Вот и тогда мастер зашел сказать, что магазины перестали брать коробки («нечего в них упаковывать») и что подвал конторы завален ими.

Заимов ответил, что рано или поздно торговля в стране наладится и коробки пойдут в ход.

— Вы действительно думаете, наладится? — поднял густые брови Пирумов, внимательно смотря на него глубоко запавшими черными глазами.

— Все наладится в свое время.

Пирумов ответил угрюмо:

— А по-моему, все катится в пропасть... и мы с вами тоже.

— Нельзя так мрачно смотреть на будущее.

Некоторое время Пирумов сидел, опустив голову, и вдруг выпрямился, достал из кармана мятую бумажку и протянул ее собеседнику.

Это была листовка коммунистов. Вверху листовки крупными буквами: «Спасем Болгарию от национальной катастрофы», и внизу подпись: «ЦК Болгарской компартии». Заимов знал эту листовку — еще на прошлой неделе кто-то положил такую же в его домашний почтовый ящик. Листовка беспощадно разоблачала предательскую политику продавшегося Гитлеру правительства и звала болгарский народ к активной борьбе с фашистами, звала спасать свою страну от национальной катастрофы. Листовка пришлась ему по душе, он и сам, особенно после поражения немцев под Москвой, все чаще думал, что настала пора более смелого обращения к народу. Болгария уже не та, что была полгода назад, когда первые успехи немцев повергли в апатию даже честных людей.

— Что же вы думаете об этом? — спросил он, возвращая мастеру листовку.

— Кабы знать, что делать, — неопределенно ответил Пирумов.

— Хорошо уже то, что вы хотите знать.

Пирумов улыбнулся.

— Один лысый бобыль всю жизнь хотел жениться, да так и не узнал, как это делается.

Пирумов встал и, протянув руку, сказал серьезно:

— А коммунисты знают, что делать. Знают.

Мастер ушел, а он долго еще сидел за столом и взволнованно думал о том, что произошло.

С того вечера, когда он на приеме в советском посольстве познакомился с русским полковником Сухоруковым, миновали годы, и все, что происходило с ним за это время, подтверждало правильность услышанного им тогда совета — ищите силы в народе. Вот и сейчас пришел к нему еще один человек из народа, протянул ему свою руку, а если задуматься, так вручил и свою жизнь.

Он сам уже не думает о коммунистах как о мечтателях-идеалистах. Он уже знает многих лично, видел их в деле, и его потрясала их спокойная готовность к самопожертвованию. Он гордился, что в этой борьбе он вместе с коммунистами, но последнее время все чаще задает себе вопрос: верят ли коммунисты ему до конца, как верит им он?

Ответить на это ему нелегко. Еще несколько лет назад коммунисты предложили ему выставить свою кандидатуру на выборах в парламент, чтобы отстаивать там их политические и экономические требования. Он принял это предложение и, навлекая на себя грозную опасность, стал активным пропагандистом их программы. Но перед самыми выборами те же коммунисты предложили ему снять свою кандидатуру, мотивируя это тем, что они не хотят ставить его под удар усилившегося в стране террора. Чем была вызвана эта забота о нем? Может быть, они не верили, что он выстоит перед серьезным испытанием? Сами они продолжали борьбу, не считаясь с возросшим террором. Однако позже, когда он предпринял издание собственной газеты «Воля», коммунисты снова поддержали его, помогали ему находить наиболее точные оценки политических событий. И это снова было не очень определенно, они только помогали, но он не был с ними вместе.

Но разве коммунисты не обратились к нему за помощью, когда им понадобилось создать в Софии тайный центр для связи их чехословацких товарищей с Москвой? Он понимал, что это очень важное и очень опасное дело, но бесстрашно за него взялся, и вскоре созданная им конспиративная квартира в доме два по бульвару Тотлебена стала мостом между антифашистским подпольем Чехословакии и Москвой. По этому мосту сумел уйти от погони видный чехословацкий коммунист Ян Шверма.

Он помог коммунистам в организации партизанской войны, и ему была передана из Москвы благодарность Георгия Димитрова. Тогда же ему предложили покинуть Болгарию и перебраться в Советский Союз. И снова та же мотивировка: он подвергается здесь смертельной опасности. Но сами-то коммунисты оставались в Болгарии, не думая об опасности. Он тогда отклонил их предложение не без чувства обиды за то, что они, как ему показалось, усомнились в его готовности мужественно встретить любую опасность.

Заимов понимал, что все эти годы происходило не что иное, как постепенное сближение его с коммунистами, но сейчас, когда борьба за честь Болгарии была обострена до крайности и в ней решалась судьба народа, ему страстно хотелось быть на самом переднем крае этой борьбы. Как же перейти эту неуловимую грань, которая все-таки есть между ним и коммунистами?

Когда он думал об этом, ему начинало казаться, что он мало делает и для России.

Решив помогать Советскому Союзу в его борьбе с фашизмом, он отнесся к этому с огромной ответственностью и, как военный профессионал, обостренно понимал, что ждет от него далекая и близкая ему Москва. Ей нужны точные данные сугубо военного свойства, а то, что было в его сообщениях, носило, как ему казалось, слишком общий характер. Так он думал, не зная, что в Москве каждое его сообщение ждали с нетерпением, в них неизменно был глубокий, проницательный анализ обстановки в стране и в Европе в целом, анализ, сделанный умным, высокообразованным человеком. В конце концов, в этой гигантской войне военный потенциал Болгарии весил немного, но и о нем имелась обстоятельная информация и от Заимова, и от другой антифашистской группы, возглавляемой Пеевым, в которую входил генерал Никифоров. Но не менее важно, а в некотором отношении даже более важно было знать, как выглядит жизнь в стране, почти полностью отданной в распоряжение Гитлера. Это «почти» содержало в себе много важнейших, часто неуловимых в своей конкретности обстоятельств, дававших основания делать далеко идущие политические и стратегические выводы. Многого стоило одно его сообщение о том, как встречен в Болгарии первый разгром немцев у стен Москвы, как реагируют на него сами немцы, находящиеся в Болгарии, как реагируют те, кто им прислуживает. И очень часто, как он думал, его слишком общие данные были крайне важным дополнением к тому более конкретному, что шло от группы Пеева — Никифорова.

Но он этого не знал и, будучи человеком огромной требовательности к себе, считал, что делает мало. Вот почему в тот сумрачный мартовский вечер он принял решение дать знать болгарским коммунистам, что он отдает себя целиком в их распоряжение.

Зазвонил телефон. Он поднял трубку и приложил ее к уху, не отвечая.

— Папочка, ты? — услышал он голос дочери.

— Да, я слушаю тебя.

— Тебе срочно надо прийти домой, иди скорее, — она положила трубку.

Спустя десять минут он был уже дома. В передней его дожидался незнакомый человек лет тридцати пяти. Он был в сером демисезонном пальто, в руках держал помятую шляпу, он внимательно смотрел на Заимова, и на его смуглом лице то возникала, то гасла осторожная улыбка.

— Большой привет от Карла Михалика, — неизвестный негромко произнес пароль, означавший для Заимова, что этому человеку он обязан верить. — Я прибыл из Чехословакии, — добавил гость, и это тоже не было неожиданным или странным — этот пароль имел предыдущий связной оттуда — Стефания Шварц.

— Жду вас давно, — ответил он также условной фразой, и в это время перехватил тревожный взгляд Анны.

Заимов пригласил незнакомца в гостиную. Они сели в кресла и некоторое время молчали.

— Как мне вас называть? — спросил Заимов. Гость не успел ответить. Анна позвала мужа, сказала, чтобы он взял кофе.

Заимов извинился и вышел.

— Володя, это шпион, — тревожно, шепотом сказала Анна. — Он вошел без звонка, открыл дверь своим ключом.