Кони, спесиво вздрогнув, пулей сорвались с места. Облако пыли накрыло встречающих…

— Теть Надь… кхе, кхе, — прокашлялась Маришка, — а тебе кто-нибудь тут глянулся, аль нет?

— А то… Конечно.

— Кто?

— А тебе?

— Мне помощник командирский.

— Конопатый?

— Ага, светленький.

— Не-е. Я люблю темных и скуластых, чтоб желваки под кожей ходили. Как у командира, к примеру… Шрам у него на щеке, видала?

— Не, я на стариков не смотрю.

— Какой же он старик — годов тридцать, не боле.

— То и есть, старик.

— Это кто для тебя старик?! — подбоченилась Надежда. — Мож, и я тогда старуха?

— Конечно, — хихикнула Маришка. — Тебе ж в прошлом годе тридцать стукнуло.

1994 г.

Шла последняя минута 1994 года. Молодые люди с фужерами в руках беспокойно поглядывали то на часы, то на своего приятеля, нервно истязавшего толстую бутылку шампанского. Наступал ответственный момент. Пробка должна была покинуть горлышко ровно в 12–00, точнее в 00–00 (время без времени). Судя по легкому волнению на лицах собравшихся, последнее условие для них что-нибудь да значило.

— Внимание, готовность! — предупредил высокий молодой человек с прической-бобриком и серыми, как дым, глазами. — Даю обратный отсчет… 5–4–3–2–1 — Пуск!

Тот, что безуспешно теребил упрямую бутылку шампанского, схватил со стола кухонный нож и с силой ударил им в ребро пробки. Щедрая пена брызнула за миг до того, как стрелка шагнула в новый 1995 год.

— Ура-а! — загремел басовитый квартет.

— Успе-ел! — закричал разливающий.

— Краса-авец! — подхватили друзья.

— Сам зна-аю!

Осушив поднятые фужеры, в которые попали только брызги пены (остальное пролилось на скатерть), компания принялась за разносолы.

— Молодец, Лева, — прошамкал темноволосый крепыш, надкусив бутерброд с рыбой (а именно — с селедкой). — Я думал, что завалишь операцию.

— Красавец! — поддержал его блондин с коротким чубчиком. — Быстро сообразил.

— Заклинила зараза в самом ответственном месте, — посетовал разливающий. — Но у меня ж не забалуешь. Сработал по плану «В».

— Хорошо, что здесь нет посторонних, — усмехнулся обладатель бобрика. — Нормальный человек принял бы нас за идиотов — операцию по освобождению пробки обсуждаем. Умные ли?

— Ты не прав, Денис, — возразил крепыш. — Если б нормальный человек знал, что в этих мелочах отражаются боевые качества характера, то сам бы все прекрасно понял. Меня, когда в отряд принимали, лампочку заставляли вкручивать… без стула… и без лампочки.

— Тебе повезло, Стас. А я дубовый стол без двух ножек на руках держал… полчаса. На нем — чашка с кофе… до краев.

— А мне просто морду набили в спортзале, и все, — ностальгически вздохнул блондин. — Песня, а не приемка.

— Ты так говоришь, Антон, будто нам ее не били, — хмыкнул разливающий. — Меня даже на «болячку» взяли в конце спарринга, неделю потом рука не гнулась.

Условия приема в спецназ были достаточно строги, а во многом и жестоки. Выглядел экзамен приблизительно так. В первую очередь кандидата тестировали на физическую пригодность: бег, прыжки, полоса препятствий и так дальше. Засчитывались только нормативные результаты, то есть соответствующие разрядным требованиям, все, что ниже — отбраковывалось (вместе с «чемпионом»). Вслед за этим оценивались специальные бойцовские качества (не путать с боевыми — случалось, прекрасные рукопашники в бою оказывались робкими телятами). Четыре спарринга с разными по весу противниками позволяли составить довольно четкое представление о мастерстве и болевой чувствительности будущего спецназовца (последнее играло немаловажную роль). По окончании избиения (по-другому назвать поединки со свежими, соревновательного уровня партнерами было сложно) окровавленного и зачастую травмированного претендента облачали в тяжелый бронежилет и заставляли бежать трехкилометровую дистанцию. Когда он приползал к финишу (если вообще приползал) — снова отправляли на спарринг, правда, уже в более мягкой, щадящей форме. Тот, кто и после этого оставался на ногах, подвергался еще одной, уже заключительной пытке. Ему предстояло решить несложную бытовую задачу, например, заменить сгоревшую в плафоне лампочку (новая лежала в укромном, но не скрытом от глаз месте). Каждое действие испытуемого — как быстро отреагировал на просьбу, сколько задал уточняющих вопросов, заметил ли лампочку и так далее. — рассматривалось под микроскопом и оценивалось по специальной шкале. Требуемое количество очков набирали из пятнадцати — двое (в основном, кандидаты и мастера спорта).

— Люблю ходить к тебе в гости, Денис, — сказал Стас, жуя толстый бутерброд. — Уютно, как в казарме.

— А я думаю, почему он шампанское селедкой закусывает? — ехидно заметил разливающий. — Оказывается, армию вспоминает.

Однокомнатная квартира, где разгорался новогодний праздник, была обставлена довольно скромно, если не сказать, бедно: шкаф, диван-книжка, раздвижной стол. Из роскоши — телевизор. Любая женщина, заглянувшая сюда, надменно хмыкнула бы: «холостяцкая берлога». Любой мужчина уточнил бы: «дом военного». Ни одной лишней вещи, ни тени легкомыслия, все строго, аскетично, аккуратно. Даже продукты в холодильнике лежали в ряд, как на витрине. Что уж до одежды и обуви — в струнку.

— Так. У нас, кажется, появилась проблема, — хмуро заметил Антон. — Закуска не сочетается с выпивкой. Решение?

— Убрать шипучую бормотуху, — кивнул на фужеры Стас. — Даешь нашу русскую красавицу!

Бутылка водки, открывшись не в пример шампанскому быстро и мягко, забулькала над дружно поднятыми стопками.

— С Новым Годом, с новым счастьем! — вскрикнул Денис, накалывая вилкой малосольный огурчик.

Все, разом выдохнув, опрокинули рюмки.

— За этим оригинальным тостом должен последовать не менее оригинальный, — шамкая, сказал разливающий. — Между первой и второй перерывчик небольшой. С Новым Годом!

Морщась от горького удовольствия, компания налегла на холодные закуски. Мужской стол отличается от женского разумной простотой и глубокой содержательностью. Отварное мясо — кусками (так сочнее). Соленые огурцы и помидоры — в банках (чтоб лишние тарелки не пачкать). Вареная картошка — целиком (ароматнее). И для праздничной красоты — фрукты: яблоко и апельсин.

— Когда мы все переженимся, то будем вспоминать этот стол, как самый красивый на свете, — вздохнул разливающий, принимаясь за свои обязанности. — Предлагаю поднять следующую за…

Компания недовольно зашумела.

— Третий тост.

— Ой, виноват, мужики, просчитался. Конечно, третий…

Выпили молча, не чокаясь… Достали сигареты, не спеша закурили.

— Что думаете о Кавказе? — спросил Денис, выпуская струйку дыма.

— Обычная заварушка, — пожал плечами Стас.

— Не-а. Война, — возразил Антон.

— Тогда нас туда не пошлют, — успокоил друзей разливающий. — Мы — эмвэдэшный спецназ, нам положено бандитов ловить. В атаку пусть армейцы бегают.

— Там тоже бандиты, — заметил Денис. — Разве не слышал — людей воруют, поезда грабят.

— Русских на улицу выбрасывают, — дополнил Стас.

— По мне — хоть самолеты угоняют, — хмыкнул Антон. — Я туда не собираюсь.

Разливающий наполнил рюмки.

— В Моздок я тоже не ездок. Мне еще жениться, дом строить, сыновей растить.

— А я поеду, — сказал Денис. — Себя хочу испытать. Не все качества пробками да лампочками проверяются. Некоторые — только войной.

— И я поеду, — кивнул Стас. — Может, медаль какую или орден заработаю.

Тяжелый транспортник заходил на Моздокский аэродром, как пеликан на утиное озеро. Серенькие истребители опасливо жались к берегам, уступая ему дорогу. У стрекоз-вертолетов трепетно дрожали крылышки от мощного рокота…

Говорят, под Новый Год, что ни пожелаешь — непременно сбудется. Сидевшие в толстом брюхе транспортного «Ила» Денис и Стас, могли это с готовностью подтвердить. Еще не закончился первый январский день, еще не отзвучали поздравления с экранов телевизоров и не разошлись по домам засидевшиеся гости, а поднятые по тревоге собровцы уже летели на Кавказ. Обычная жизнь спецподразделений: три часа на сборы и вперед — в любую точку страны. Положим, на это никто не жаловался — знали, где служили. Но вот по части доставки в ту самую «точку», многим хотелось решительно возмутиться. Самолет, был переполнен настолько, что случись ему сделать мертвую петлю, никто из пассажиров не сдвинулся бы с места — некуда. Даже избитое сравнение с банкой кильки здесь абсолютно не ложилось — консервы хотя бы хлюпали, когда их переворачивали. Пять часов полета и отсутствие удобств на борту превращали и без того трудное путешествие в невыносимую пытку (после выпитого и съеденного за праздничными столами).