— Соня, — сказал он, когда они пили чай на маленькой кухне, — я теперь от вас не отстану. Я вас уже опозорил. Все видели, как я среди ночи направился к вашему подъезду.

В автобусе, который развозил всех по домам, оставались три человека, когда остановились у Сониного дома. Но этих трех свидетелей было больше чем достаточно. Назавтра и Соня и Виген Возгенович почувствовали себя в цехе в центре такого молчаливого внимания, что, не сговариваясь, не позволили себе даже взглянуть друг на друга. Так прошел и день, и второй. Когда же Багдасарян по пути в столовую сунул ей в карман записку: «Что происходит? Так мы промолчим всю жизнь. Я сегодня приду. Можно?», — она ответила: «Нельзя. Объясню как-нибудь потом». Его убило это «как-нибудь». Было в нем столько необязательности и пренебрежения, что Виген Возгенович, не привыкший к подобным душевным переживаниям, пришел в отчаяние. Всю ночь он не спал, написал ей длинное письмо. Может быть, она поймет все это очень скоро, но он не простит. Он прожил без нее тридцать семь лет и как-нибудь проживет еще столько. «Как-нибудь» подчеркнул, перечитал записку и порвал. Если читать такое письмо, не чувствуя того, что чувствует он, можно сказать только одно слово: «дурак».

Он заметил, что женщина в синем плаще, как и он, выпрямилась и замерла, когда Соня с сыном появились во дворе.

— Ура-а-а! — побежал к нему Прошка. Схватил за руку, подтянул к животу коленки и повис.

— Ты мне руку оторвешь. — Багдасарян боялся посмотреть в ту сторону, где сейчас была Соня, подхватил на руки Прохора и вдруг опять столкнулся глазами с женщиной в синем плаще.

— Прохор, — раздался Сонин голос, — ты уже большой, слезь с рук. Виген Возгенович, зачем вы пришли? Я же вас просила…

Женщина подошла к ним. Если бы Соня назвала ее по имени, если бы Прошка чем-нибудь выразил, что знает ее, Виген Возгенович отошел бы от них, поняв, что явился не вовремя. Но он увидел, как побледнела Соня, как губы ее в одну секунду стали серыми, и решил, что уходить нельзя. Нельзя оставлять Соню и Прохора с этой странной женщиной. Но Соня еще раз сказала:

— Уходите, Виген Возгенович.

Она взяла Прохора за руку, и тот покорно, не оглянувшись на Багдасаряна, пошел с ней к подъезду. Женщина пошла следом за ними. Виген Возгенович постоял минут пять у — подъезда, пока не растаяла обида, и тоже вошел в подъезд. Взбежал на третий этаж, подошел к двери Сониной квартиры и нажал кнопку звонка.

Сонечка, опозорившая школу на выпускных экзаменах, в те давние дни жила между небом и землей. На земле цвела сирень, бегали по рельсам трамваи, в небе летали самолеты и птицы. А Соня с чужими деньгами в кармане пальто шла к чужой двери, чтобы избавиться от своей непонятной, невесомой жизни. Не было никакой связи между тем, что с ней случилось, и той жизнью, которой она жила до этого. Просто случилось с ней то, чего случиться не могло. Беда ударила по ней случайно, перепутав ее с какой-то другой, глупой, не знающей, что такое позор, девушкой.

С Юрой Авдеевым она познакомилась на школьном новогоднем вечере. Всего месяц прошел, как он вернулся из армии, и радость его от встречи со своей школой, с девчонками, которые так изменились, была видна каждому. Учителя здоровались с ним за руку: «Наш Юра, наш Юра… Девочки, вы помните, в десятом классе два года назад был вот этот Юра Авдеев». Соня что-то припоминала: был, кажется, такой, видела на переменах. Но когда он на первый вальс пригласил ее и они, как лучшая пара, сделали почетный круг возле елки, после чего уже все хлынули танцевать, Соне показалось, что она знает Юру давно, и даже ждала его, и вот дождалась.

Что бы потом ни было, а все-таки те зимние вечера остались навсегда милыми. Скрипел под ногами снег, мерзли щеки и руки. Юра однажды сказал:

— Мама у меня нормальная. Пойдем к нам, погреемся.

Мама была как мама. Поздний приход Юры с белобрысой пигалицей ее не обрадовал. Она дала им чаю. И сама вместе с сыном пошла провожать Соню домой. Соня еще не раз бывала у них, но с Юриной мамой не встречалась, Галина Андреевна была в эти часы на работе.

— Ты окончишь школу, — говорил Юра, когда они ходили по улицам, — и мы поедем с тобой не в Москву, а в какой-нибудь областной центр, чтобы наверняка поступить в институт. Станем самостоятельными, поженимся, здесь нам не дадут.

— А в какой институт?

— В политехнический, — отвечал Юра.

Соня месяц назад мечтала о педагогическом, но это было до Юры. Теперь все изменилось.

О том, что будет ребенок, Соня узнала в апреле. Не мать, не подруги, а чужая женщина на автобусной остановке вдруг спросила:

— Уже месяца три?

Соня пожала плечами: что — месяца три? До экзаменов?

— Пальто коротенькое, без платка, без шапки, — женщина словно бы отчитывала ее. — Беречь себя надо. По молодости мы все к этому легко относимся, а родится ребенок, и концов не найдем, с чего он слабенький, болеет. — Увидев, что Соня глядит на нее с ужасом, женщина ее успокоила: — Ничего, ничего, все будет хорошо. К врачу только не забывай ходить, не пренебрегай.

Врач сказала:

— Девять недель. А как отец?

— Он ничего не знает, — еле слышно ответила Соня. — Никто ничего не знает. Что мне теперь делать?

— Надо выходить замуж, девочка, — ответила врач.

— Но мне нет восемнадцати лет.

— Ребенка ждешь, войдут в положение, распишут. Я справку дам, только не затягивай, не откладывай.

Соня сообщила Юре эту новость по телефону. Так было легче, да и видеть его она не хотела. Почему так? Почему она одна должна за все расплачиваться? Такова женская участь? Но она не женщина, она школьница, десятиклассница.

— Юра, — Соня стояла в будке телефона-автомата и сама себе казалась чужой, оторванной от себя прежней, — у нас будет ребенок. Врач сказала, что нам надо с тобой пойти в загс и расписаться.

Врач сказала. Всю жизнь ей кто-то что-то говорил. Говорили, что надо быть честной, трудолюбивой, смелой и дружественной с людьми. Только на контрольных, увидев на ее лице растерянность, учительница иногда подходила и говорила иное: «Думай, Соня, сама думай».

— Ну, если надо, то пойдем. — Юра тоже до конца не понимал случившегося, поэтому не нашлось у него для Сони других слов.

Он прибежал к ней таким же, каким был, а Соня встретила его уже другая.

— Юра, а как же в школе? Как в школе будет, когда станет заметно?

— Скажешь, что проглотила арбуз, — Юра смеялся и целовал ее на ходу в щеку.

Они договорились, что утром встретятся и пойдут в загс. Соня пришла в условленное место, а он не пришел. Тогда она позвонила ему.

— Соня, я тебя жду, — ответила его мать. — Юры не будет. Мы должны поговорить наедине обо всем, что произошло.

Голос этой женщины переполнил Соню тревогой. Еще вчера мир, покойный и приветливый, принадлежал Соне; встретились двое, полюбили друг друга, поедут в другой город, будут там учиться, поженятся, станут инженерами. А сегодня этого уже нет: чужой голос распоряжается ею, дает советы, ищет выход, объясняет, что любовь — это одно, а жизнь — совсем другое.

Юрина мать сидела на тахте с ногами, укутанная пуховым платком, и плакала.

— Но как вы могли! Как ты, большая девочка, не подумала о том, что у Юры ни образования, ни профессии? — спрашивала она у Сони. — Он же еще только на подготовительных курсах в институте. Они поедут в другой город! А где будете жить, что есть в этом другом городе? Рассчитывали на стипендии? Так их же сначала надо иметь, эти стипендии, поступить в институт. Кто это вам сказал, что в другом городе легче поступить, чем в нашем?

Соня слушала без всякой обиды. Юрина мать укоряла, но не обвиняла. А что скажет, когда узнает, ее, Сонина, мать?

— Надо, Соня, от этого избавляться, пока не поздно. — Галина Андреевна глядела на нее выплаканными глазами. — Я уже кое-что предприняла…

Она дала ей записку с адресом и деньги. Соня пошла к этому дому пешком. Шла как заведенная, не представляя, что все, о чем она девчонкой с ужасом узнала, сейчас происходит с ней. Не было ни зла, ни досады на Юру; они оба переступили черту, за которой лежала иная, не принадлежащая им жизнь.