Когда сани Свидригайла подъехали сажень на сто, оба князя соскочили с лошадей. Слуги взяли их под уздцы, а князья стали по обочинам дороги — старший, Иван, с правой стороны, младший, Олександр — с левой. Он держал в руках серебряный поднос с золотой чаркой и кованным золотом жбаном. Сани подъехали и стали. Князь Иван низко поклонился великому князю, опустив до земли шапку.
— Величай, великий князь, первых слуг твоих на их земле! Пусть пребывание на ней будет тебе сладким, как этот мёд!
И князь Иван, налив чарку, которую держал Олександр, выпил за великого князя. У того даже глаза заблестели, когда в ноздри ударил запах душистого, известного на всю Литву, коригайловского мёда. Выпив чарку, потом вторую, он взял жбан из рук Олександра.
— Зане я ваш великий князь, то значит, и хозяин! — крикнул Свидригайло и, как положено хозяину, по очереди выпил за обоих князей и даже за патера Анзельмуса, который, облизываясь, стоял в сторонке.
— Коли твоя великокняжья воля, — сказал он, — то я обойду кругом сани и приду к тебе в гости с другой стороны.
Оба князя ухмыльнулись себе в усы, зная, что их свояк любит выпить лишнюю чарку и не прочь при этом побалагурить. И верно: Свидригайло захохотал на весь бор.
— Хороший обычай завели наши отцы, — сказал он, — вместо того чтобы угощать всяких там бродяг хорошим мёдом, хозяин выпьет за каждого гостя отдельно, и тем спасёт для себя хоть половину.
— Не половина, а весь мёд в Чарторыйске ждёт наказа твоей великокняжеской милости! — сказал с поклоном Иван.
— И мёд и ужин, а после ужина нечто или некто, что будет слаще мёду, — добрые друзья, — добавил Олександр Чарторыйский.
Патер Анзельмус насторожил уши, а Свидригайло насупился.
— Кто такой? — бросил он коротко, словно приказывал.
— Благочестивые магистры немецких орденов уже два дня ждут вашу великокняжескую милость, — ответил князь Иван, наклоняясь к уху Свидригайла. — Они бы и сейчас вышли вам навстречу, но опасаются, как бы кто не увидел их раньше времени.
— Русдорф и Рутенберг? — спросил Свидригайло и даже захлопал от радости в ладоши.
Князь Иван кивнул в ответ головой.
— Ха-ха! Теперь я верю, что ужин будет исключительным. Садись, патер, поедем!
Анзельмус, кто знает почему, побледнел и прикусил губы. Ему, видимо, хотелось сказать несколько слов князю Олександру, но он не знал, как это сделать, чтобы не привлечь на себя внимание подозрительного Свидригайла. Впрочем, собственное нетерпение не позволило великому князю дождаться, пока построится эскорт.
— Эй, хлопец! — крикнул он слуге. — Подай коня! Пусть мой болтень отлёживается на медвежьих шкурах, а мне они уже надоели. — И, словно ему было двадцать лет, вскочил на коня и галопом пронёсся мимо расступившихся ратников. Князь Иван подал знак брату, и тот остался с патером у саней, а сам поскакал за великим князем.
Долго беседовали младший Чарторыйский с Анзельмусом, медленно следуя за ратниками. Патер то и дело прикладывался к жбану, который Свидригайло оставил в санях. И видно было, что его всё больше охватывает досада…
Ужин подходил к концу. По литовско-русскому обычаю, князья садились за столы со всеми домочадцами и слугами, количество которых иногда доходило до нескольких сот человек. Литовские и украинские бояре и дворня вели себя благоразумно и сдержанно, зная наперёд, что князья после ужина уйдут в свои покои и тогда уж можно будет повеселиться вволю. Но, привыкшая к грубым шуткам всевозможных шпильманов[9] и бенгельзингеров[10], немецкая челядь не могла усидеть на месте и от нечего делать заливала глотку до отказа. Вскоре среди ливонских и прусских кнехтов послышались хриплая ругань, выкрики, пьяный хохот. Тщетно пытался дворецкий их утихомирить, подливая свежего вина. Поначалу они грозились избить его и далее вылили ему на голову, под дружный смех, кружку мёду, потом кто-то сиплым голосом завёл известную песенку о девушке, которая приглашает молодого воина к себе на ночь.
Но вот поднялся великий князь, за ним князья Чарторыйские и патер Анзельмус. Невольно встали и все прочие, и наступивший шум заставил умолкнуть непрошеного певца. Патер Анзельмус прочёл краткую молитву, князья широко перекрестились и вышли, оставляя за столами бояр и челядь. Долго сдерживаемое желание выпить разгорелось во всю силу, как гомон среди учеников после ухода учителя.
А в другой части замка за стол уселись шесть мужей: Свидригайло, Анзельмус, двое князей и два крупных широкоплечих рыцаря. Один из них, уже с седыми, спадавшими до самых плеч волосами, был в богатом шёлковом, шитом золотыми крестами, длинном плаще. Другой, ещё молодой, русобородый, с убранными в сетку русыми кудрями в белом плаще е чёрными крестами держал между коленями длинный, широкий рыцарский меч в богатых ножнах.
Перед собравшимися, среди остатков ужина, стояли полные чары, а рядом несколько высоких серебряных сосудов с вином. Слуги отсутствовали. Князья сами наливали вино и следили за фитилями пяти масленых ламп, горевших в большом паникадиле. Все слушали старшего рыцаря. Говорил он неторопливо и с достоинством.
— Направляясь сюда, я думал отвратить тебя, дорогой мой брат Свидригайло, от войны со шляхтой. Подла она и труслива, без бога в сердце, без веры в душе. Потому в ней и гнездится жадность и алчность, а особенно неслыханная лживость и лукавство, от которых бледнеет и убегает в своё пекло сам сатана. Они ухитрились объединить Польшу с Литвой как раз в то время, когда римский цесарь обратил свои взоры на западные границы цесарства. Они, нарушив все договоры, использовали помощь всей Европы и святого отца в Риме, чтобы под прикрытием походов на татар поработить разъединённую усобицами Русь. Потом собрали силы Литвы и Руси, чтобы разбить нас… Но мало этого. Интригами и посулами шляхта подстрекает население наших земель против благочестивого рыцарства, и, видимо, не далёк тог час, когда светская власть и города выступят против Христовых слуг… У вас среди бояр тоже нет прежней великой любви, когда отдают душу за други своя. Они радеют больше о пожалованиях, княжьих милостях и деньгах. Не им и не нам, рыцарям ордена, принадлежит будущее, не у нас сила и значение и не в нас. Вот почему я не хотел советовать тебе вступать в войну, Свндригайло! Однако, едучи сюда, я видел толпы вооружённых людей, собравшихся у дорог приветствовать великого князя. Эх, кабы так приветствовали меня в прусских городах и сёлах! Крест немецкого рыцарства утвердился бы вскоре во всех землях от Балтики до Подляшъя. И тогда я подумал: «Слава богу! В руках у Свидригайла неисчерпаемое богатство народной силы. Тысячи и десятки тысяч, пусть неопытных копейников, могут залить паводком всю Польшу, и тогда, потрясённые разбушевавшейся народной стихией, опомнятся и члены нашего братства. В руках этих огромных полчищ судьба края. Благо тому, кто их возглавит, горе и погибель их врагам! Орден будет всеми силами помогать им и тебе, великий князь, их царю.
Только в конце речи великого магистра Свидригайло сообразил, к чему тот клонит, и беспокойно заёрзал на своём кресле. Поглядев вопросительно на патера, потом на князей, он, наверно, принял бы во внимание слова старого опытного магистра, если бы заспорили Чарторыйские. Но они, хорошо зная нрав великого князя, ни единым движением не выдали, до чего интересует их решение вопроса. На весах была их судьба, их будущее отношение к особе владетеля, но ни один, ни другой не моргнули даже глазом.
— Простите меня, благочестивый магистр, — заговорил Анзельмус. — Я бедный францисканец, и куда уж мне до ваших мудрых, просвещённых голов. Однако не раз приходилось слышать проповеди высокопоставленных духовных лиц, близко стоявших к коронованным особам. Как-то один из них рассказал мне притчу про быка, на которого напал лев. Перепуганное насмерть животное стремглав мчалось куда глаза глядят. И вдруг навстречу идёт козёл. Казалось, что стоит быку поднять на рога слабосильного козла. Но тот, хоть душа его ушла в пятки, всё-таки наставил свои рога с таким видом, будто собирался напасть на противника. И, о диво! Бык, ещё более перепугавшись, свернул в сторону и кинулся наутёк, поднимая переполох среди зверей. Ещё раз прошу извинить меня, достойный магистр, но мне сдаётся, что притча эта относится и к вам. Литовско-русский лев двадцать лет тому назад напугал прусского быка, и вот теперь он убегает от польского козла. Так-то!
