Только что произнесенные фразы были точным повторением начала речи, которую держал Керенский два месяца тому назад на заседании Петроградского совета — в связи с обвинением в чрезмерной снисходительности к членам императорской фамилии. Керенский тогда, как известно, упал в обморок на трибуне и был с триумфом вынесен экспансивными дамами на руках.
Так вот, Керенский, не вынимая руку из–за борта френча, переждал, пока стихнет овация, и продолжал в точности так, как два месяца назад.
— Я отдаю всего себя деятельности на пользу революции — и днем и ночью. Но если среди вас появились настроения, направленные против меня и моей политики, я заявляю: пожалуйста, как хотите, я могу уйти…
— Нет! Нет! Нет! — завизжали дамы, а за ними подхватил и весь зал. — Это всё большевики и украинцы из Центральной рады!
Керенский пошатнулся, закачался — в точности, как тогда, два месяца назад, — и, не вынимая руки из–за борта френча, грохнулся наземь.
К счастью, его подхватили члены президиума, сидевшие позади.
В зале поднялся невообразимый шум. Дамы плакали. Девицы пищали. Солидные меньшевики и эсеры восклицали: «Вот до чего довели человека! Вот что сделали с вождем русской революции сепаратисты–украинцы!»
Военный министр Керенский только что — перед отъездом из Петрограда — запретил формирование украинской армии. Делегацию Центральной рады во главе с писателем Винниченко он не принял.
Когда Керенскому дали глотнуть поды и понюхать нашатырного спирту, он слабым голосом заявил, что намерен закончить свою речь. Его еле упросили, чтобы он продолжал говорить сидя.
Не вставая со стула, — однако заложив руку за борт френча, — Керенский сказал:
— Я больше чем удовлетворен тем, что здесь сейчас произошло. — Так сказал он и тогда в Петрограде. — До последнего вздоха и буду трудиться для вашего блага. Если случится у вас какая–нибудь нужда, приходите ко мне запросто — днем или ночью…
Дамы революции подхватили Керенского вместе со стулом и так, на стуле, понесли из зала; через фойе, на улицу, в скверик между оперным театром и меблированными комнатами «Северные»… Там уже бурлила пестрая толпа и раздавались клики:
— Да здравствует Временное правительство!.. Долой украинцев!..
Керенский прибыл в Киев специально, чтобы внести ясность в разрешение украинского вопроса, но ни одного слова об Украине, украинском вопросе и вообще об украинцах не сказал. И поведение Керенского толпа истолковала безошибочно. Юнкера, выстроенные шпалерами вокруг театра, запели:
Ще на вмерла Украина, але вмерты мусить,
Скоро, братики–хохлы, вам обрежем всы…
4
А впрочем, Грушевский с Керенским все же имел беседу.
Беседа состоялась на ходу, и семнадцатом номере гостиницы «Континенталь»; после волнующего митинга у Керенского оставалось всего пятнадцать минут для отдыха. Поезд–экспресс уже стоял на станции Киев–первый под парами, семафор на запад был открыт.
Председатель Центральной рады и военный министр Временного правительства перекинулись несколькими словами, пока Керенский менял сорочку.
Грушевский. Сердечно приветствую вас, глубокоуважаемый Александр Федорович! Примите наилучшие пожелания от вашего коллеги по партии! Как вы себя чувствуете?
Керенский. Спасибо, профессор. Вашими молитвами… Поручик, дайте пожалуйста ту, что в голубую полосочку, — она на дне желтого чемодана.
Заканчивая свой туалет, Керенский циркулировал между ванной, гардеробной и салоном.
Грушевский. Я понимаю важность государственных дел, которые не разрешают вам задерживаться тут и на минуту. Но, дорогой Александр Федорович, вопрос организации украинской армии…
Керенский. Я уже имел случай высказать свои взгляды, Михаил Сергеевич, они зафиксированы в государственном решении… Ах, поручик! Ну какой же вы, право! Это совсем не та: эта же в синюю крапинку…
Грушевский. Дорогой Александр Федорович! Но ведь мы просим разрешить нам комплектование национальных частей в составе русской армии! Мы вовсе не собираемся создавать какую–то отдельную украинскую армию!
Керенский. Теперь еще галстук, поручик!.. Ну, конечно красный, сколько раз вам говорить?.. Все украинские вопросы может разрешить только Учредительное собрание: я уже говорил об этом не раз!
Грушевский. Учредительное собрание может потом санкционировать этот акт. А если б вы положили начало этому, украинская история записала бы ваше имя золотыми буквами на своих скрижалях!
Керенский на миг остановился, сунув голову в воротник сорочки. Искушение было уж очень велико. Скрижали! Но Керенский преодолел минутную слабость, продел руки в рукава и вынырнул из сорочки. Голос его звенел отзвуками победы поели жестокой внутренней борьбы:
— За мной десяток наций, предо мною двунадесять языков.
Второй адъютант, все время торчавший у двери, выхватил из–за обшлага белую целлулоидовую карточку, из–под погона — карандаш и записал. В этом и заключалась функция второго адъютанта: записывать афоризмы Керенского. Во избежание недоразумений, чтобы не было записано что–нибудь непотребное, в качестве второго адъютанта был подобран филолог с высшим образованием.
Грушевский. Но, дорогой мой Александр Федорович! Взвесьте вот еще что: партия, к которой мы с вами имеем высокую честь принадлежать, таким актом утерла бы нос этим большевикам с их идеей самоопределения наций! Учтите: их Ленин объявил стремления украинцев справедливыми, а притязания — даже скромными. Таким образом, большевистская опасность…
Керенский. Ленинские идеи — фикция! Большевистской опасности не существует! Собственно, я хотел сказать, что и самих большевиков скоро ни будет! И запонки, пожалуйста, поручик! Конечно, простые, а не золотые: мы же на фронт едем, не на бал!.. Для спасения революции сейчас нужно одно: довести войну до победного конца!
Грушевский. Александр Федорович! Дорогой! Голуба моя! Так мы для того и добиваемся армии, чтоб внести, так сказать, и свою лепту! Под вашим личным водительством!
Керенский. Мерси! И, пожалуйста, френч… Познакомьтесь, — штабс–капитан Муравьев, — по всем вопросам организации ударных батальонов для победоносного наступления на фронте он даст вам исчерпывающий указания. На знаменах: с одной стороны — «Победа или смерть», с другой — «Революционная Россия!»
Грушевский. Но ряд частей уже стихийно украинизуется, Александр Федорович!
Керенский. Стихия — анархия! С анархией — непримиримая борьба!.. Фуражку!
Грушевский. Но ведь есть и такие, что уже украинизовались!
Керенский. На, фронт! В бой! Впереди всех!.. Перчатки!.. Под немецкие пулеметы!..
Керенский был уже в свежей сорочке, в красном галстуке — символ революции — и натягивал защитного цвета фронтовые перчатки. Они очень шли его рыжей шевелюре. На пороге он остановился.
— А те, которые ни пойдут в бой, будут разоружены моими ударниками. Об этом позаботится штабс–капитан Муравьев! Вы уже познакомились?.. Поручик, машину!
Заложил руку за борт френча, Керенский быстро вышел. Адъютанты кинулись следом.
Украинский допрос был разрешен коротко и ясно.
По гостиничной лестнице и перед зданием гостиницы на Николаевской улице толпой стояли дамы революции и махали платочками.
Кивая головой направо к налево, Керенский вскочил в машину, шофер — местный автомобилист–рекордсмен, племянник миллионера Рябушинского, — дал газ, и машина покатила.
— Мое почтенье, — сказал профессору Грушевскому штабс–капитан Муравьев, сверкнув своими безумными глазами. — Это ваш домина я пять этажей на Бибиковском бульвара? И на Паньковской тоже ваши дома? Берегитесь, если немцы двинутся на Киев, это будут отличные прицельные точки!
Керенский выехал сразу — экспресс тронулся, как только его нога стала на ступеньку салон–вагона — Перед обедом он выступил с речью на вокзале в Фастове, после обеда — перед железнодорожниками Казатина, под вечер прибыл в Житомир, в ставку Юго–Западного фронта. А под утро он был уже в Проскурове и сразу двинулся на Тарнополь.
