Нет, не войду в дом, не постучу. Лишь издали посмотрю на дикий виноград, на два окна, за которыми… Впрочем, и говорить и думать об этом незачем!
…Я знаю, как возвращаются на родину. Понимаю, почему не отходит от вагонного окна мужчина с темным от загара и странствий лицом, с невеселыми морщинами у рта и светлыми волнистыми волосами, которые издали кажутся седыми.
Поезд еще медленно подходил к станции, а Ян Дембовский уже увидел встречающих: отца, мать, брата, сестру, Элеонору.
Выскочил на ходу. Высокий, худощавый, родной — и чем-то чужой. Может быть, таким его делала непривычная форма английского солдата?
Ядвига прижала к груди голову сына: большую, тяжелую, с ранней сединой висков. Выдержало бы сердце! Феликс смотрел куда-то в сторону: не годится, чтобы дети видели его слезы. Элеонора стояла бледная, оглушенная. Она так волновалась, что даже не почувствовала, что Ян взял ее за руки.
— Элеонора!
Все, что стояло между ними, — нескончаемые годы разлуки, запутанные дороги, беды и горести, — все расступалось, блекло, исчезало. Они шли друг к другу навстречу, и с каждой секундой, с каждым ударом сердца уменьшалось расстояние, разделявшее их. Сухими губами Ян прижался к ее дрожащим и влажным от слез губам.
— Наконец-то!
Поцелуи. Объятия. Возгласы. Междометия вопросов и ответов.
Тот, кто возвращался на родину, все это отлично знает. Кто же не испытал сам — все равно не поймет, как ни описывай. Такие минуты надо пережить!
— Теперь и вина выпьем! — разошелся отец. — Все в буфет!
Сдвинули столики, расселись, перевели дух, радостными глазами смотрели друг на друга.
— Долго мы ждали тебя, сынок, — вытер Феликс вспотевший лоб, а заодно и глаза. Ядвига не выпускала руку сына: от волнения она и слова не могла вымолвить. А Ян говорил, говорил, не умолкая:
— Мама милая! Не плачь! Все будет хорошо. Я так рад, что вижу вас всех. Ванда, ты совсем взрослая. И такая красивая. Признайся, парни заглядываются на тебя? Ну, не красней, плутовка! Элеонора! Ты такая же, даже лучше, чем снилась мне все годы. Каким ты франтом стал, Юзек! И тросточка! Совсем денди. Работаешь? Учишься? Не женился еще? А ты, отец, отлично выглядишь. Крепкая порода. Горняцкая. Как я рад! — И глаза сияют, сгоняя и морщины и усталость, что, как иноземная копоть, осела на лице. — Как я рад, что снова вместе с вами. Всю дорогу от Гданьска стоял у окна, считал телеграфные столбы: «скорей, скорей!» А где Станислав? Как он?
Отец стал серьезным и важным:
— В Варшаве. В воеводстве работает.
— Воевал?
— Воевал. Освобождал Польшу. Ты будешь гордиться таким братом.
— Мы ему телеграмму послали, — вставила Ванда. — Он обязательно приедет.
Ян обнял сестру за плечи:
— Как я рад, что снова дома! После всего, что видел, пережил, мне так хочется тишины и покоя. Только тишины и покоя!
Заметил сидящего за столом мальчика. Кто такой? Почему сидит в кругу его семьи?
Феликс перехватил взгляд сына:
— Э, да вы еще не знакомы. Славек, подай руку дяде! Не стесняйся. Видишь, сколько у тебя за один день новых родственников появилось.
— Кто такой? — пожал Ян руку мальчика.
— Наш парень, наш, — начал было объяснять Феликс, но дверь раскрылась, и в буфет вошла высокая блондинка в синем дорожном костюме и сопровождающий ее Петр Очерет. Феликс Дембовский вскочил, стал изъясняться совсем уже изысканно, как в старых романах из жизни ясновельможной шляхты.
— Глубокоуважаемая Екатерина Михайловна! Разрешите выразить сочувствие в постигшем вас горе!
Курбатова протянула старику руку:
— Бардзо дзенкуе!
— Пани розуме по-польску?
— Слабо. Не добже! — виновато улыбнулась Курбатова. Два раза садилась она за самоучитель польского языка. Первый раз еще в сорок пятом году, когда собиралась ехать к мужу, служившему в Польше. Второй раз теперь, когда готовилась к поездке на его могилу.
— Дайте я вас поцелую, голубка, — поднялась Ядвига. — Мы так любили Сергея Николаевича.
Юзек любезно («Парень умеет быть вежливым, когда захочет», — про себя отметил отец) пододвинул Курбатовой стул:
— Мы все хорошо знали вашего мужа-героя. Такая потеря! Нет слов! — и приложил руку к карманчику пиджака, из которого выглядывал белый уголок платочка: Нет слов!
Екатерина Михайловна Курбатова дружески пожимала со всех сторон протянутые к ней руки:
— Благодарю, благодарю. Мы сюда зашли только на минутку. Нас ждут товарищи. Но мы еще увидимся. Обязательно увидимся.
Она была искренне растрогана. С тревогой ехала в Польшу. Как встретят ее там? Помнят ли там ее мужа? И вот в глазах окруживших ее людей сочувствие, память, дружеская теплота.
Проговорила взволнованно:
— Благодарю вас, дорогие друзья! Товарищ Очерет говорил мне о вас. Я так рада, что в вашей стране встречаю близких людей. Видно, для добрых человеческих чувств нет границ. Я так тронута… товарищи!
Веслав принес бутылки, бокалы. Феликс заговорил совсем уж торжественно:
— Дети мои! Семья моя! Наконец-то мы собрались все вместе. У нас сегодня две радости: вернулся наш Янек. Долго мы его ждали. Вторая радость: к нам в Польшу приехала Екатерина Михайловна. Мы все любили майора Курбатова. Он спас наш город, всех нас. Его смерть — тяжелое несчастье. Но не будем омрачать сегодняшний день горькими воспоминаниями. Давайте выпьем за будущее, за счастье, за приезд Екатерины Михайловны и товарища Петра. За возвращение Янека!
Сдвинулись и зазвенели бокалы:
— Сто лят!
— Сто лят!
— Сто лят!
О Славеке забыли. Он же с настороженным вниманием следил за русской женщиной, за каждым ее словом, за каждым жестом. В душе было беспокойство, недоумение, обида.
Из разговоров взрослых он догадался, что приехавшая из России женщина — жена Сергея Николаевича Курбатова, его отца. Славек понимал, что жена отца не обязательно должна быть его матерью. Значит, у отца была и другая жена. Но все равно, почему она не обращает на него внимания, не спрашивает о нем, не заговаривает с ним, словно он ей совсем чужой. Может быть, она даже не знает о его существовании? Как же все понять? Ведь она Курбатова и он Курбатов?
А вдруг действительно правду говорят уличные мальчишки!
Насупившись, почти враждебно смотрит Славек в оживленное, ласковое лицо русской женщины. Она только притворяется веселой и доброй. Не может быть доброй и душевной женщина, которая не подошла к нему, не обняла, не сказала: «Здравствуй, Славек!»
Алексей Митрофанович Осиков еще при выходе из вагона предупредил всех членов делегации, чтобы никуда не отлучались, находились в зале ожидания вокзала: подойдет автобус и отвезет их всех в гостиницу.
А что получилось? Разгильдяй Очерет под предлогом, что хочет купить сигарет, сразу же отправился в буфет. Наскучило ли ему пить одному или по какой другой причине, но вскоре он вернулся из буфета и, пошептавшись с Курбатовой, потащил и ее туда же.
Черт знает что! Курбатова женщина неопытная, первый раз за границей, простодушная. Очерет запросто может втянуть ее в какую-нибудь историю.
Чем же они занимаются в буфете?
Бочком вошел Осиков в буфетный зал и скромненько остановился у красочного плаката, призывающего туристов пользоваться услугами воздушного транспорта. Сделал вид, что внимательно изучает воздушные трассы Польши. А сам — весь внимание.
Только многолетняя закалка и хорошо сохранившаяся нервная система позволили Осикову сдержаться при виде открывшейся ему картины. Прилюдно, посреди буфета, у сдвинутых столиков, заставленных бутылками, происходило грехопадение двух членов вверенной ему делегации. Что касается Очерета, то на него руководитель уже давно махнул рукой. Отпетый тип. Но Курбатова, Курбатова! Женщина положительная, выдержанная, как и подобает вдове героя, безупречная по всем анкетным данным.
Ясно, что всему виной — дурное влияние Очерета. Впрочем, может быть, и сама она не сахар. Что там анкетные данные! Даже поговорка такая есть: «В тихом омуте черти водятся». Или как в известной польской песне поется: «Тиха вода греблю рве».
