- Любопытство – не порок. А причина смерти, - усмехнулся Вингерфельдт, пытаясь скрыть своё удивление. – Да, чёрный юмор дяди Алекса. Так я прославил себяв узких кругах народа. Слава меня уже давно догнала и обогнала вперёд. Я уже за ней не поспеваю. Но я скажу один факт, и я думаю, тебе всё станет сразу же понятным – когда я начинаю что-то изобретать, на биржах начинаются паники и обвал котировок и акций. О чём это говорит? Я и впрямь похож на чёрнокнижника нынешнего столетия… Счастье моё всё же в том, что у меня независимость какая-то имеется – часть своих опытов и компаний я финансирую сам, поэтому никто не вправе потребовать с меня лишних денег. Хм, в твоих суждениях замешан Гай Гезенфорд?

 - Пожалуй, - улыбнулся слегка Николас, как будто его раскрыли, оставив грусть в глазах.

 - Ах он сорванец! – не смог удержаться Вингерфельдт. – И эту историю о нашем с ним знакомстве ты тоже знаешь, да? Что ж, мне остаётся признаться в оправдание, что да мол, не безгрешен ваш дядя Алекс. В пору своего прекрасного детства я делал, что только пожелаю (впрочем, этим же я занимаюсь сейчас), естественно, как человек, не имеющий образования, я обязан был знать всё. С девяти лет я работал. Неустанно. Без перерывов. Помимо продажи газет меня особенно прославили моя ловкость и сноровка. Да, мне не суждено было быть вором таким, как Гай, однако, при своём желании, я вполне могу этого добиться в самые короткие сроки, быстро  и безболезненно. Я прекрасно владею многими фокусами и с картами, и с вещами, прекрасно справляюсь со многими виртуозными деяниями, наподобие того же мародёрства. Мне кажется, что тебе по ночи идти – удовольствия мало доставит, так что, дружок, ты ведь ничего не будешь иметь против, если я выставлю тебя самым наглым образом за дверь? Дяде Алексу нужен отдых – день был полон событий, я обязан отдохнуть. Мы обсудили всё, что должны были, так что теперь моя совесть перед тобой полностью чиста…

                     Николас понял прекрасно, что его выставляли за дверь, и нисколько не стал противиться этому, прекрасно понимая все эти чередующиеся вспышки вдохновения с приступами усталости у Александра Вингерфельдта. Домой он ушёл, озарённый верой в счастливое будущее, обеспеченное и закреплённое лично самим великим учёным…

 - Ну и что ты думаешь об этом работничке, дядя Алекс? Завтра устроим ему испытание?

 - Испытание будет. Как без этого? Что я могу, сказать, Нерст, чует моё сердце – не к добру это. Уж слишком он талантливый, неприхотлив, кроток. Вполне возможно, у него будет грандиозная жизнь. Если я прав в своих подозрениях, мы ещё увидим этого человека  в деле, и он задвинет меня с моими успехами на полку, как ненужную вещь. И что тогда? То, ради чего я создавал это, убил всю свою жизнь – пойдёт впустую?

                   Альберт Нерст поправил пенсне, после чего выразительно взглянул на своего босса.

 - Мы оба с тобой знаем, что в жизни случается всякое, не подвластное логике. Я верю твоим суждениям, и не стану их проверять – ты человек дальновидный и давно всё распланировал вперёд. Меня тоже напугал этот рассеянный и смышленый человек с внешностью Дракулы, но поверь, Алекс, я не вижу поводов для беспокойства. Мы не знаем ещё, получится что-то у него или нет. В любом случае – пока он трудится на нас, а не на конкурентов, и это существенный плюс…

                    Николас сидел на скамейке на Лоретанской площади и с любопытством смотрел, на слетевшихся на зерно голубей. Они были самой разнообразной окраски: белые, серые, пёстрые. Они поднимали пыль с брусчатки, когда приземлялись на неё, и серб с некоторой грустью вспомнил, что уже осень вовсю распростёрла свои объятия. Едва эта мысль его посетила, как листок сорвался с дерева, и плавно кружась, упал ему прямо на плечо.  Серб спокойно стряхнул его со своего пиджака, и только потом отметил, какой красочный лист опустился на него. Ветер пронизывал спину, отчего побежали даже мурашки по коже. Николас в некоторой нетерпеливости провёл рукой по гладкой обложке небольшой книги, лежащей у него на коленях. На неё упала капля воды, и он поспешил взглянуть вверх. Небо было сплошь затянуто тучами, и казалось, вот-вот начнётся дождь.  Николас вновь взглянул на голубей, и казалось, позабыл на миг обо всём на свете. Через несколько минут он вернулся к себе, после чего поспешил поинтересоваться:

 - Так это вы были в тот раз на концерте Вингерфельдта?

 - Было такое дело, - улыбнулась Драгутина, сидящая рядом. В руке она держала чисто белого голубя, который клевал из её рук зерно. Женщина взглянула из-под шляпы с некоторой улыбкой на Николаса. – Неужели вы видели меня в тот короткий миг?

 - Я кинулся было к вам, но вынужден был задержаться. Моей задержки хватило на то, чтобы потерять вас из виду. Как вы там оказались, на этом концерте?

 - Ну, это долгая и интересная история, - таинственно произнесла она. – Я её поподробнее могу рассказать, но в другой раз. Я думаю, не будет зла в том, что я сохраню интригу до конца.

 - Ах, интрига! – хитро улыбнулся Николас, раскрыв свою книгу на произвольной странице, и пробежав по ней взглядом. Улыбка сразу померкла, и он полностью ушёл в себя, думая о своём.

 - Это, как я понимаю, стихи сербских поэтов? – спросила Драгутина, тоже смотря с любопытством в книгу, узнавая довольно родной язык.

                 Николас кратко кивнул, подложив руку под голову, и с любопытством стал просматривать знакомые с детства страницы. Он погрузился в мир преданий и легенд, которые он знал с детства, которые будоражили всю его сущность. Разве останешься равнодушным к бессмертным подвигам своих земляков во благо Родины? Николас не смог, очень долгое время живя в этом мире, сотканным рассказами матери… Рука спокойно листала знакомые страницы, и вдруг резко замерла на одном единственном слове, относящемся к какому-то стиху.

 - Видовдан? – тихо спросила Драгутина, прекрасно зная это слово.

 - Тот самый памятный день в истории Сербии, - кивнул головой Николас, а перед глазами невольно заплыла картина того самого далёкого дня, в который и произошло то памятное событие.

                Видовдан – день национальной скорби Сербии. День великих побед и великого поражения сербской армии, оставшейся навсегда в сердцах потомках героической, несокрушимой… В переводе с сербского это название означает как день св. Витта – покровителя Сербии. В этот день, 28 июня 1389 года сербская армия вышла биться насмерть с турками. По преданию, к главе сербского войска, князю Лазарю сошёл с небес образ Бога перед битвой, и спросил его, что тот выбирает «царство ли земное», т.е. победу над турками и независимость Сербии, или мученичество ради Царства Небесного (а также обещание, что сербский народ до конца времён останется православным). Лазарь ответил, что «земное царство - на миг, а небесное царство — навек». Сербы потерпели сокрушительное поражение, отдав себя на 500 долгих лет ига. Согласно легендам, накануне «Видовдана», в глухую пору ночи все реки начинают течь красные, как кровь, потому что очень много воинов в тот день оставили свои жизни на Косовом поле. В «Видовдан» кукушки перестают куковать — в память о погибших косовских героях. В этот день в Сербии не поют и не веселятся.

                  Николас, как истинный серб, знал всю эту историю наизусть, и приходил в трепет от одного упоминания этого национального праздника… Взгляд его погрустнел, что поспешила заметить Драгутина, следящая за своим собедником.

 - Так вы поступили уже? Как учёба, работа?

  - Прекрасно, - улыбнулся Николас, но взгляд скользил у него по листу из книги.

               На нём был написан текст старинной сербской песни «Погибель царства Сербского». Именно на этой странице и Николас, и Драгутина пересеклись взглядами. На небольшом листе было написано следующее, не оставившее их обоих равнодушными: