Бандит боялся всего: и людей, и вещей, и даже себя самого. Он испытывал неодолимое отвращение к жизни. Этот человек, рожденный для искусства, но ввергнутый в пучину зла, сам придумывал себе все новые и новые муки. Везде его преследовали ужасные воспоминания: и при виде черной воды Темзы, и в мрачной спальне работного дома. Они не оставляли Санблера и в уютной комнатке с простой, но удобной мебелью. Лишь одно могло его рассеять — жажда отомстить ненавистному Николя. Хотя сыщик больше не попадался бандиту на глаза, он, вероятно, тоже находился где-то в Лондоне. Однако требовалась немалая изобретательность, чтобы найти искусно прятавшегося врага.

Случай подарил Санблеру сына, случай же позволил мнимому виконту д’Эспайяку обзавестись супругой.

Встретившись на английском берегу во время высадки с парохода, Николя и Эльмина сначала удивились, а затем, обдумав свое положение, решили, что вполне подходят друг другу. Красота и порочность Эльмины, глубокая развращенность Николя и его преступные склонности — все это было верным залогом того, что они смогут разбогатеть, ибо в те времена красавицы брали огромные взятки за устройство чужих дел.

Они обвенчались под вымышленными именами (в Англии это легко сделать), сняли роскошно обставленную квартиру, и, пользуясь тем, что в Лондоне, как и повсюду, есть немало простаков, начали давать званые вечера, на которых гости болтали о литературе и политике. Эльмина знала английский язык; Николя тоже кое-что понимал по-английски. Денег у них хватало; таким образом они располагали всем, что требовалось для успеха. Путешествие излечило Эльмину от нервного заболевания; благотворно подействовало на нее также известие о смерти врача-психиатра. Она вновь была здорова и еще долгие годы могла творить зло.

Заключая союз, Эльмина и Николя знали, что у каждого из них найдется достаточно улик, чтобы погубить сообщника в случае его измены. Возможность обоюдного разоблачения была основой их сделки, а брак их — ловким маневром, чтобы проникнуть в лондонское высшее общество. Играя на чувствительной струне, присущей многим людям, они распространяли сентиментальный рассказ о своей любви и верности друг другу. Правда, многие леди находили, что наружность Николя не подходит для возлюбленного Джульетты или Дездемоны. Но разве белокурые дочери Альбиона, всегда, казалось бы, витающие в мире грез, не едят с аппетитом кровяные бифштексы? Почему же не могла поступать точно так же и прекрасная княгиня Матиас? Хотя ее голубые глаза подчас отливали металлическим блеском, эта дама, несомненно, была мечтательницей… Говорили, будто ей пришлось испытать множество злоключений, пока судьба наконец не соединила ее с милым, который отличался особой манерой щурить глаза, был осмотрителен даже в мелочах и походил на полисмена.

Эти благородные изгнанники, ставшие, по слухам, жертвами пламенной любви, умалчивали о своей национальности. Им, очевидно, не хотелось, чтобы аристократические семьи, к которым они принадлежали, узнали об их местопребывании.

Князь и княгиня Матиас поселились в Гаммерсмите[43]. Они не бывали в театрах и других общественных местах, но по воскресеньям слушали проповедников различных религиозных сект, как английских, так и иностранных. Посещали они даже и русскую церковь, так что для всех оставалось загадкой, какого же они вероисповедания.

Заключив договор о союзе, Николя и Эльмина точно установили, какую долю оба вносят в дело. При желании они могли разойтись полюбовно: каждый получил бы свой вклад обратно. Что касается ссор, то они были немыслимы: оба слишком уж много знали друг о друге.

Через некоторое время достойная чета получила много приглашений. В гостях князь бывал сдержан, княгиня — меланхолична и очень мила. Кое-кто нанес им ответные визиты; их уединенная жизнь в Гаммерсмите была нарушена. В общем, романтическим иностранцам был оказан восторженный прием, чему немало способствовало их обыкновение делать знакомым ценные подарки. Правда, эта привычка казалась несколько странной, но доверия к ним не поколебала.

По известной пословице, рыбак рыбака видит издалека, князя и княгиню Матиас начали навещать какие-то подозрительные личности. Связанные в большинстве своем с русской полицией, они должны были не только следить за нигилистами, но исподтишка убивать их, если причину смерти можно было объяснить несчастным случаем. Перед Николя и Эльминой открылись широкие горизонты. Они переселились в богатый особняк, и княгиня Матиас принимала гостей в роскошно убранном салоне.

Однажды князь был весьма удивлен: в скромно одетой женщине, стучавшейся в дверь пансиона для девушек, он узнал Бланш де Мериа.

Не желая больше служить орудием в руках Девис-Рота, сестра Гектора решила жить на свои средства. Она написала иезуиту, что дает в Лондоне уроки и незачем тратить на нее деньги, которым можно найти лучшее применение. К тому же она не в состоянии вернуться так скоро, как этого желает его преподобие, ибо должна как следует выполнить данное ей поручение.

Девис-Рот почуял неладное и стал посылать письмо за письмом, настаивая на приезде Бланш; но та, исчерпав все предлоги, перестала отвечать.

— Решительно никому нельзя довериться! — возмущался священник. — Увы, куда девались времена святейшей инквизиции? Даже короли некогда трепетали перед угрозой отлучения от церкви, а теперь над этой карой и дети смеются!

И он потрясал кулаками, грозя грядущему…

Бланш де Мериа, которая приехала в Лондон следить за врагами церкви и послала Девис-Роту несколько донесений (впрочем, с малозначащими сведениями), та самая Бланш, что сыграла у Руссеранов и Сен-Сирга столь непривлекательную роль, теперь опротивела самой себе. Подобное чувство испытывал и ее брат, только в меньшей степени, ибо не был столь горд. Бланш перешла на сторону революционеров, за которыми еще недавно шпионила… Чем это могло кончиться? Ей было безразлично; она любила Михайлова, вот и все.

Ей не пришло в голову переменить имя. Она говорила всем, что приехала в Лондон давать уроки. Это казалось правдоподобным, так как в столице Англии учительнице легче найти работу, чем в Париже. Она отыскала Анну и ее друзей; по вечерам, когда Михайлов выступал в немецком клубе, Бланш приходила туда, чтобы упиваться его речами и глядеть на его лицо, порой неумолимо жестокое, как и то, о чем он говорил, порой пылающее вдохновением. Исполненная восторга, Бланш часами любовалась ничего не подозревавшим Михайловым и поздно возвращалась домой, где решительно все: письма, книги и даже платья, сшитые, как у актрисы, для выступлений в различных ролях — напоминало об ее ужасном прошлом рабы иезуитов.

Это позорное прошлое сейчас стало казаться ей отвратительным, но вовсе не потому, что Бланш начала задумываться над социальными вопросами, а потому, что она полюбила Михайлова, полюбила безгранично; она оказалась способной на такую любовь.

К несчастью, ее с самого детства приучили лицемерить. А между тем Бланш обладала и душевным благородством, и огромной энергией. Но от нее требовали беспрекословного послушания и под предлогом спасения души всю жизнь принуждали влачиться по грязи.

Однажды Бланш встретила Анну и долго разговаривала с нею, совсем позабыв, что еще недавно была шпионкой иезуита. Вернувшись домой почти в радостном настроении, она увидела письмо из Парижа, которое получила еще утром, но не успела прочесть — так далеко витали ее мысли. Бланш вскрыла конверт. Письмо было коротким, но ясным:

Бланш скомкала письмо и бросила в камин. Приняв окончательное решение, она сожгла и другие письма Девис-Рота, сборники псалмов, благочестивые брошюрки, вроде «Толкования святых таинств», и ей показалось, что она схоронила свое прошлое. На сердце у Бланш стало легко, как в дни юности, и она отправилась на Роуз-стрит, в немецкий клуб.