— Вы смеете угрожать мне, видевшему Монте-Касино, Тобрук, Сиди-Барани! — у Дембовского перехватило дыхание. С каким удовольствием он хватил бы табуреткой по плешивому черепу. Какой костюм буфетчик хочет для него сшить?

— Монте-Касино! Это в прошлом. Надо смотреть вперед.

— Я смотрю вперед. И предупреждаю: не становитесь у меня на дороге. Шею сверну! — В подтверждение своих слов Ян так толкнул стоявший между ними стол, что тот с грохотом отлетел в угол. Вышел на площадку, с остервенением хлопнув дверью. Сбежал по лестнице, прыгая через три ступеньки. Скорей на улицу! К людям!

Когда смолкли шаги на лестнице, из соседней комнаты вышел Юзек. У него было такое выражение лица, словно он только что претерпел приступ каменнопочечной болезни.

— Видели? И Станислав такой. И отец! Все, все такие…

Пшебыльский вытер рукавом пиджака отсыревший череп.

— Ничего. У человека с таким послужным списком одна дорога.

— А что, если он все расскажет Станиславу? — от страха у Юзека слова застревали в горле.

— Не расскажет. У вашего брата рыльце в пушку. Он привез письмо из Лондона. Письмо могло быть и шифрованным. Доказывай, что ты не верблюд. Дело пахнет шпионажем. При такой ситуации лучше держать язык за зубами.

— Боюсь, пан Пшебыльский, — чистосердечно признался Юзек.

Пшебыльский с раздражением посмотрел на Юзека. Невольно сравнил со старшим братом и даже поморщился. Какая мразь младший Дембовский! У него трясутся не только руки и ноги, но все печенки и селезенки. Впрочем, момент, кажется, подходящий.

— Не Станислава вам следует опасаться. Есть угроза реальнее.

Юзек насторожился:

— Что такое?

Пшебыльский выдержал паузу.

— Мне не хотелось говорить, но поскольку вам грозит большая беда, то, пожалуй, лучше предупредить.

Такое вступление произвело бы впечатление и на более мужественного человека, чем Юзек Дембовский. Сразу же бешеной каруселью завертелись человеконенавистнические оскалы сторожевых овчарок, следователи, протоколы, допросы, тюремная камера с недремлющим глазком, два столба с перекладиной…

— Ради бога, пан Пшебыльский! Что такое?

Годами и житейскими передрягами иссеченное обличье Пшебыльского стало значительным:

— Мы располагаем достоверными данными: Элеонора знает о характере ваших взаимоотношений с администрацией лагеря.

Юзек понимал: Пшебыльскому нельзя верить и на грош. Хитрая, коварная гадина. Должно быть, все выдумал. Разыгрывает его. Но зачем? Какую цель преследует? Пугливые мысли бросались из стороны в сторону. А вдруг?

Пшебыльский сокрушенно покачал головой:

— Представляете, чем пахнет?

Юзек все представлял с излишней даже ясностью. Не спать по ночам. Ждать. Поминутно вздрагивать. У подъезда остановится машина. По-хозяйски застучат на лестнице казенные сапоги. Раздастся звонок, который может поднять и мертвого. Уверенный, как команда, голос прикажет: «Откройте!» И конец. Всему конец!

Теперь Юзек не мог сдержать дрожь. Она непроизвольно возникала внутри и трясла его, словно по сердцу долбил отбойный молот. Вдруг правда?

— Не может быть… Вы думаете… Знаете, мне порой и самому казалось. Она так враждебно ко мне относится. Что же делать?

Пшебыльский проговорил сочувственно:

— Да, ужасное совершается на сей земле. Но не теряйте надежды. Главное — сохранить свою жизнь. Я уже напоминал вам мудрость святых отцов: кто находится между живыми, у того есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву. Дело идет о вашем спасении. Если Элеонора вас выдаст, вы никогда больше не увидите голубого неба, молодого женского тела, не пройдетесь с тросточкой по проспекту, не выпьете стакана вина. А жизнь так хороша!

— Что же делать? Посоветуйте, пан Пшебыльский. — Юзек изо всех сил старался сохранить спокойствие.

Пшебыльский был убежден, что Дембовский клюнет, но не ожидал, что все произойдет так быстро. Попался, как глупая плотва на мормышку. Видно, правы русские, утверждающие, что у страха глаза велики. Проговорил буднично, как о вещи само собой разумеющейся:

— Выход один — убрать Элеонору.

Юзек стремительно отскочил к двери, как бильярдный шар от кия, дрожащей рукой схватился за ручку — таким страшным, невозможным, чудовищным был совет Пшебыльского. Кадык судорожно бегал вверх-вниз — от волнения рот наполнялся липкой тягучей слюной.

— Вы с ума сошли! Ни за что!

Глядя на Юзека, Пшебыльскому было приятно сознавать, что есть на белом свете люди, еще ничтожнее и трусливее, чем он сам. Он, пожалуй, даже немного жалел молодого Дембовского.

— Вы хлюпик, Юзек. Неужели перезрелая, как тыква, девка вам дороже собственной жизни. Не в такое время мы живем, чтобы разводить антимонию. Даже в библии сказано: предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла. Должны понимать, что только мертвые не кусаются.

Юзек опустился на табуретку:

— Ради бога как-нибудь иначе. Без крови.

— Не будьте ребенком. Борьба есть борьба. Вы слышали когда-нибудь имя — Дарвин. Был такой коммунист. Он первым сказал: борьба за существование. Или вы, или Элеонора! Одно ее слово — и вы в руках органов государственной безопасности. Тогда прощай молодость, жизнь. Все!

Пшебыльский ставил на верную лошадку. Знал: для Юзека его собачья жизнь — самое дорогое. Променял же он когда-то в лагере за лишнюю миску баланды и честь, и семью, и родину. Типичный предатель. И трус. Трусость привела его в лагерь перемещенных лиц, трусость заставила служить американцам. Трусость свела с ним, с Пшебыльский. Трусость!

Юзек скулил:

— Ради бога! Меня могут заподозрить. Кроме того, она невеста брата.

Несмотря на почти трагический характер разговора, Пшебыльский усмехнулся:

— До каких пор вы будете таким щепетильным? Невеста брата… Чепуха! Ян Дембовский найдет десяток невест. По нынешним временам баб в Польше больше, чем блох у цыгана. Надо быть решительным. Если действовать с умом, то на вас не упадет и тень подозрения.

Как летучие мыши в темной комнате мечутся перепуганные мысли в голове Юзека. Да, он любил Элеонору. Но она отвергла его. Ждала и дождалась Янека. Сама виновата. Виновата! Почему же он должен жалеть ее? Разве она пожалеет его? Предаст. Но убить! Нет, невозможно!

— Как же? Как?

— Элеонора — молодая особа, — вслух размышлял Пшебыльский. — Могла быть какая-нибудь романтическая история. Ревность, например. А тут — приезд жениха. Жизнь иногда подсовывает такие ситуации, что не мерещились и Уэллсу.

Юзек верил и не верил Пшебыльскому. Пожалуй, все он выдумал. Блеф. Старый иезуит горазд на провокации. Должно быть, ему самому опасна Элеонора, и он хочет убрать ее чужими руками. Дудки! А если правда? Тогда надо искать выход. Ревность… Романтическая история… Мелькнула мысль, извивающаяся, как рептилия.

— У меня появилась одна идея.

— Вы не ошиблись? — съехидничал Пшебыльский.

— Если с Элеонорой, боже упаси, что-нибудь случится, хорошо бы впутать Курбатову. Не зря же я распустил слух, что Элеонора была любовницей русского майора. Романтика! Кстати, и темная история со Славеком.

— Какая история?

— Майор Курбатов сразу после войны притащил из Бреслау младенца. Верней всего, гитлеренка. Развел рождественскую сентиментальщину: «Усыновлю! Увезу в Россию!» Гораздо правдоподобнее изобразить, что мальца они прижили вместе с Элеонорой. Звучит?

Полуопущенные, как у старого индюка, веки Пшебыльского чуть дрогнули: какими путями в бестолковую, набитую буги-вугами башку Юзека забрела дельная мысль. Может быть, он совсем уж не такой кретин, каким кажется? Или просто начитался романов Анны Кристи? Впрочем, какая разница! В этой примитивной ситуации есть смысл. Русская убила польку. Любуйтесь: братская дружба на веки веков! Весь эффект от ударной работы Петра Очерета и его друзей пойдет насмарку. Вот оно, истинное лицо советских людей! — скажет каждый поляк.