— Пленные! — завизжала детвора и что было духу помчалась к дороге.

Савранский снял шляпу и широко перекрестился:

— Слава богу, наконец–то приехали!..

Австрийских пленных для уборки урожая граф Шембек затребовал у комиссара Временного правительства уже давно, но все не было свободных, а господин Эммануил Стефанович Свейковский из Кашперовки на Таращанщине, куда пригнали дивизию пленных для использования на полевых работах, никак не соглашался одолжить графу хотя бы две сотни. Потому–то Савранский так ласково и уговаривал сегодня людей. Хорошо, что не договорился еще! Теперь граф Шембек будет с хлебом, а люди…

Савранский снова заговорил, но уже не мурлыча, а грозно:

— Ну да, австрияки! Будут убирать хлеба за харчи. А вы… как знаете. Не хотели по–хорошему соглашаться на девятый сноп…

5

С большака выехал один воз и завернул к первых хатам бесконечной бородянской улицы, за ним — второй, третий, четвертый…

Люди стояли растерянные. Вот те на!

Пятый… Шестой…

— Целая рота! — подсчитал Вакула Здвижный. — А будь вы прокляты! В наступление на наш хлеб пошли! Мало им войны на позициях, так они и тут поперек нашей жизни становятся…

Женщины заплакали, запричитали.

Савранский тем временем толкнул возчика в спину:

— Гони! На дороге перехватим — встретить надо!..

Возчик вынул древко из гнезда и передал флаг побледневшему Тимофею Гречке. Старшина и земком спрыгнули с брички. Управляющий торопится, а бричка — панская…

— По–нашему вроде поют! — недоуменно прислушался старшина. — Какие же это австрияки? Может, это еще и не австрияки?

— Австрийцы! — весело откликнулся Савранский. — В австрийской армии нашего брата, малоросса, немало!

И когда уже бричка тронулась, крикнул:

— Ну так смотрите: ежели кто надумает, приму за десятый, как до войны бывало… А не надумаете… — он махнул рукой и уехал.

— Как за десятый? — откликнулся кто–то. — Говорили же за девятый и восьмой…

Но бричка, выбравшись из круга, катила уже к большаку, туда, где начиналась шембековская аллея старых лип. Кони бежали быстро, возчик подгонял их кнутовищем, люди уступали дорогу: молодые ругаясь, a старшие — снимая перед управляющим шапку.

Когда бричка подъехала к началу липовой аллеи, из–за крайних хат показались первые подводы. С веселой песней. «Хто ж нас поцілує в уста малинові!» — ведь оно и в самом деле весело вырваться из–за лагерной колючей проволоки на приволье полей — австрияки прокатили через село из конца в конец рысью, подмигивая девчатам. Следом бежала орава мальчишек и с визгом забрасывала возы кизяками и комьями сухой земли.

Управляющий поставил свою бричку поперек дороги и подал знак возчикам остановиться. Подводы останавливались, наезжая одна на другую, потому что гнали их рысью. Было их шесть — по двадцать солдат на каждой, сто двадцать пар рабочих рук!

С переднего воза соскочили двое, подошли к Савранскому и по–военному откозыряли. Тот, что в гимнастерке, приложил пять пальцев к козырьку фуражки — по–нашему. Второй, в серой австрийской куртке, отдал честь по–австрийски, коснувшись двумя пальцами козырька. Первый был унтер–офицер русской армии, начальник охраны; второй — очевидно, старший из пленных.

Унтер–офицер рапортовал:

— Так что согласно приказу командующего округом доставлены австрийские пленные в количестве ста двадцати человек для уборки урожая в бородянском имении графа Шембека, сроком на три месяца!

Австрийский солдат протянул бумажку. В ней было написано:

«Удостоверение. Капрал Степан Олексюк–Тудор назначается старшим над ста двадцатью пленными в России стрелками австро–венгерской цесаря Франца–Иосифа Габсбурга армии на время отбывания полевых работ на территории Киевской губернии, Бородянской волости, в имении графа Володзимежа–Станислава Шембека, под конвоем комендатуры Киевского гарнизона. Вывод отряда и выход отдельных стрелков за пределы указанных поселений воспрещен».

Подписано: «Казимеж–Станислав–Мария Шембeк, майор кирасиров в войске Австро–Венгерской империи, начальник сводного в русском плену полка».

Управляющий Савранский удовлетворенно усмехнулся. Итак, племянник владетельного на Бородянщине графа Володзимежа–Станислава Шембека, российского подданного, Казимеж–Станислав–Мария Шембек, сын его родного брата, австрийского подданного, все–таки сумел вырвать у пана Свейковского, владельца поместий в селе Кашперовке, сто двадцать хлопов[25] и отправить родному дяденьке на подмогу. Не зря у графа Шембека–российского неплохие связи в Центральной раде, — поговаривают, с самим ее председателем, паном–добродием Грушевским.

— Спасибо! — ответил управляющий унтеру и добавил: — Когда устроите хлопов в казарме, прошу ко мне на ужин, унтер–офицер!

Австрийскому капралу он ничего не сказал и даже не взглянул в его сторону.

— В экономию! — приказал он возчику, сунув удостоверение в карман. — Садитесь, господин унтер, подвезу.

Унтер вскочил в бричку. Капрал откозырял лошадиным хвостам, сделал поворот кругом и отмаршировал к своим.

А телеги были уже окружены сельской детворой, цеплявшейся к пленным; люди постарше грозили австриякам кулаками и стыдили их за то, что они приехали отрывать у людей кусок хлеба. Кузнец Велигура называл их штрейкбрехерами и ругал по–польски непристойными словами.

Австрияки растерянно улыбались. Один из них — видимо, галичанин — объяснил по–украински, что они ведь пленные, вроде как бы каторжные, разве они по своей воле приехали сюда? Приказ! А за невыполнение приказа военнопленному смертная казнь…

— По возам, хлопцы — крикнул возвратившийся капрал Степан Олексюк. — Руих! Ахтунг! Поихалы, — закончил он по–украински, взбираясь на передний воз, и выругался напоследок: — Най його маму мордуе, най його шляг трафить.

6

Утомленные и подавленные, люди молча расходились, бормоча под нос проклятья.

Только зажиточные хлеборобы двинулись с выгона одной шумной компанией. Григор Омельяненко высказал предположение, что ежели подойти к Савранскому с «кое–чем в кармане», то, если австрияки быстро управятся машинами на панских полях, управитель может уступить и на хозяйские земли нескольких солдат, чтобы и им, хозяевам, скорее управиться.

Ведь теперь, когда в городе становится голодно, знаете, в какой цене будет зерно?!

Обмозговывали и другое дело: кого же послать представителем на киевское вече от только что созданного «союза»? Сошлись на том, что ехать туда Григору — первому в селе хозяину, инициатору и фундатору филиала.

Но, вопреки ожиданиям, Омельяненко отклонил предложение.

— Нехорошо будет, добродии! Сами посудите: пошлете меня, а наши голодранцы сразу вой поднимут: дескать, Омельяненко за свой интерес стоит, у него, мол, двадцать десятин!.. Послать нужно, что и говорить, человека достойного и хозяина правильного, да только не такого уж крепкого. Вот как я размышляю, господа обчество…

Мужики слушали Омельяненко и чесали затылки. Григор, видно, дело говорит. Да только где же другого человека найти вместо него? Кому такое дело будет под силу? Но у Омельяненко уже и совет был готов.

— А что, — сказал он, — дядьки, если мы, слышите, кого делегатом изберем? Авксентия Афанасьевича Нечипорука! А?

Он даже остановился, будто его эта идея молнией ударила.

— Мужик правильный, к хорошим хозяевам пристал, но и от арендаторов не отошел, и за дело болеет, — слыхали, как голос подавал! Ге! Вот это и будет наш делегат, чтоб бабы языками не мололи и голодранцы не ерепенились! — И, как всегда, Григор и шутку к месту подпустил. — Мы его дядьки, на вече пошлем, а там его еще и членом Центральной рады изберут! Вот и заимеем своего человечка в самехоньком центре…

Люди посмеялись: уж этот Григор, всегда что–нибудь отколет, — где уж нашему Авксентию да в Центральную!..

Но предложение Григора было, пожалуй, дельным, и дядьки единогласно порешили: кланяться Нечипоруку Авксентию Афанасьевичу, чтобы постарался за общее дело!.. Так и записали, — сколько ни открещивался он, сколько ни ссылался на свою малограмотность и незнание новых слов.