— С кем поведешься... — усмехнулся он.

— Хотите выпить? Завтракали?

— Спасибо, ничего не надо, — ответил Дружиловский и тут же пожалел: он встал поздно и не успел позавтракать.

— Я попрошу кофе, — она взяла со стола колокольчик и громко позвонила.

Ланская села на диван, а он — в кресло по другую сторону стола. Только теперь он увидел, что актриса не так молода, наверно за сорок, и на ее лице, еще красивом и гладком, многовато косметики. Она чем-то напомнила ему Киру Николаевну, гатчинскую генеральшу, и ему стало смешно.

— Так вот... — начала Ланская очень серьезно. — Ваше имя, отчество, пожалуйста?.. Так вот, Сергей Михайлович, сюда скоро придет некто Воробьев, которым интересуется майор Братковский. У него широкие связи.

— Я знаю о нем все, что нужно, — сказал он. Не хватало еще, чтобы она учила его.

— Тогда мои личные впечатления...

— Я хотел бы раскусить его сам.

Горничная принесла поднос с кофейником и чашками из дорогого сервиза и хрустальный графинчик с золотистым ликером.

Разлив кофе и ликер, Ланская подняла рюмку.

— За ваш успех... — она чуть подчеркнула «ваш».

От ликера и кофе Дружиловскому стало тепло и приятно... В общем, все как надо: и эта роскошная квартира, и хозяйка-актриса, и антикварный сервиз. И сам он — в отличном костюме, с напомаженной головой. Надо только держаться независимо, непринужденно и с достоинством.

— Впрочем, сам Воробьев нам и не нужен, — настойчиво продолжала Ланская. — Интерес представляет какой-то его приятель, непонятным образом имеющий доступ в московское посольство. Но Воробьев его старательно прячет.

— Ничего, найдем, — улыбнулся он, приглаживая пальцем свои аккуратные усики.

— Как представлять вас моим гостям? — спросила Ланская.

— Издатель из Эстонии, изучаю возможность открыть дело в Риге.

— А откуда я вас знаю?

— Ну... по Петрограду.

— Я была там один раз в жизни, лет пятнадцать назад, вы тогда ходили в гимназию.

— Мы познакомились в Ревеле, и больше ничего объяснять не надо.

Воробьев и его спутник, с которым он пришел, являли собой полную противоположность друг другу. Воробьев — мужчина лет сорока с лишним, казалось, только встал с постели и не имел минуты привести себя в порядок. Его лица сегодня явно не касалась бритва, сильно поношенный костюм висел мешком, галстук сдвинут на сторону, волосы всклокочены.

— Поручик Крошко, — представил он высокого господина лет тридцати, спортивного склада, в элегантном костюме.

— Вы так давно хотите с ним познакомиться, — говорил Ланской Воробьев. — А я ну никак не мог его к вам затащить, он у меня стеснительный, как уездная барышня.

— Не верьте ему, — сказал Крошко с мягкой улыбкой. — Просто я чертовски занят, мне в Риге за неделю надо сделать столько, сколько нормальному человеку хватило бы на месяц...

— Ну вот, сам сознался, что ненормальный, — громко рассмеялся Воробьев и подмигнул Дружиловскому.

Ланская повела Воробьева в дальний угол гостиной, за цветы, они присели там на маленькой козетке, о чем-то разговаривая.

Крошко рассматривал картины, то отходя, то приближаясь к стене.

— Какая прелесть... какая прелесть... — тихо, словно про себя, говорил он, остановившись перед акварельным портретом девочки с венком из ромашек. — Мадам Ланская, кто автор этого изумительного портрета?

— Не имею понятия, все это собирал муж, — издали ответила хозяйка.

— Посмотрите, какая прелесть! — повернулся Крошко к Дружиловскому.

— Да, да, я уже видел. — Он подошел и тоже стал смотреть на портрет. — Откуда вы пожаловали в Ригу? — вдруг спросил он.

— Моя постоянная работа в Варшаве, — рассеянно ответил Крошко, не отрывая глаз от девочки с венком.

— А моя в Ревеле. Я издавал там русскую газету, но прогорел и теперь прощупываю обстановку здесь. Пока впечатление грустное. А у вас дела коммерческие?

Крошко оторвал взгляд от портрета.

— Вы что-то спросили? Извините меня, но я, когда вижу хорошую акварель, становлюсь глух и нем.

— Я поинтересовался, ваши дела здесь носят коммерческий характер, если не секрет, конечно?.. — спросил Дружиловский.

— Какие там секреты, — улыбнулся Крошко. — В общем, да, коммерция, но сказать, что успешная, означало бы солгать.

— Я столкнулся с невероятной ситуацией, — оживленно продолжал Дружиловский. — Русские, у которых есть деньги, не хотят вкладывать их в газету, и как бы вы думали — почему? Они боятся посольства красных.

— Вполне вероятно... вполне... — задумчиво согласился Крошко. — Красное посольство очень внимательно следит за тем, что пишут об их стране в местных газетах. Оно использует малейшую возможность для опровержения.

— Вы, я вижу, знаете о красных больше, чем я... — сказал шутливо Дружиловский.

— Нет, просто в их посольстве у меня оказался родственник, брат, так что моя информация точная, — спокойно ответил Крошко и, наклонясь к Дружиловскому, тихо спросил: — Здесь курить разрешается?

— Я сам тут впервые, — тоже тихо ответил Дружиловский. — Но, думаю, да... — он оглянулся и с улыбкой показал на стоявшую на столе огромную хрустальную пепельницу.

Крошко протянул Дружиловскому раскрытый портсигар.

— Попробуйте турецких, великолепный табак, без всяких примесей.

Они закурили. Выпятив губы, Дружиловский пустил вверх струю дыма.

— Крепкая штука, — он помолчал немного и спросил: — И что же, вы там тоже бываете?

— Где? — удивленно спросил Крошко.

— Да в посольстве этом, у красных.

— О нет. Мне идти туда опасно, — с улыбкой ответил Крошко. — Я ведь случайно встретил своего родственника здесь на улице, и мы с ним мило поговорили на нейтральной территории парка. Вот как бывает в наш все перепутавший век: жили в Киеве почти что на одной улице, ходили в одну гимназию, оба были взяты в армию защищать матушку-Русь, а потом сверкнула молния, грянул удар, и между нами — пропасть, которую не перейти. Несколько лет ничего друг о друге не знали... Самое удивительное, что он доволен своей судьбой и жалел меня. Ну а я, естественно, жалел его. На том и расстались...

— Вон что случается, — заметил Дружиловский и многозначительно помолчал. — А как вы проводите здесь свободное время? — спросил он с интересом. — Я, когда наступает вечер, чувствую себя одиноким, как в пустыне...

— Но я слышал, в этом доме бывает очень весело, — наклонясь, тихо сказал Крошко.

Дружиловский оглянулся на хозяйку дома и тоже тихо доверительно сказал:

— Хорошо представляю себе, что тут происходит... Собираются наши с вами соотечественники, бесплатно едят и пьют, честят большевиков и намечают сроки своего возвращения в Россию под белыми знаменами. Та же пустыня. — И он вздохнул, изобразив на своем красивеньком лице тоску и печаль.

— Вы злой человек, — сказал Крошко.

— Нет, я просто человек реальный, — он вздохнул и вдруг, взяв Крошко за руку, зашептал: — Давайте-ка как-нибудь вечерком, когда дела будут позади, завалимся в хорошее местечко, а такие здесь есть, и славно проведем время. — И добавил: — Вы мне нравитесь.

— Вы и женщин атакуете с такой же решительностью? — рассмеялся Крошко, но на вопрос не ответил.

Дружиловский понял, что вел себя слишком напористо...

— Вы нас извините, мы идем к вам... — послышался из угла сильный голос хозяйки. За ней, ухмыляясь и покачивая лохматой головой, шел Воробьев. Крошко вскочил и предупредительно пододвинул хозяйке кресло. Она села и, сжав пальцами виски, капризно сказала:

— Господин Воробьев замучил меня политикой. Излил на мою бедную голову всю мировую скорбь.

— Не всю... далеко не всю, — ухмыльнулся Воробьев.

— У вас, поручик Крошко, не легкий друг, — вздохнула Ланская.

— Со мной он о политике не говорит, боится, — улыбнулся Крошко.

— Давайте условимся, кто заговорит о политике — штраф, — предложила хозяйка.

Они болтали о всякой чепухе — о том, что нынешняя зима в Риге небывало холодна, что латышские женщины слишком холодны, что в местном русском театре нечего смотреть и вообще негде в нынешнем опрокинутом мире весело провести время...