«Идти или не идти?» — спрашивали себя бояре «низшего стану» и колебались. Князь Свидригайло был близок с князьями, а князья стремились подчинить мелкое боярство и свободных кметов. А Несвижский, Нос и Юрша скликали на борьбу за независимость весь народ.

«Куда идти?» — спрашивали себя отважные, бедные ратники, для которых проигранная война без оплаты за службу и без добычи была сплошным разором. Простодушные тщетно ломали головы. Однако, чем далее на юго-запад, тем отчётливей созревало в головах людей решение о необходимости всенародного восстания. На Подолию уже хлынула первая волна шляхтичей-переселенцев, и этого было достаточно, чтобы вселить в сердца православных злобу и возмущение. От села к селу ездили мелкие бояре, кметы и десятки людей, о которых никто ничего не знал, бояре ли они или мужики. Они собирали вооружённых мужей, советовали ковать в кузнях копья, топоры, косы, оковывать дубины, готовить стрелы. Здесь уже все открыто говорили, что Нос, Несвижский и Юрша — тысяцкие Свидригайла и что он придёт на помощь восставшим, как только они поднимут мятеж. Боярин из Рудников радовался проявлениям народной роли и силы и только диву давался, откуда они так быстро возникли, да расспрашивал об том Грицька, Андрийка и даже Кострубу. Андрийко не знал ничего, Грицько только посмеивался и потирал руки, а Коструба объяснял это тем, что покойный боярин Василь Юрша не только разговаривал на сходках, но и позаботился о том, чтобы осуществить свои замыслы.

В Смотриче они остановились в корчме, у каменецкого шляха. Шёл он по правому берегу реки Смотрич, и Каменец стоял на правом её берегу. В корчме за столом попивали из глиняных кувшинов кислое пиво лишь несколько мещан из предместья. В углу за отдельным столиком сидел какой-то бледнолицый молодой человек со взъерошенными волосами. На нём был короткий кафтан, расшитый шнурами, без рукавов, со множеством пуговиц. Широченные кармазинные рукава рубахи были стянуты на запястьях золотым галуном. На тощих кривых ногах красовались узкие штаны, правая половина в красных и синих полосах, а левая — отливала золотом. Через плечо шёл широкий ремень с нашитыми на нём бубенчиками величиной с волошский орех. Они позвякивали при малейшем движении.

«Ишь цаца какая!» — подумал Андрийко и захохотал, но боярин Микола толкнул его кулаком в бок и прошептал:

— Не смейся, парень, зачем обижать незнакомого тебе человека? Это рыцарь, у него золотые шпоры и рыцарский пояс. У немцев эта глупая французская мода уже проходит, а в Польше только начинается. Вот увидишь, не пройдёт и минуты, как этот чудак выкинет какую-нибудь штуку.

И в самом деле. Не успели они усесться и приняться за привезённые припасы, как рыцарь вышел из своего угла и, достав из-за спины тяжёлую рукавицу, подошёл мелкими шажками к столу.

— Я, Станислав из Секерна, Секерского герба Элита, полагаю, что имею дело со шляхтичем и пасованным рыцарем. Так ли это?

Говорил он тихим голосом, немного через нос и дважды во время своей речи уронил на пол свою железную рукавицу и дважды наклонялся под громкий звон бубенцов, чтобы её поднять.

Андрийко с трудом сдерживал смех, и даже вытаращил глаза. Прикусил губы и боярин, однако, будучи знаком с рыцарским обычаем, он даже не улыбнулся, а с важным видом ответил:

— Нет, я не польский шляхтич и не немецкий рыцарь, однако мне известно, что мои рудницкие слуги едят сытнее и спят мягче, чем ваши западные заморыши. Я боярин с прадедины, дедины и отчины и привык опоясывать своим поясом тех, кто не послушен. А кто намеревается опоясать меня, пусть сначала исповедуется.

Шляхтич, видимо, не понял слов боярина, а может быть, их и не слыхал, потому что уронил свою рукавицу в третий раз. Андрийко не выдержал и заржал, точно жеребчик на лугу. В тот же самый миг с треском распахнулись двери, и в комнату вошли два вооружённых воина в длинных шубах и каптурах, надетых поверх стальных шлемов.

Рыцарь поднял тем временем свою злосчастную рукавицу и грозно уставился на Андрийка,

— Коли так, то извольте знать, что панна Офка Зарембьянка, дочь серадского каштеляна, самая красивая и добродетельная дама на свете, и если вы этого не признаёте, то вам придётся любезно назначить час и выбрать оружие, которым я постараюсь вас в том убедить.

Боярин Микола хладнокровно сунул в рот огромный кусок колбасы, съел его, запил пивом и спросил:

— И это всё?

— Да, все.

— Тогда доброй ночи, пан Станислав.

— Значит, вы не верите в красоту и добродетель панны Офки?

— Напротив, верю! Что она красива, я знаю, поскольку свела с ума вон того боярина, который сейчас вошёл в комнату, Грицька Кердеевича, коли вам такой известен, мужа вашей Офки. Что она добродетельна, тоже верю, поглядев на её здорового, красивого супруга и на ваши тонкие, подбитые ветром ноги. И не сомневаюсь, что такие заморыши вряд ли потревожат чью-либо целомудренность, не говоря уж о том, что эти бубенцы поднимут на ноги не то что отца или мужа., но и мёртвого из гроба.

Пан Станислав покраснел как рак и схватился было за рукоятку меча, висевшего у него на боку. Однако боярин Микола, засучив рукав правой руки, сунул под нос задире огромный, тугой, точно железный, кулак, который мог бы спокойно раздробить одним ударом пятерых панов Станиславов.

— Понюхайте-ка, пан, вот эту штуку, не колбасу, а кулак. И оставьте подобру-поздорову меня и моего свояка, не то либо нам, либо вам придётся покинуть корчму. А нас тут больше!.. И не сердитесь, у нас достаточно своих женщин, а за чужих мы драться не станем, тем паче, что ни мы их, ни они нас в глаза не видели!

Шляхтич огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не обратил внимание на его стычку с боярином, вежливо ответил:

— Простите, пан, но я не знал, что у вас на Руси ещё дарит такое невежество и люди не знают и не ценят рыцарских обычаев.

— Знать, может, знают, — возмущённо вмешался Андрийко, — но предпочитают колбасу бубенцам!

Разговор с минуты на минуту мог перерасти в ссору— замечание Андрия задело шляхтича за живое. Но в это время оба мужа, сняв шубы, подошли к столу, и этого было достаточно, чтобы пан Станислав немедленно удалился в свой угол.

— Здравствуй, Микола! — заговорил по-польски один из них, высокий смуглый мужчина лет сорока, в кольчуге и островерхом шлеме, с широченной саблей на боку. В его голосе звучала надменность, чувство какого-то превосходства и нечто вроде снисходительной ласки. Другой, чуть постарше первого, только; протянул боярину руку и улыбкой ответил на поклон Андрийки. Он был тоже в кольчуге, в шлеме и полком боевом вооружении. На левом боку висел длинный меч, на правом у пояса — трёхгранный кинжал — мизерикордия, который служил для добивания раненых. Лицо его выражало усталость и какое-то отупение.

— Здравствуйте, панове! — ответил боярин. — Его милость пан Бучадский не отходит, как вижу, от бедного Грицька ни на шаг…

Лицо младшего шляхтича нахмурилось.

— Что твоя милость под этим подразумевает? — спросил он резко. — Пан Кердеевич не нуждается в опеке ии новых, ни старых друзей!

— Кто знает, так ли это? — усмехнувшись, промолвил боярин. — Пожалуй, сгодился бы ему другой сват…

— Не говори, Микола, глупостей! — крикнул Бучадский. — Ещё неизвестно, соизволит ли пан староста их слушать!

— Не бойся, пан Михале, Грицько и не такие побасёнки слушал… ну и дослушался.

Кердеевич покраснел и поднял на боярина полные муки глаза.

— Оставь, Микола, что с воза упало, то пропало! Вся штука в том, чтобы на развалинах старого уряда воздвигнуть новый.

— Польский!..

— Нет, русский! Только не наперекор промыслу господню! То, что случилось, была его воля. Не сумели наши исконные князья сберечь свои волости. Значит, нужно посадить новых. После договора в Креве и Городне король наш господин… пан…

Боярин Микола вспыхнул, глаза гневно сверкнули. А Кердеевич, низко опустив голову, умолк, словно понял всю мерзость своих слов и стал похож на провинившегося мальчишку, которого поймали с поличным. Бучадский внимательно следил за их разговором, чтобы в любой момент стать на защиту Кердеевича, и беспрестанно вертелся на стуле, оглядываясь на слуг, которые должны были подать ужин.