Автомобиль был трофейным, довольно заезженным. Он дребезжал и лязгал всеми своими частями. Вдобавок и дорога пошла сплошными ухабами. Несмотря на все старания шофёра — молодого парня с чёрными щегольскими усиками, трясло и подбрасывало отчаянно.

Вдруг капитан тронул шофёра за плечо.

— Омар-ага, садись, подвезём, — сказал он, дождавшись, когда машина догнала маленького старичка, медленно бредущего по обочине.

После секундного колебания старик уселся рядом с шофером. Показались развалины, занимавшие довольно обширную площадь.

— Расскажи-ка, Омар-ага, са'абу доктору, что тут произошло, — попросил старика капитан Ферхат.

Омар-ага горестно покачал головой, оглядывая руины.

— Разве расскажешь обо всём, сынок? — он повернулся к доктору, сделал широкое движение сухой оплетённой синими венами рукой. — Вот тут был гараж, там конюшни, дальше коровник размещался и загон для овец; на месте вот этих развалин стояли большие амбары. Всё село тут на Ришелье работало. Кто за животными смотрел, кто в поле и в саду, кто — на винодельческом заводе. Триста семей вместе с детьми с утра до вечера не разгибали спины!.. А в пятьдесят шестом году французы сюда привели войско. В амбарах солдат поселили, в большом доме офицеры стали жить, завод превратили в оружейный склад. Люди Халеда не раз пытались перейти горы и в конце прошлого года заняли наконец ущелье. Мы всем селом помогали им, кто как мог. Бои большой был, сынок, с рассвета до самого полудня; французы и с самолётов людей сбрасывали, а всё равно пришлось им бежать. Но и мы недолго радовались: на следующее утро прилетела туча самолётов и сравняла наше село с землёй. Вот что злодей делает — на бедных и немощных зло срывает!.. Люди, не зная где голову преклонить, спрятались здесь, на следующий день — опять самолёты. Никто, сынок, в живых не остался…

Старый мастер сглотнул тугой комок в горле, отёр ладонью слезящиеся глаза. Видно, воспоминания давались ему с трудом. Он перевёл дыхание, с горечью и гневом сказал:

— Вот что здесь произошло, сынок… Что французы наделали! Если даже четвертовать каждого из них — и то аллах не осудит!

— У Омар-ага большая семья была, — вполголоса пояснил капитан Ферхат. — В живых после бомбёжки остались только он да внук.

Доктор с жалостью смотрел на морщинистое лицо старика. Он понимал его озлобление против французов. И всё-таки — четвертовать каждого? Не всё же французы виноваты. Доктор вспомнил слова Бенджамена: «народ не виновен…» Но как объяснить это старому несчастному человеку, потерявшему всех близких? Разве не французы принесли сюда разрушение и смерть? Возможно, французский лётчик, уничтоживший семью Омара, единственный сын такого же бедняги старика. Но какое дело до этого Омару? Может ли он не проклинать этого лётчика и не желать ему гибели?

Следующая остановка была по просьбе Омара. Машина затормозила у порога его бывшего дома. Собственно, где находился порог, где стена, где двор, никто не мог бы определить, кроме самого старика: большой участок земли был сплошь завален камнями и комьями глины, ни кирпича, ни осколка мрамора. Да, это было убогое жилище бедняка… Доктор зябко передёрнул плечами. И вдруг воочию представил себе, какой здесь творился ад, как в ужасе и отчаянии метались люди, как женщины старались спрятать детей и как умирали дети. Тяжёлый хмель ярости ударил ему в голову. «Бандиты!» — мысленно выругался он.

Вдруг из-за колючей стены кактусов послышался раскатистый смех. Доктор, нахмурившись, оглянулся: кто смеет здесь веселиться?.. Смех перешёл в пение. Кто-то пел грубым хриплым голосом, выкрикивая непонятные слова. Потом из-за кактусов, покачиваясь, показался человек. Увидев перед собой незнакомых людей, он остановился и умолк. Доктор рассматривал его с интересом.

Человек был молод, его симпатичное худое лицо заросло бородой, чёрные волосы падали на плечи, ноги были босы. Изодранный в клочья чёрный халат открывал волосатую грудь до самого живота. На толстой верёвке у пояса болталась масса разнообразных вещей — ложка, кружка, измятая солдатская фляга, кусок ржавой водопроводной трубы, какие-то тряпочки.

Постояв с минуту, незнакомец приветливо помахал рукой.

— Бонжур, мсье!.. — крикнул он. — Бонжур! — И, захохотав, пошёл своей дорогой.

Глядя ему вслед, Омар пробормотал:

— Добрый был парень… Работали вместе… Бомба на их дом упала — и все погибли: родители, жена, дети. Удивляемся, как он сам уцелел…

«И это называется уцелел?» — подумал доктор Решид, вслушиваясь в пение сумасшедшего.

Усаживаясь в машину, ещё раз окинул горьким взглядом чёрные руины. Недолго же радовался он безмятежному уголку природы, наслаждался покоем и тишиной… Впервые, лицом к лицу, столкнулся Решид с войной. Раньше война была для него лишь словом, жестоким и холодным, истинный смысл которого понял он только теперь.

… А до конца ли понял? Чьим-то криком словно стучали в сердце ему слова: «Погодите, доктор, распахните хвои глаза! То, что вы видели, лишь небольшая часть необозримого океана горя». Может, это кричал сумасшедший из развалин?

Доктор невольно оглянулся, нет, разрушенное селение осталось позади, машина мчалась среди виноградников.

Всё чаще стали попадаться люди; человек семь-восемь окапывали виноградные кусты, немного дальше трое парней, закатав штаны выше колен, рыли канаву, маленький, серый, как мышь, ослик тащил арбу с горой хвороста, старик погонял осла кнутом. С гиканьем, гамом, криками бежали навстречу тарахтящей машине ребятишки, выстроились шеренгой у обочины дороги, по-военному отдавая честь.

— Не верят, когда мы говорим, что можем сражаться ещё десять лет. Вот наши завтрашние воины, са'аб доктор! — говорил Ферхат, приветливо махая детворе.

С переднего сиденья повернулся Омар-ага.

— Что десять лет! Скажи, пока не переведутся все алжирцы…

Машина пересекла мелкий арык с прозрачной водой и остановилась у опушки густого леса. Капитан первый вылез из машины и, обращаясь к шофёру, сказал:

— Мы с са'аб доктором пойдём пешком. А ты отвези побыстрее Омара-ага и возвращайся.

В просвете между деревьями показались палатки военного городка. Бойцы занимались каждый своим делом: кто чистил оружие, кто читал книги, кто брился, некоторые стирали обмундирование. В сторонке, под развесистым ореховым деревом сидели кружком человек десять-пятнадцать с тетрадками и карандашами в руках.

— Грамоте учатся, — пояснил капитан Ферхат.

Четыре короткоствольных горных пушки, расставленные под деревьями правильным квадратом, насторожённо глядели тёмными зрачками жерл; два танка, несколько бронетранспортёров — всё было трофейным, захваченным в боях у французов. На открытой площадке бойцы занимались строевой подготовкой, изучали пулемёт.

Навстречу доктору и Ферхату заспешил заместитель Халеда майор Лакдар.

Спасибо!.. Тысячу раз спасибо! — обратился он к доктору. — Революция никогда не забудет вашей помощи!

Доктор Решид, несколько смущённый столь высокой оценкой своих заслуг, искоса посматривал на майора. Перед ним стоял сорокалетний крепыш среднего роста в простой солдатской одежде. Мужественное лицо его обрамляла густая борода. Глаза майора смотрели остро, волосы крупными кольцами падали с непокрытой головы на высокий лоб.

Между собой бойцы называли майора «наш Фидель». Он и впрямь не только густой чёрной бородой, но и ещё чем-то неуловимым напоминал прославленного кубинца.

— Как состояние полковника? — спросил майор Лакдар и тут же сообщил, что из Туниса выехал опытный сирийский хирург, который останется работать в госпитале Армии Национального Освобождения. А затем без всякого перехода пригласил доктора побывать сегодня вечером на пресс-конференции, которую должен был дать двум европейским журналистам.

Решид обещал прийти.

Уже совсем стемнело, а пресс-конференция всё ещё продолжалась. Палатка в центре военного лагеря была битком набита людьми. Здесь собрались не только офицеры и бойцы, но и старики из лесного поселения. За большим столом сидели майор Лакдар, капитан Ферхат и журналисты — молодой, суховатый, с короткой жёлтой бородкой швед и пожилой, полный, с чёрными усиками итальянец. Оба они, особенно итальянец, знали арабский язык. Итальянец записал что-то в блокноте и, обратившись к Лакдару, спросил, как смотрят алжирские революционеры на вопрос о перемирии.