— Ха-ха! Известное дело кому, тому, кто похитил у тебя твоё счастье! Князь Кейстутович тебя не знает, тебе легко… Офки при нём не будет, она его не предупредит. Ха-ха! Старостиха тоже ошиблась. Эй, сдаётся мне, что на этот раз ты, Сигизмунд, где-то в чём-то просчитался!
Он потёр лоб рукой и вдруг обратился к Грицьку:
— А ты как сюда попал?
Грицько ответил.
— Выйди-ка отсюда, — приказал князь, — но далеко не уходи. Через минуту я тебя кликну и расскажу, как отомстить.
Скобенко вышел. Лицо его уже не дёргалось от судорожных всхлипываний. Грозно сошлись его брови, губы были плотно сжаты, а ногти впились в ладони.
— Сядь! — приказал князь Грицьку и принялся его выспрашивать о Свидригайле, о боярине Миколе, о Зарембе и Скобенке. И хотя мысли его целиком были заняты Офкой и князем Сигизмундом, в душе невольно родились два чувства: одно — удивление перед поступками простого мужика, целиком и беззаветно отдавшегося народному делу, как ни один из князей; другое — стыд. И невольно князь Олександр покраснел.
— Сигизмунд отнял у Скобенка девушку, — заметил князь, когда Грицько рассказал всё, что знал, — а при мне спросил Офку, хочет ли она ехать со мной дальше или остаться с ним. Я видел, старый греховодник на неё поглядывал влюблённым бесом, а она, приняв всё за чистую монету, отвернулась от меня и, кланяясь, сказала, что «для бедной, одинокой женщины покровительство женатого Кейстутовича подходит больше, чем опека холостого Носа». Меня обуяли и смех и досада, как мог я из-за такой… кривить душой и спорить с воеводой, и взяла меня злость на самого себя, на неё, на князя, на весь мир. А она поблагодарила меня за участие и вышла, тогда Кейстутович захохотал во всё горло и говорит: «Ежели охота, князь, бери её силой нынче ночью. Мне она не нужна. Мне же оставь Марину. На черта мне эта Офка?..» Вот так он меня огорошил, точно гром среди ясного неба. Поначалу захотелось последовать совету Сигизмунда, но потом подумал: я отдал Офке душу, а она променяла её на старую, замызганную разными потаскухами княжью постель в Антоколье. И словно отрезвел. Видать, у неё есть иные виды, ведь она на службе у польского двора, но мне теперь уже наплевать. Самолюбие— вторая любовь мужчины. Когда они сталкиваются, одна из них гибнет. Ах, правду сказал боярин Микола! Первая моя любовь умерла, и я еду сейчас обратно в Луцк. Туда должен прибыть с войском Свидригайло, и начнётся война. Поглядим, что сможет сделать великий князь без народа! Поглядим!
— А Скобенко? — напомнил Грицько.
— Скобенка я навяжу Сигизмунду. Он примет его, поскольку мы разошлись друзьями. Будет парень какое— то время сходить с ума, а через месяц-другой князь отдаст ему девушку, да ещё с приданым, а может, и боярином сделает. Ха-ха!
Грицько бросил быстрый взгляд на князя.
— А если тот на самом деле задумал отомстить? — спросил он, как бы вскользь. — Тогда кровь Кейстутовича падёт на тебя, князь!
— A-а! Её смоют слёзы отцов, мужей и братьев, дочерей, жён и сестёр, которых соблазнил этот жеребец! — ответил князь, но глаза его не встретились почему-то с глазами мужика, который хотел прочесть в них правду.
И тогда Грицько подумал про себя: «Порой человек ненавидит человека, снявшего пелену с его глаз, больше чем самого лютого врага…»
Несмотря на просьбы и плач, Сигизмунд выслал ка следующий день Офку в Дубно, откуда уже было рукой подать до Подолии, где находился Кердеевич. Князь, ссылаясь на болезнь, поручил всё старшему биричу. Не помогли стенания, проклятия, угрозы и даже обращение к князю Олександру. Последний передал, что, дескать, не может противиться воле родовитого князя. Окончательное решение об отъезде Офки принёс Скобенко, появление которого подействовало на старостиху, как удар кнута по лицу. Она замолчала и покорилась.
Грицько исчез в ту же ночь, а Олександр остался ждать приезда великого князя Свидригайла, чтобы под его стягом смыть позор отступничества от святого народного дела. Много передумал он, вспоминая разговор с Грицьком, и всё-таки ему не была ясна позиция Свидригайла по отношению к Руси и её землям. Куда ни глянь — всюду беспросветная мертвящая темень, неразрывный клубок причин, следствий и умозаключений, страстей, прихотей, подстрекательств, стремлений и каверз. Не понимал этого Грицько, не постигал и князь Олександр. Впрочем, мужик, пожалуй, разбирался больше, чем князь, но ни тот, ни другой до конца не осмыслили и блуждали в темноте, подобно двум людям, которые по голосу разыскивают друг друга на ощупь. Разыскивают долго и, наконец, найдя, осматриваются, куда же они попали? Но кругом никого и ничего не видно, мрак по-прежнему заволакивает мир от двух пар глаз, как заволакивал от одной.
На другой день Грицько, покинув корчму, скрылся поблизости в селе Деревище, чтобы переждать, пока подсохнут дороги.
Весна 1431 года была на редкость дружная, ясная, тёплая, погожая. Со времени прибытия Грицька в Деревище не выпала ни одна капля дождя, но влаги хватало и на земле и в воздухе. Точно взапуски лопались почки, разворачивались листья, а фруктовые деревья за ночь покрывались цветом. Словно белые снежные комья, стояли они вокруг хат и насыщали вечерний тёплый ветерок сладкими запахами. Над подсыхающими полями парил жаворонок, отзванивая веснянку, а ласточки бороздили во всех направлениях воздух. Водяные птицы тучами носились над болотами, озёрами и речками. Утки, гуси, кулики, бекасы, выпи, пырки, лебеди гнездились и с криком, клёкотом, шумом и хлопаньем крыльев слетались на добычу.
С вечерним ветерком уплывал к юго-западу какой-то таинственный поток жизни, и природа, находя новый язык, одевалась в невиданные, новые красочные наряды и пробуждала в сердцах новые чувства. С голодными мартовскими волками позабылась ледяная стужа зимы и сонливость коротких хмурых дней, душа порывалась к новому взлёту в будущее. Голодный зверь наелся и отдохнул, олени, лоси, глухари, цапли наполняли лес голосами любви, той любви, что охватывает весь мир и на которой зиждется всё его будущее. Так земля щедро раздавала свои, припрятанные осенью в казне бесценные сокровища, а ясное солнце грело и смеялось вместе с цветами и последними ручейками желтовато-грязной воды. Забылись на какое-то время в народе безнадёжность и предательство.
Вместе с весенним ветерком люди заговорили о воине, освободительной' войне русских князей против Польши. Все радовались — бояре, мужики; радовались» предместьях украинские мещане, вытесненные «магдебургским правом» за границы городских общин. Однако в этом весеннем брожении не было того, что обещала зима и ранняя весна. Чувствовалось желание, живое увлечение делом, однако не было призыва начать действовать. Казалось, всё умерло в ледяном холоде зимы. Оттаяла земля, но не оттаяли души князей-вельмож. Засияло солнце, но не для всех. Тот, кто был вправе и обязан двинуться в бой на защиту земли, орошённой собственным потом и слезами, не получил разрешения оросить её и кровью. Князья запретили мужикам браться за оружие, и мужики послушались…
Грицько не торопясь ехал от села к селу, объезжая стороной дворцы и усадьбы вельмож, князей, города и битые шляхи. Непроторёнными путями он пробирался к Перемышлю, где надеялся найти боярина Миколу. Однако, прибыв в Вильно, он услыхал от мужиков, будто боярин, собрав большую рать, идёт на Перемышль.
«Откуда он взял ратников? — спрашивал себя Гринько. — Неужто, не ожидая разрешения великого князя, решился один выступить против Короны?» И радостно забилось сердце, и на душе стало светлей от мысли, что таким же государем, как Свидригайло, мог бы стать боярин Микола, Юрша или Рогатинский, и, наверно, даже лучшим. А боярство подлаживается под господаря…
Не мешкая больше, Грицько помчался во весь дух вперёд, чуть не загубил коня, переправляясь через взбухшую Вишню, и вскоре, миновав Мостище, приблизился к широко разлившемуся Сану. И вот, когда вдалеке показался наконец высокий, укреплённый башнями замок, Грицько подумал, что на другой день ему, наверно, удастся встретиться с боярином. Он знал, однако, что мужицкие ватаги держатся в холмистой местности, на восток же от Перемышля была равнина. Поэтому Грицько свернул с дороги направо, на север, в село Негрибки. Село стояло на самом краю ратного поля, в прошлом много раз обагрявшегося татарской, венгерской, польской и русской кровью. Грицьку неведомо было славное прошлое села, он знал лишь, что там немало холмов, за ними бор, а далее лесистые пригорки и тёмные овраги тянулись до самого каменного столба. У столба он и рассчитывал застать если не самого боярина, то хотя бы его дозор.
