— Вам придется рассказать там слишком много, чтобы они поняли, какая вам грозит опасность, — охладил его Воробьев. — Кроме того, эстонское посольство не станет из-за вас портить отношения с польским.

— Но я для них в некотором роде лицо официальное, — возразил Дружиловский, имея в виду причастность к эстонской разведке.

— То есть? — Воробьев и раньше догадывался, почему у подпоручика эстонский паспорт.

— Это не важно, — уклонился Дружиловский. — Но что же можно предпринять?

Они долго сидели молча. Дружиловский с надеждой ждал совета, а Воробьев в это время думал о том, что встреча подпоручика с Клецом может ускорить операцию и это внезапно возникшее обстоятельство надо использовать.

— Следует посоветоваться с Башкирцевым, — сказал он энергично. — У него возможностей больше, чем у нас с вами вместе. Сейчас же поедем к нему на дачу и пробудем там до понедельника. Кроме всего, там вы будете в полной безопасности. А он как раз полчаса назад звонил, приглашал.

На Взморье ехали втроем.

За окнами вагона проплывала пестрая панорама дачного пригорода — янтарные свечи сосен, ярко покрашенные виллы, а вверху — голубое небо с темнинкой от близкого моря. А взглянешь в окно напротив — там сверкает на солнце река, и за ней во все стороны зеленый простор до самого горизонта, где синеет зубчатка леса.

Башкирцев, как всегда, был весело оживлен, рассказывал о своем театре — вечно там происходили всякие смешные истории. Вчера герой-любовник забыл роль, а суфлер в это время задремал в своей будке.

— Представляете, героиня ждет решающего объяснения, — Башкирцев изобразил, с каким дурацким видом героиня ждала слов своего любовника, — а наш герой ходит по сцене, как тигр в клетке, и мычит. Гм... Гм... Потом он направляется к суфлерской будке и как двинет по ней ногой. Суфлер встрепенулся и давай сыпать текст, который уже давно сыгран. А любовник хоть бы что, чешет за ним этот текст. Тогда и героиня вернулась к старому тексту. В публике — регот, а мы за кулисами тоже бьемся в судорогах. А вы чего не смеетесь? — вдруг спросил он.

— У нашего друга неприятность, — Воробьев рассказал, что случилось.

— Да, Клец сволочь опасная, — согласился Башкирцев и вдруг рассмеялся. — И все-таки пан Клец зверь не самый страшный, мы просто, видать, на всю жизнь напуганы дефензивой. Придумаем что-нибудь, одна коварная мыслишка у меня уже есть, но сейчас об этом надо забыть. Суббота и воскресенье — наши, и мы не позволим, чтобы этот мерзавец испортил нам отдых. Забыть!

Остаток дня и вечер они, сидя на веранде дачи, пили холодное пиво, играли в «очко» и разговаривали о всякой чепухе. Башкирцев рассказал про главного режиссера своего театра.

— Второго такого ловеласа, наверно, нет на всем белом свете, — весело болтал он, сдавая карты. — К тому ж красив: атлет, львиная грива, брови кустами, голубые глаза. Голос — фисгармония на семь октав. А по поведению орел — в своем гнезде не гадит, актрис в труппе не трогает, гуляет на стороне. Раз в два-три месяца мы имеем в театре дополнительный спектакль с участием родителей пострадавшей. В этот момент наш лев срочно заболевает и исчезает. Только звонит откуда-то администратору и спрашивает: «Как дела в театре?» Если администратор отвечает «все в порядке», он говорит: «Объявите на завтра репетицию, я приду». Если же ответ неблагоприятный, он говорит: «Что-то у меня печень разыгралась, я полежу еще». Так что предназначенные ему удары судьбы принимает на себя администратор, за что, как мы подозреваем, получает от нашего льва особое вознаграждение. А однажды... — Башкирцев умолк, глядя на насупившегося Дружиловского. — Сергей Михайлович, мы же договорились — забыть. Наверное, вы думаете, хорошо ему резвиться, поляки для него что снег прошлогодний, — Башкирцев вдруг повернулся к нему спиной и задрал рубашку: — Смотрите! Вот что такое для меня поляки!

Вся спина у него была в багровых рубцах.

— Эту роспись мне сделали в дефензиве, — продолжал Башкирцев. — Считайте, сколько ударов я выдержал! Выдержал, Сергей Михайлович! Они требовали, чтобы я сознался, будто я советский агент, и, так как я молчал, они пробовали сделать меня разговорчивым при помощи стальных прутьев. Так что можете быть уверены — против Клеца я вместе с вами!

— А меня ты уже и не считаешь? — спросил Воробьев.

— Мы оба с вами, Сергей Михайлович! Так что не тревожьтесь, Клеца мы стреножим. И забудьте!

И он постарался забыть. Хотя бы на эти два дня, когда он будет с друзьями.

В воскресенье после завтрака они отправились к морю и лежали там на горячем песке. Солнце палило как в июле. С берега доносились звуки духового оркестра. Далеко-далеко в море, казалось, над линией горизонта, плыли, распахнув белые крылья, яхты.

«Можно же жить вот так, испытывая от жизни удовольствие и не ведая никаких неприятностей», — думал с завистью Дружиловский, прислушиваясь к беспечной болтовне Воробьева с Башкирцевым.

Погревшись на солнце, искупавшись, они вернулись на дачу, пообедали и по предложению Башкирцева легли на часок поспать. Дружиловский заснуть не мог. Что будет с ним завтра, когда он вернется в безысходную реальность собственной жизни?

Вечером они долго гуляли по опустевшему пляжу, любуясь закатом солнца, которое тонуло в море, разбрызгивая по небу зеленый свет.

Потом был ужин на веранде дачи.

Башкирцев разлил по рюмкам коньяк.

— Я хочу выпить за счастливое совпадение — редко так бывает, чтобы вместе собрались трое мужчин, у которых при одном имени одинаково скрипят зубы от ярости.

— Если имя женское, то это не такой уж редкий случай, — сказал Воробьев.

— Какие еще женщины? Я имею в виду пана Клеца и всю польскую шайку, — с ненавистью произнес Башкирцев и, помолчав, добавил тихо: — Выпьем, господа, за месть мерзавцам!

— Поди доберись до них, — вздохнул Дружиловский.

— Слушайте! — продолжал воодушевленно Башкирцев. — Можно мне говорить за этим столом без всяких околичностей?

— Думаю — да, — ответил Воробьев.

Башкирцев выпил коньяку и обратился к Дружиловскому:

— Ответьте мне, кого больше всего боятся паны из дефензивы?

— Ну... наверно, русских, — ответил он.

— Не наверно, а именно и только русских! — воскликнул Башкирцев. — Когда они произносят слово «ГПУ», у них стекленеют глаза от ужаса. Сам видел. В свою очередь, и русские имеют о чем поговорить с панами из дефензивы. Так вот эту ситуацию я и положил в основу своей мести. Я нашел канал через границу на восток и вот уже второй год снабжаю русских информацией о черных делах дефензивы и, кроме чувства удовлетворения, имею за это. — Он повел рукой вокруг. — Имею все это: и дачу, и море. И этот коньяк, черт побери! Выпьем за мою месть!

Они выпили. Дружиловский напряженно смотрел на Башкирцева.

— Что вы смотрите на меня как на привидение? — спросил Башкирцев. — Впрочем, правда, такое поначалу всегда удивляет. Не так ли?

— Верно, — в голове Дружиловского мелькнуло: «Вот, вот же где может начаться и моя новая большая дорога!»

— Вы видели мою спину, они же сами подсказали мне, чем заняться, — продолжал Башкирцев: — Но, увы, я становлюсь все беднее в смысле материала. Иссяк. Вот, правда, помог мне недавно Воробьев, и я с его помощью так подцепил вашего поручика Клеца, что он теперь, ручаюсь, не спит по ночам и думает, в какой бы яме ему спрятаться. Теперь мы ему поддадим еще и за вас. Но вы-то, Сергей Михайлович, как я догадываюсь, лопаетесь от обилия материала, который так нужен русским. Давайте скооперируемся. И мстить будем вместе, и жить в полное удовольствие. Не возражаете?

Его сближение с Башкирцевым развивалось очень быстро. Они все чаще встречались, обсуждали, как лучше использовать материал, которым располагал Дружиловский.

— Мы, Сергей Михайлович, не будем безрассудно щедрыми, — говорил Башкирцев. — Начнем с малого, а каждый новый материал будет все более ценным, русские народ головастый, они соображают, что у нас с вами колодец без дна.