Гулко, с тройным перезвоном, гостиные часы пробили без четверти восемь. Шарль покинул балкон. Эти дни он коротал в одиночестве, семья его с месяц назад уехала в Париж, старший сын был женат на дочери испанского биржевика и постоянно жил в Мадриде. По натуре Шарль был человеком общительным, сегодняшний приём он предвкушал с удовольствием.

С улицы донёсся шум подъезжающих машин, а в гостиной никого кроме Шарля не было. Он поманил толстым, как разваренная сарделька, пальцем официанта.

— Скажи генералу: прибыли гости. Не думает ли он спуститься вниз?

Но улыбающийся Ришелье вместе с Абдылхафидом и дамами уже входили в гостиную. Услышав последние слова Шарля, он извинился:

— Прости!.. По радио передавали последние известия из Парижа.

Первым пожаловал начальник таможенной конторы со своей худенькой, болезненной на вид дочерью. Шарль поздоровался с ними и представил присутствующим. Широко, вразвалку вошёл высокий худой господин, чем-то напоминающий Бен Махмуда. Это был городской судья…

С улицы донёсся звонкий смех, оживлённые голоса.

— Идёт свита его величества Жерар Первого! — подмигнул Шарль кузену.

Появились три нарядно одетые женщины, все в драгоценностях и золоте. Особенно много дорогих украшений было на той, что шла впереди — крупной черноволосой жене Жерара. По выражению одного журналиста, она вообще не нуждалась в драгоценностях. Её престиж в обществе не стал бы меньше, даже нацепи она на себя ржавое железо вместо золота. Ведь она же мадам Жерар — неизменная спутница и советчица мсье Жерара!

Мсье Жерар! Есть ли во всей округе хоть один человек, кто не знал бы мсье Жерара? По подсчётам осведомлённых лиц, его годовой доход составлял один миллиард триста миллионов франков. Правда ли это? Кто знает! Во всяком случае было доподлинно известно, что Жерар имел крупные паи не только в алжирских, но и во многих африканских компаниях, в Париже. Нефть, газ, фосфаты, транспорт — ко всему был причастен мсье Жерар. Большие доходы приносили ему также многочисленные гостиницы и жилые дома, тысячи гектаров виноградников, лимонных и апельсиновых плантаций. Да, Жерар был одним из тех преуспевающих «китов», которые даже бесплодную почву умудряются превратить в золотой песок.

Он вошёл в дом, как хозяин — с шумом и смехом, нимало не заботясь о том, что подумают о нём окружающие, и не утруждая себя хорошими манерами. У порога Жерар остановился, что-то сказал своим спутникам, те громко рассмеялись. Потом взял под руку жену и направился к Шарлю, шедшему навстречу с распростёртыми объятиями.

— О, мои дорогие! Добро пожаловать… Очень рад! Очень рад… Пожалуйте!..

Шарль тяжело наклонился к руке мадам Жерар, пожал руку мсье Жерара, поочерёдно поздоровался с его спутниками и представил их остальным гостям.

— Как вижу, дорогой генерал, климат Алжира идёт вам на пользу, — добродушно-покровительственно обратился Жерар к Фернану. — И в самом деле прекрасный климат! Я буквально отдыхаю здесь после парижской слякоти. Думал вернуться в пятницу, но соблазнился ещё на недельку. А вы как? Надолго прибыли в Алжир?

Подошёл официант с подносом и предложил виски.

— Кто знает, мсье Жерар, надолго ли, — генерал взял рюмку. — Разве я волен в своих поступках? Прикажут — останусь, дадут команду ехать — буду укладывать пожитки. Бог солдата — приказ.

Шарль, поговорив с гостями, вернулся к Жерару.

— Получил ваше приглашение, мсье Жерар, — полыценно сказал он. — Принимаю с благодарностью, обязательно постараюсь присутствовать. А пока примите мои поздравления. Дело весьма важное… благородное дело. Пусть мир лишний раз станет свидетелем бескорыстия и гуманности французов.

Появившийся откуда-то сбоку Абдылхафид добавил:

— Видит аллах, насколько велика ваша человечность!.. Мой язык слишком беден, чтобы оценить её по достоинству, но будьте уверены: алжирский народ оценит и не забудет. Да, не забудет никогда!

Генерал промолчал, а Жерар принял комплименты как должное. Он самодовольно принялся рассказывать, что из Парижа одна за другой поступают поздравительные телеграммы, звонили даже министры.

Настроение у Жерара было преотличное. Он, как писали газетчики, «открыл новую страницу французского гуманизма», начав два года назад строительство на западной окраине города восьми многоэтажных домов для местных жителей — алжирцев и европейцев, пострадавших от войны. Между домами предполагалось разбить сады, устроить детские площадки и оборудовать место для спортивных игр. По замыслу Жерара, этот район со временем должен стать городком с символическим названием «Дружба».

Пять домов были уже готовы, и Жерар специально прилетел из Парижа на торжества по поводу их заселения. Утром, собрав представителей прессы, он заявил, что намерен поселить в новых домах только алжирцев, что до окончания военных действий в стране не будет взимать с жильцов никакой платы, а потом продаст им квартиры по сходной цене. Естественно, журналисты постарались в полной мере осветить это сенсационное заявление. Жерар стал героем дня.

Да, настроение мсье Жерара было отменным. Отпивая маленькими глотками виски, он громко рассказывал братьям Ришелье о своих планах на будущее.

Гости всё прибывали. В дверях гостиной, словно вбитый в землю кол, уже порядочное время торчал хмурый начальник жандармерии, ожидая внимания хозяина к своей особе. Из-за его спины разглядывали генерала Ришелье и переговаривались две дамы и двое мужчин.

Шарль несколько раз делал попытку встретить гостей, но Жерар фамильярно удерживал его за локоть, со смехом рассказывая о чём-то.

Наконец, шеф жандармов не выдержал и многозначительно кашлянул. Шарль, склонив в поклоне голову, направился к дверям. Начальник жандармерии шагнул в гостиную, и словно прорвал запруду: вслед за ним сплошным потоком хлынули гости. Через несколько минут в просторном зале негде было упасть яблоку. Однако теснота нисколько не мешала общему оживлению. Официанты умудрялись обносить гостей напитками, а те, с бокалами и рюмками в руках, стараясь не расплескать их содержимое, выискивали себе подходящих собеседников.

Вокруг генерала Ришелье сгрудились журналисты. Вопросы сыпались за вопросами, генерал едва успевал отвечать. Один журналист говорил от газеты, второй — от радио, третий — от телевидения. Особенно усердствовала высокая светловолосая журналистка из Парижа, прямо-таки наседавшая на генерала.

Фоторепортёры, словно затворами, поминутно щёлкали своими аппаратами. Гости, слушавшие беседу, стояли полукольцом. Кто-то из фоторепортёров взобрался на стул, другой держал аппарат на вытянутых руках.

Наконец, генерал Ришелье решил, что «пресс-конференция», к которой он, кстати говоря, совершенно не был подготовлен, затянулась, и на очередной вопрос парижской журналистки ответил шуткой:

— Из вашего плена, мадам, вырваться нелегко. Браво! Вот настойчивость, необходимая некоторым нашим политикам. Ей-богу! Говорю серьёзно: поучись они у вас, мадам, положение в Алжире давно было бы иным.

По залу пробежал одобрительный смешок. Светловолосая парижанка серьёзно кивнула:

— Интересно… Оригинальная мысль…

И стала что-то записывать в блокнот.

— Ещё один вопрос, господин генерал! — протиснулся вперёд ещё один журналист.

— Увольте, господа! — запротестовал Ришелье. — По-моему, на сегодня вопросов было больше чем достаточно, тем более, собрались мы не на официальный приём…

— Единственный, господни генерал! — настаивал журналист. — В последнее время много разговоров вокруг Бизерты. Как по-вашему, есть у тунисцев реальная возможность официально поставить вопрос о ликвидации военной базы? Эта проблема очень интересует читателей нашей газеты.

Генерал посмотрел на журналиста, словно стараясь запомнить. Он мог бы сказать о Бизерте многое, но стоит ли сейчас говорить об этом? И генерал ответил:

— Кто знает… Если им нравится запах пороха, могут и поставить.

Раздались возгласы «браво!», парижанка быстро записала в блокнот слова генерала и спросила: