— Я убью тебя! — зарычал поручик и стал тяжело подниматься. Дружиловский усадил его и сказал метрдотелю, что все в порядке.

Глотая водку рюмку за рюмкой, Кирьянов поведал свою историю. Отец в восемнадцатом застрелился... Он узнал об этом уже здесь... Сначала его подкармливал оказавшийся за границей компаньон отца, а потом он сам вылетел в трубу на какой-то афере... Кем только не работал. Отовсюду гонят за пьянство... И никто не хочет понять, что его пьянство от горя.

— А что же стало с племянницей великого князя?

— Сдохла в прошлом году в Париже, — ответил Кирьянов. — Здесь отказалась, сука, меня признать... выставили из отеля... Ну а ты к какой козе присосался? — вдруг спросил поручик, смотря на Дружиловского с ненавистью. — По твоему виду судя, коза, должно быть, прежирная?

Он говорил все громче, на них смотрели с возмущением, а тут еще, как назло, умолк оркестр.

— Прошу вас, господин Кирьянов, никакого более терпения нет, — наклонившись к поручику, говорил метрдотель.

Он вместе с официантом подхватил Кирьянова под руки и потащил из зала. Пьяный поручик пытался вырваться, что-то кричал.

Дружиловскому приятно было увидеть падшего поручика, но все же радость его была омрачена. «Надо переменить место», — решил он и попросил счет.

— Я приношу вам свои глубокие извинения, — начал метрдотель, но он остановил его, повелительно подняв руку.

— Легенды всегда легенды, — сказал он холодно. — Я собирался спокойно провести у вас вечер, но оказалось, что это невозможно.

— Не беспокойтесь, ради бога, мы его выдворили.

— Счет, пожалуйста, — резко приказал он.

«Ничего страшного, — успокаивал он себя, покидая ресторан. — Я собирался уйти отсюда в час ночи, уйду на час раньше — невелика беда, все еще впереди. Жалко только, что с блондиночкой ничего не вышло».

В задымленном, душном ночном баре «На Рейне», куда он пришел по своему плану, было полно. Играл оркестр балалаечников, а посередине зала стояла поджарая певица, одетая во что-то телесно-бежевое. Низким, цыганским голосом с подвыванием она пела по-немецки песенку, которую распевал весь Берлин:

«И здесь в моде наше, русское», — усмехнулся Дружиловский и направился к стойке.

Он уселся на высокий стул и, глотая понемногу коньяк, слушал певицу и аплодировал ей все громче после каждой песни. Он помнил, что потом певица сидела рядом с ним у стойки, рассказывала ему что-то, они чокались, пили, и снова она говорила и хохотала, когда он пытался ее поцеловать. Что было потом, он, сколько ни пытался, вспомнить не мог.

Пока Дружиловский развлекался таким образом по своему плану, его по всему Берлину разыскивала полиция, а вечерние газеты уже прокричали о раскрытии шайки фальшивомонетчиков, изготовлявших доллары, которые сбывались в Польше. Напечатан был и протест по этому поводу польского правительства немецкому.

Поздно вечером полиция добралась до комнаты на Лейпцигштрассе, обнаружила там бумагу, идентичную с той, на которой печатались доллары, и без особого труда установила, кто снимал комнату.

Он очнулся от холода. На него лилась из ведра холодная вода, а он в мокром потемневшем смокинге лежал на каменном полу, и над ним возвышались черные фигуры полицейских. Когда он окончательно очнулся, встал и спросил, что тут происходит, полицейские заржали в голос.

Потом его, мокрого, дрожавшего, отвели на допрос. Следователь, пожилой человек в штатском, увидев его, не смог подавить улыбки, но вежливо усадил на стул поодаль от своего стола.

— Вы господин Дружиловский?

— Так точно, — ответил он и только в этот момент понял, где находится.

— Вы должны ответить мне по поводу снятой вами комнаты на Лейпцигштрассе, — сказал следователь.

— А что, собственно, случилось? — спросил он, морщась от дикой головной боли.

— Ах да, вы же не знаете, — сочувственно ответил следователь. — Случилась неприятность — в Берлине раскрыта шайка фальшивомонетчиков. По ходу операции полиция сделала обыск в комнате, которую вы снимаете, и обнаружила там запас подозрительной бумаги.

— Я не знаю никакой комнаты! — крикнул он.

— Подождите, — поморщился следователь. — Ведь могло же быть так. Вы снимали комнату для... свиданий со своей дамой. Ваши друзья знают, что с этой дамой у вас произошел разрыв еще четыре месяца назад. И с тех пор вы в той комнате не бывали. Но продолжали платить за нее. В конце концов, одинокий молодой мужчина должен иметь комнату для... таких целей. Не так ли?

Следователь протягивал ему руку помощи, и было ясно, что за спиной у следователя наверняка стоит Зиверт.

— Это уж мое личное дело, — сказал он с достоинством. — Меня сейчас больше интересует, кто ответит вот за это. — Он отряхнул на груди мокрый, обвисший смокинг.

— Не стоит об этом, — дружески посоветовал следователь и взял ручку. — Значит, так мы и запишем. Разрыв с дамой — четыре месяца назад. Имя дамы вы имеете право не называть... Ну вот и все. Больше против вас никаких улик нет, и сейчас мы вас отпустим, но по первому требованию вы должны будете к нам явиться.

— Как я выйду на улицу в таком виде? — возмущенно спросил Дружиловский. Вид у него был, конечно, отчаянный: грязный смокинг сморщился гармошкой, задравшись до груди, рубашка вылезла из штанов и свисала до колен, а внизу сияли лаковые туфли.

— Вас отвезут.

В квартире все было перевернуто, матрац сдвинут с кровати, а подушки и одеяло лежали на полу, бумаги рассыпаны по полу.

Он бросился к столу — в нижнем ящике был тайник. Деньги и дневник были на месте. Сразу успокоившись, он стал приводить в порядок комнату. Потом, приняв ванну, решил сбегать в ближайшую пивнушку опохмелиться — голова разламывалась, он еще не давал себе отчета в том, что случилось.

В передней раздался звонок. Он приоткрыл дверь, не снимая цепочки, и увидел молодого человека, одного из сотрудников доктора Ротта.

— Господин Дружиловский, доктор Ротт ждет вас.

— Когда... где?

— Сейчас же. Машина у подъезда.

— Мы не можем заехать в остбюро господина Зиверта? — спросил Дружиловский, когда они сели в машину.

— Доктор Ротт ждет вас, — строго ответил молодой человек.

Его привезли на конспиративную квартиру. Ротт сидел в маленькой уютной гостиной и читал газету. Дружиловский стоял перед ним, видя над газетой только блестящую лысину немца. В соседней комнате говорили по телефону, он явственно услышал фразу: «доктор Ротт будет у вас через двадцать минут», — и подумал: «Экзекуция будет недолгой, весь вопрос, чем она кончится?»

Доктор Ротт аккуратно сложил газету, положил ее перед собой, пригладил ладонью и сказал сухим негромким голосом:

— Мы решили выслать вас в Польшу.

— Как? — выдавил он из слипшегося горла.

— Как это обычно делается, в сопровождении полиции, — ответил Ротт, рассматривая его.

— За что?

— Вы — жулик, участник уголовного преступления против Польши, пусть вас там и судят, — холодные глаза немца смотрели на него без всякого выражения.

— Но против меня никаких улик нет, меня допрашивали и отпустили, следователь сказал...

— Меня не интересует, что сказал вам следователь, — прервал его немец. — Вы жулик, и вы это прекрасно знаете, а я проявил в отношении вас непростительную доверчивость.

— Я думал... я думал... что вы, Зиверт...

— Что вы думали? — тонкие губы доктора Ротта изогнула усмешка. — Может быть, то, что я должен терпеть все ваши проделки? Мое терпение иссякло. Вы имеете сегодняшний день на сборы, завтра вас отправят. Все. Убирайтесь!