Гай так же поспешил раствориться во тьме событий. Остались лишь Николас да Вингерфельдт. Даже жена Алекса поспешила уйти куда-то – впрочем, её никто и не держал. Вингерфельдт оглядел серба с высоты своего роста и поспешил спросить, как бы невзначай:

 - Ну, что ты думаешь о нашем новом расположении компании? Нравится?

 - Против ничего не имею, - кратко отозвался серб. – А для каких целей эта знаменитая калитка поспешила перекочевать сюда?

 - Ну, не вся же слава тому умнику, что купил наше здание. А во-вторых, так удобнее будет всем нам привыкать к новой обстановке. И наконец, это опять-таки коммерчески выгодно, чёрт побери!

 Когда прозвучало последнее, фирменное выражение дяди Алекса, Николас невольно улыбнулся. Они поспешили войти в дом, где и должна была продолжиться их беседа. Алекс сам звал к себе, за делом. Якобы у него имелась какая-то важная беседа, о нём самом, Николасе.

 Для начала Вингерфельдт провёл его куда-то вглубь дома, в просторную, светлую комнату. Здесь и надлежало состояться той самой беседе, к которой так взывал дядя Алекс. Сам он присел на стул, выпрямил ноги, и кивнул Николасу на стоящий недалеко стул. Вингерфельдт обернулся к роялю, возле которого сидел, осторожно приподнял крышку вверх, и задумчиво простучал пальцем несколько нот. Всё так же, не закрывая крышки и держа руки на клавишах, он обратился к ожидавшему его сербу:

 - Это комната моей племянницы. Сам её чёрт знает, где носит сейчас. Видать, порывы буйной головы сказываются. Как, например, бывает у меня.

 Он вдруг ушёл в себя, убрал руки с клавишей и пропел своим грубым голосом, который во время пения оказался не таким уж и грубым, какую-то ноту. Едва он окончил, как из рояля донеслась в точности такая же нота, прямо из клавишей. Николас невольно удивился только что увиденному факту, который Вингерфельдт тут же поспешил подкрепить словами:

 - Если нажать на правую педаль рояля, при условии, что крышка будет открыта, можно спеть какую-то ноту. Колебания голоса вызывают вибрацию струн, а нажатие педали позволяет струнам вибрировать совершенно свободно. Каждая струна в рояле вибрирует с собственной частотой.

 - Чистейший резонанс! – кивнул согласно головой Николас, соглашаясь в этом с ним. – А откуда тебе самому известно это явление, раз ты не учёный?

 - Я лишь жалкий исследователь мира, участь которого – облегчать всем нам жизнь. Я не исследовал законов природы, как Фарадей, Ньютон, Торричелли, Архимед или кто-нибудь ещё, моя цель просто наблюдать. Вот я и наблюдаю много различных явлений, многие из которых, вполне вероятно, открыты уже до меня…

 - Всё может быть, - вздохнул довольный ответом Николас. – И всё-таки, зачем я здесь тебе так понадобился? Что-то случилось на работе?

 - Нет-нет. К работе это никак не относится.

 Светились в темноте глаза прищурившегося Вингерфельдта. Он опять что-то взвешивал в своей голове, что-то высчитывал, продумывал. Вдруг резко обернулся куда-то назад, и остановил свой взор на дверном проёме. Не понимая, чем он его так может заинтересовать, Николас с выжиданием уставился в том же направлении. Через несколько минут всё встало на свои места…

 Раздался чей-то топот, лёгкий смех, который бывает только у детей, и в комнату вбежало двое ребят – мальчик и девочка. Глаза Вингерфельдта налились отеческой любовью.

 - Знакомься, Николас. Дош и Дат, как я их прозвал, мои дети, - он усмехнулся.

 Дош и Дат, в переводе с английского, означали точку и тире. Весьма примечательные прозвища для человека, отдавшего телеграфному делу свои шесть лет. Вингерфельдт хотел было разъяснить всё до конца, но его дети уставились на серба с неподдельным интересом, что великий король изобретателей, которому явно хотелось продолжать свои дела, невольно нахмурился. Но не зло.

 - Так-так! Что это у нас, уроков что ли нет? Так я найду.

 - Вон этот, папа, слишком смышленый! – вдруг сказал сын Вингерфельдта, указывая пальцем на Николаса. Серб даже растерялся от такого неожиданного внимания.

 - Ну что вас, не учили, что на людей пальцем не показывают, а? А ну-ка все пошли вон, ваш любимый папаша будет вести очень-очень важную беседу. Считаю до трёх, а то иначе хуже будет. И чтоб духу вашего при счёте три здесь не было! Раз… Два… Три!

 Николас невольно рассмеялся при виде этой доброй сцены. Но Вингерфельдт быстро перешёл от семейных забот к заботам, связанных с именем Николаса, и отделался одной-единственной фразой по поводу своего семейного счастья:

 - Это только двое. А у меня их всего шестеро. И все шустрые, везде лезут, нос свой суют – ужас просто! Ладно, всё же перейдём к делу, пока всё моё семейство сюда не сбежалось и не отметило приход одного весьма смышленого паренька, - он вновь улыбнулся хитрой улыбкой и поспешил достать из кармана дорогую сигару. Но закуривать её не стал, скорее воспользовался ей, как дирижёр палочкой, расставляя правильно акценты в своей речи.

 Николас поудобнее устроился на стуле, поняв, что разговор будет долгим. Ибо просто так к себе на дом он никого и никогда не повезёт. Таков уж был наш дядя Алекс. Когда случается что-то действительно важное, можно было услышать его приглашение к себе. Затем Алекс вспомнил о своём гостеприимстве и поспешил куда-то уйти (как он сам выразился, за чаем, без которого невозможно гостеприимство в доме Вингерфельдтов). А серб всё это время беспокойно сидел на стуле, чувствуя себя как-то неуютно. Как будто бы он сидел на иголках.

 Тогда у него появилась хорошая возможность осмотреть всё то помещение, в которое он попал. Несмотря на то, что Алекс жил далеко не богато, семейство он содержал огромное. Мы умолчим про то, что он ещё содержал все свои компании, своё «домашнее предприятие» и остановимся на его доме. Восемь членов семьи, включая самого Алекса, проживало в этом не очень большом доме прямо на окраине Праги.

 Взгляд Николаса скользил от светло-бирюзовых обоев дальше. Вот стояло два шкафа, в которых, наверняка, хранилось много всякой домашней утвари, одежды, посуды. Возле рояля стояли горшки с цветами, которые сразу придавали комнате какой-то уют. Дальше виднелись две кровати, стоящие на достаточно близком расстоянии друг с другом, маленький столик, на котором не было даже пылинки и всё стояло в строгом образцовом порядке. На нём возвышалось огромное зеркало, вверху поцарапанное. Но в общем плане, всё было просто прекрасно со всех точек зрения. Чувствовался уют в этом помещении, да и вообще во всём доме.

 Вскоре вернулся Вингерфельдт, в руках которого были две небольшие чашки чая. Боясь их пролить, он шёл осторожно, тщательно выбирая дорогу, пока, наконец, не дошёл до Николаса. Серб благодарно принял это послание дяди Алекса и устроился поудобнее. Ибо разговор представал долгий.

 - Итак, вспоминается мне одна весьма старая история, связанная с твоим именем. Это касается твоего заговора против постоянного тока, - Алекс поднял глаза на серба, при этом его лицо было окутано какой-то таинственностью, которая обычно бывает у шаманов.

 - Ну? – выжидающе спросил серб, поняв, что сейчас ему устроят хороший опрос.

 - Свои гениальные мысли ты изложил лишь поверхностно Новаку. Он тебя даже выслушивать не стал. Но я не Новак. Я – это я. Гениально, правда? Ладно. Меня заинтриговал этот случай. Я ни к чему не отношусь поверхностно – жизнь меня отучила от этого. Я не успокоюсь. Пока не осмотрю эту самую проблему со всех точек зрения. Вот скажи, раз ты такой умник, что ты знаешь об электрической индустрии?

 - Ну, если переходить к делу, - поняв, что запахло жареным, сказал Николас, тщательно выбирая слова для речи. – Сейчас постоянный ток – основа всей индустрии, сейчас на нём всё базируется. Без него нынешняя жизнь просто невозможна. Но есть и другой ток – переменный…

 - Вот! – довольно кивнул головой Алекс, которому ответ понравился. – Так вот, дорогой друг, продолжай-продолжай, я очень внимательно слушаю.

 - Переменный ток, однако, широкого применения не получает, ввиду того, что люди просто недостаточно владеют знаниями, как с ним обращаться. Зато прекрасно знают, что такое постоянный ток. Но..