собрание зашумело, патер умолк.

— Кто это? — спросил великий князь. — С каких пор в Литве два великих князя? Или эта соб… то есть, наш достойный брат позабыл о своём перстне?

— Не моё дело обсуждать и толковать слова и поступки нашего милостивейшего государя, — ответил посол, — разве, если он сам мне это поручит.

— Значит, на этот раз польский король ничего подобного тебе не поручал?

— Нет!

— Тогда забирай свою грамоту! — крикнул Свидригайло, краснея от досады. — Она не от Ягайла и не ко мне. Ни он не князь литовский, ни я — король польский. Такого человека на свете не существует. А грамоту писал сумасшедший либо лжец.

Он всё возвышал и возвышал голос, потом, скомкав пергамент, швырнул его под ноги послу.

— Гоните его! Вон отсюда! — закричали бояре.

Свидригайло сопел от возмущения, князья злобно ухмылялись, Андрийко же пристально всматривался в лицо посла, стараясь запомнить мельчайшую его чёрточку. Один только Заремба сохранял спокойствие, хоть и побледнел, как воск, а у правого уха на скуле появилось красное пятнышко. Андрийко, всмотревшись, увидел, что это был шрам от стрелы.

Когда шум стих, Заремба, подняв гордо голову и глядя прямо в глаза великому князю, заявил:

— Призываю в свидетели всех присутствующих, что, с тех пор как я сюда прибыл, меня, королевского посла, встречают с пренебрежением и на каждом шагу наносят государю и моей особе обиды. В первую голову я обвиняю воеводу этого замка. Он не почтил меня государем сей земли, не впустил внутрь и велел остановиться в городе среди купцов и ремесленников. Обвиняю его милость князя Литвы и Руси, который неслыханным образом оскорбляет его величество короля и топчет ногами им подписанную, а епископом и канцлером составленную грамоту, называя её создателя лжецом или сумасшедшим. Мы…

Тут посол умолк, поскольку вышел вперёд Юрша и с поклоном обратился к Свидригайлу:

— Позволь, милостивый великий князь, слово сказать!

— Зачем? Неужто хочешь оправдать свои действия, которые я одобряю и даже хвалю?

— Нет, милостивый князь, хочу только спросить.

— Коли так, спрашивай! — согласился с любопытством Свидригайло.

— Досточтимый каштелян! — начал Юрша. — Явился ли ты сюда как посол или только как посланец?

Князь Гольшанский наклонился к великому князю и что-то зашептал, а тот среди наступившего после вопроса воеводы общего молчания внезапно расхохотался во всё горло.

Лицо посла дрогнуло, словно его ужалила оса. Брань, оскорбления, проклятья отлетали от него, как от скалы волна, но издёвки он не стерпел и, стараясь побороть гнев, ответил:

— Посланцем может быть кто угодно, даже мужик. Ваша милость, видимо, никогда не была послом и не знает, чем такая персона разнится от посланцев. Посланец приносит письмо, а зачастую берёт и ответ, посол же представляет персону государя, и его устами говорит сам государь.

— Ага, значит, ваша милость является послом.

— Конечно!

— Какова разница между послом и посланцем, я знаю и только хотел убедиться, понимаете ли её вы, досточтимый каштелян. Коли так, то вам известно также, что государь не посылает послов своим подданным, а ежели посылает, то они уже не подданные, а равная сторона. Польский король может направить великому князю литовскому посла как к соседу, но не как к подданному. Значит, либо грамота ложна и сознательно оскорбляет его великокняжескую милость, либо её писал последний дурак, не понимающий ни прошлого, ни настоящего.

Посол вспыхнул. Выводы воеводы были ясны, как день, и каштелян мысленно посылал ко всем чертям самонадеянность епископа и сената, так глупо оскорблявших князя, которого сами же хотели заманить к себе. Проклинал и свою неосмотрительность, поставившую его в смешное положение перед этими варварами-схизматиками.