И — словно сомнамбула в трансе — Петлюра бросился за трамваем, вскочил на подножку и зашел в вагон. Дьявольский образ неведомой красавицы аристократки всю жизнь тревожил душу полтавского семинариста, с тех пор как был он покорен шедевром бульварной литературы, Рокамболем.

Смущала Петлюру только кокарда на его фуражке. Хотя и была она лучистая, офицерская, однако небольшой синий крестик посредине свидетельствовал, что носитель ее вовсе не боевой офицер, а всего лишь военный зауряд–чиновник четырнадцатого класса, презренный «земгусар». «Земгусарами» в народе пренебрежительно именовали молодых людей, которые, не спеша подвергать опасности свою жизнь, устраивались на службу в военизированные хозяйственные организации и принимали на свои плечи хлопотные, однако и прибыльные заботы по армейскому снабжению и ремонту или по обслуживанию этапных пунктов.

Когда трамвай остановился у патриархальной Борщаговской улочки, заселенной в те времена сливками шулявского мещанства, русая искусительница в «шантеклере» сошла, даже не взглянув на докучного ухажера.

Значит, не была она отпрыском аристократической элиты — мечты буйной фантазии чиновника четырнадцатого класса развеялись как дым.

Однако Петлюра с трамвая тоже сошел. Среди своих калокомпостных цистерн, дезинфекторов и дезинсекторов Петлюра настолько истосковался по галантным приключениям, что даже и превращение прекрасной незнакомки в заурядную шулявскую туземку не охладило его. И он двинулся следом за неизвестной чаровницей в устье тесной провинциальной улочки.

— Что вам нужно? — вдруг сердито спросила девушка. — Чего вы пристали ко мне?

Она остановилась и смерила Петлюру гневным взглядом.

Петлюра тоже остановился, внимательнее взглянул на незнакомку и вдруг заметил, что у этой девушки, не старше семнадцати — восемнадцати лет, взгляд поистине трагический. Петлюра десять лет писал театральные рецензии и — уж будьте покойны — умел распознать трагическое выражение глаз героини! И у него перехватило дыхание: ведь именно по необыкновенной «даме с трагедией» изнывало его заурядное, провинциальное сердце.

Так началось знакомство Симона Петлюры с шулявской красавицей — обладательницей золотых кос, синих глаз и трагической души — перед домиком с мезонином в два окна, как раз под наружным фонарем с пометкой: «Борщаговская улица, № 11, владелец мещанин Каракута».

3

Это знакомство к вечеру второго дня превратилось в любовь, и Поля Каракута с Шулявки отдалась своему чувству бездумно и безраздельно, как бывает лишь в юности, в пору первой любви, или на закате бабьего лета, а пору любви последней, или еще — в отчаянии и себе самой на зло.

Любовь эта достигла своего апогея к вечеру третьего дня, в момент отбытия возлюбленного на позиции, — и на перроне Киевского вокзала девушка шепнула своему рыцарю прекрасного образа:

— Я вся твоя, люблю безумно. Родителей у меня нет, дядя мой очень богат и оставит мне в наследство все, что у него есть, а ты, Сема, ты… сатана в образе райского змия–искусителя…

И Поля Каракута наспех — пока поезд еще не тронулся, но уже должен был вот–вот тронуться, — между вторым и третьим звонком, открыла ему тайну своей трагедии.

История оказалась банальной. Имени первого соблазнителя Поля, конечно, не назвала, но Петлюра на этом не так уж и настаивал, ибо, получив религиозное воспитание и обладая сердцем не столь мужественным, он никогда бы не отважился на дуэль, которая явилась бы единственным достойным выходом в подобной ситуации. Соблазнителем был блестящий офицер–аристократ. Семнадцатилетнюю шулявскую красотку он очаровал непревзойденной элегантностью, шпорами с малиновым звоном, духами «коти» и недвусмысленным обещанием жениться — ясное дело, «потом». Любовь юной девушки была искренней, чистой, страстной — первым девичьим чувством. Повеса–офицер, получив свое, обманул смазливую девчонку и тотчас испарился: мещаночка из Киевского предместья не могла составить партию человеку с древнебоярской звучной фамилией… Сердце Поли было разбито, душа растоптана и изувечена. Соблазнителя она, разумеется, прокляла на всю жизнь, а вместе с ним возненавидела и всю аристократию…

— Прости, поступай как знаешь! Ели б я встретила тебя раньше, если б я только знала, что ты, Сема, где–то существуешь на свете…

Третий звонок ударил, и поезд тронулся.

И вот прошло несколько месяцев: получено сорок писем и отправлено сорок ответов. Все выстрадано, все выяснено, все прощено, все забыто! — и Петлюра снова возник перед окошком заветного мезонина.

Но уже не презренным земгусаром приехал он теперь в Киев. На сей раз он прибыл полномочным представителем многих тысяч воинов всего Западного фронта от — Риги до Мазурских болот.

Пока Симон и Поля изнемогали в разлуке, в России произошла революция. При ставке Западного фронта, как и на всех других фронтах, была создана «Украинская войсковая рада» — орган, которому надлежало заботиться о самобытных нуждах и о национальном волеизъявлении солдат–украинцев, воевавших в частях фронта. И Симон Петлюра, как старейший на всем фронте — еще с девятьсот пятого года — социал–демократ, был избран председателем этой рады.

Выбор пал на него еще и потому, что на учредительном заседании совета представители всех фракций — трудовики, эсеры, меньшевики и большевики — повстречались впервые, друг друга еще не знали; речи там произносились без конца, а Симон Петлюра сидел и молчал. И произвел впечатление человека вдумчивого, осмотрительного и авторитетного.

А молчал Петлюра на всякий случай, потому что членом партии социал–демократов он, собственно говоря, не был.

Правда, лет двенадцать тому назад, только окончив семинарию, но еще не найдя себе дела, Петлюра действительно был занесен бурными волнами тысяча девятьсот пятого года в стан украинской социал–демократии. Ему даже пришлось выполнять кое–какие рискованные поручения лидера украинских социал–демократов Владимира Винниченко; он сотрудничал в нелегальном органе партии, издававшемся в Галиции, и организовывал транспортировку нелегальщины с австрийской в российскую Украину. Но, как только силы революции потерпели поражение и разразилось бесчинство реакции, Петлюра от участия в нелегальных организациях отошел. Он пробавлялся конторской работой, совмещая это с частными «ходатайствами по делам» для подполтавских хуторян, сидевших на столыпинских отрубах, и одновременно подвизался в качестве театрального репортера на страницах украинских изданий. А потом, когда началась война, пришлось неотложно приспособиться и «добровольно» зачислиться в армию… с синим крестиком на кокарде.

Впрочем, что бы там ни было, а на этот раз в Петлюра прибыл в столицу Украины как боевой делегат боевого фронта — на Первый Всеукраинский войсковой съезд, созываемый украинской Центральной радой.

Центральная рада — вопреки устремлениям всероссийского Временного правительства — намеревалась опереться на штыки собственной национальной военной силы, чтобы стать единственной властью на Украине. Всеукраинский войсковой съезд она созывала из делегатов от всех фронтов — именно с целью выделить из русской армии всех украинцев и объединить их в особую украинскую национальную армию.

Поэтому заурядный земгусар чувствовал себя сейчас совсем не так, как полгода назад, когда впервые встретился с восемнадцатилетней шулявской красоткой. Он чувствовал себя теперь рыцарем в бранных доспехах и почти национальным героем.

Букетик душистых ландышей трепетал в руке любовника, — он настойчиво ждал, с нетерпением поглядывал на кисейные занавески. Дважды он наклонялся, поднимал комки земли и осторожно швырял в окошко. Земля мягко ударялась в кисейную занавеску и осыпалась через подоконник в светелку. Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание того, кто находился в комнате. Неужели очаровательной Поли нет дома? Неужели она не получила телеграммы?

Петлюра волновался, но в общем настроение у него было отличное.

Правда, два обстоятельства беспокоили Петлюру.