Рафига дошла до рядов, где торговали тканями. Здесь и французский бархат, и английская шерсть, и японский шёлк, и американский нейлон, только вот покупателей нет, и торговцы, бессмысленно перегоняя костяшки счетов, тревожно думают о том, как будут рассчитываться с французскими кредиторами из нового города: война многим из них облегчила карманы.

Неподалёку от мечети Рафига увидела полковника Франсуа и Бен Махмуда. Переговариваясь, они шагали неторопливо, по-хозяйски, не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих. Рафига сильно недолюбливала Бен Махмуда.

— Будь ты проклят вместе со своими очками! — пожелала она ему в спину и пошла дальше.

Даже в самое оживлённое время дня в Касбе трудно было встретить европейцев. Исключение составляли только те французы и испанцы, которые сдружились с местным населением, такие же бедняки. Однако полковник Франсуа через каждые день-два регулярно появлялся здесь. Приходил один, без солдат. Какие дела привлекали его в старый город? Люди об этом не знали, каждый мог строить только собственные предположения.

За кувшинным рынком Рафига свернула в совсем узкую улочку, стиснутую высокими глухими стенами глинобитных заборов, и остановилась у зелёной калитки. Пока она колебалась, входить или не входить, калитка, скрипнув, отворилась. Рафига вздрогнула, отступила, прижавшись к стене. Вздрогнула от неожиданности и вышедшая женщина в белой чадре. Всмотревшись, она воскликнула:

— Ой, Рафига-джан!.. Ты ли это, козочка моя? Что же ты стоишь так? Заходи!..

Это была Хатиджа, мать Мустафы.

Рафига переступила через порожек.

В тесном дворике хлопотали женщины, готовили товар для базара. Одна сушила выстиранную одежду, другая что-то штопала, третья молола крупу для кус-кус, четвёртая пряла шерсть. Даже оборванные босоногие детишки и те не слонялись без дела. И хоть Рафига запахнула чадру, её узнали. Женщины, поглядывая на неё, понимающе улыбались. Что ж, Мустафа хороший парень, скромный, он достоин самой лучшей девушки.

По скрипучей крутой лесенке Рафига поднялась в балахану, где Мустафа жил с матерью.

— Рафига! — обрадовался парень. Он сидел на постели, правая нога его была забинтована. — Долго ты заставила себя ждать, что, не могла вырваться?

— Я скоро вернусь, дети, — сказала Хатиджа, оставляя их наедине.

Мустафа поманил девушку.

— Иди сюда, Рафига. Сядь поближе. Пожалуйста!

— Ай, какая разница — сидеть или стоять.

— Пожалуйста, садись. А не то я встану! — Мустафа опёрся на руку, делая вид, что собирается встать.

Одним прыжком Рафига очутилась возле него.

— Ты что делаешь, дурной? Мало тебе, что ли? Сиди уж спокойно!

Мустафа обнял девушку, по телу Рафиги разлилась горячая волна. Не признаваясь сама себе, она трепетно ждала встречи с любимым, чувство её к Мустафе разрасталось с каждой минутой, приближающей долгожданный день. То ли долгая разлука, то ли тревога за будущее разжигали любовь девушки, но никогда прежде Рафига не испытывала такой нежности к этому доброму, сильному и ласковому парню. Сердце её билось неровными толчками, сегодня она была совсем иной: не вырывалась, не сдерживала пылкого Мустафу, не говорила: «О, аллах, как ты себя ведёшь!», а сама прижалась к нему и готова была ответить на его поцелуй. Первым опомнился Мустафа. Он вдруг смущённо отпустил девушку.

Несколько минут они сидели молча, растерянные, не глядя друг на друга. Потом Мустафа спросил:

— Что слышно в вашем доме? Не обижают тебя там?

Рафига вздохнула, оправила платье на коленях.

— Меня-то не обижают, а вот Малике, бедняжка, день и ночь плачет. А вчера вечером был большой скандал. Хозяин хочет отправить её вместе с Фатьмой-ханум в Америку.

Глаза Мустафы округлились.

— В Аме-ерику?..

— Да. А Малике не хочет ехать. Хозяин своё: «Поедешь!» И началось! Такого я ещё никогда не видела у нас в доме. Веришь, хозяин чуть с кулаками не набросился на них обеих.

— Вот негодяй!

Рафига кивнула.

— Ах, негодяй! Вот негодяй! — возмущался Мустафа. — Не так, так эдак — хочет оторвать Малике от доктора.

Помолчав, Рафига печально сказала:

— Когда мы только будем жить по-человечески, а, Мустафа? День и ночь на ногах, присесть некогда, а слышишь — только одни упрёки. Если бы не Малике, минуты не осталась бы в этом проклятом доме!

— Не очень-то её расхваливай, — поддразнивал Мустафа девушку.

— Это почему же?

— Будь она такой хорошей, как ты говоришь, не танцевала бы на глазах у доктора с генералом.

— А что ж такого? Пусть себе танцует. Разве это стыдно?

— Да нет, не в том дело.

— А в чём?

— Сегодня танцует, а завтра…

— Замолчи! — рассердилась Рафига. — У вас, мужчин, только одно на уме!

— Разве не вы, женщины, тому причиной? — улыбнулся Мустафа. — Не будь вас, мы спокойно приходили бы в этот мир и так же спокойно уходили бы из него.

— Перестань! Не хочу даже разговаривать с тобой!

— Ну, не сердись, Рафига, — примирительно сказал Мустафа. — Неужели всерьёз рассердилась? С тобой и пошутить нельзя. Да мыслимо ли, подумай, представить мир без женщин? Тысячу раз хвала всевышнему, создавшему вас!

Рафига лукаво взглянула на Мустафу: то-то же!

Мустафа взял одну из лежавших на полу папирос, закурил, глубоко затянулся.

— Не тужи, Рафига моя. Скоро, даст бог, выгоним и генерала и полковника. Кончится война, — вернётся твой отец и брат вернётся. Поедем мы с тобой в родное село. Говорят, все имения французов будут поделены между феллахами. Получим и мы с тобой землю и воду, заживём, как подобает людям.

Рафига вздохнула:

— Да услышит тебя аллах!

Послышался голос муллы, призывающего правоверных к молитве. Рафига взглянула на свои ручные часики.

— Ой, мне пора! Пойду! Вечером опять гостей ждём. Каждый божий день гости! Вчера всю ночь сидели, до рассвета в карты играли.

— Кто был?

— Очкастый этот, Бен Махмуд!.. И ещё какой-то, то ли Жерар, то ли Мерар, не знаю. Из Парижа, говорят, приехал.

— Генерала не было?

— Нет. Он позавчера приходил.

Мустафа задумался, опустив голову, потом поднял на Рафигу посерьёзневшие глаза.

— Знаешь, зачем я просил тебя прийти?

Рафига с лёгкой досадой шевельнула бровями.

— Откуда я могу знать?

— Есть для тебя, милая, одно поручение. Очень важное и серьёзное. Поручение революции!

— Кого? — удивилась Рафига — Революции? Кто это такой?

Мустафа понял, что забрался слишком высоко. Он и сам не очень понимал смысл этого слова. Для него, простого деревенского парня, вчерашнего феллаха, это слово было довольно расплывчатым и неопределённым. Но нельзя же было признаться в этом Рафиге! И он, многозначительно улыбнувшись, сказал:

— Революция, милая Рафига, не какой-то определённый человек. Это, как бы тебе сказать, знамя всего народа. Все мы поклоняемся ему. И ты, и я — мы революционеры. Вот наши борются против французов. Кто руководит ими? Революция. Кто их вдохновляет? Революция. Поняла?

Девушка ничего толком не поняла, но времени для разговоров не оставалось, и она сказала:

— Ладно, говори лучше, что за поручение. Снова книги принести, что ли?

— Нет, — отрицательно покачал головой Мустафа. — Тут дело потруднее.

Он вытащил из-под паласа заклеенный конверт.

— Возьми. Это надо немедленно вручить доктору.

— Разве он приехал?

— Приехал.

— Вот Малике обрадуется!

— Да она, наверно, уже знает. И, к сожалению, не только она.

— А кто ещё?

Мустафа помедлил.

— Рыжий генерал тоже знает… За доктором установлена слежка. Надо обязательно его предупредить… Только молчок. Слышишь?

Рафига обиделась:

— Что я, не понимаю?..

— Будь осторожна. Если письмо попадёт в руки солдатам…

— Ну, ну… Не повторяй каждый раз! Сам ведь говорил, что страх от смерти не убережёт.

— Молодец, Рафига! Дай я тебя обниму за эти слова. Иди сюда!

Послышались шаги. Рафига выхватила из рук Мустафы конверт, отвернулась и, сложив его вдвое, спрятала на груди, плотно завернулась в чадру и ушла.