Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Ко времени, когда различные теоретические разработки слились в единую концепцию, Русская революция переживала период термидора, и на смену идеи экспорта революции силой оружия пришло более здравое и ответственное стремление обеспечить выживание государства. Несмотря на то, что новаторская военная доктрина была взращена в «революционном парнике», ее основные положения исходили не из марксистско-ленинского учения о «войне». Армии предписывалось защищать революцию в границах государства, и успех зависел от умения вести военные действия на нескольких фронтах одновременно, переносить их на территорию противника. Такая тактика, основанная на маневренности моторизованных и механизированных соединений, придавала доктрине явно наступательный характер. Но она ни в коей мере не носила агрессивного характера, так как была направлена лишь на отражение реальной угрозы.

Реформы, проведенные в вооруженных силах, соответствовали сталинскому плану построения «социализма в одной стране», а не теории «перманентной революции» Троцкого. Вместо того, чтобы насаждать революции в других странах, необходимо было в первую очередь укреплять ее базу — СССР. Следует отметить, что даже Троцкий не был против традиционного военного мышления и привлекал царских специалистов к перестройке армии. Хотя Фрунзе и называл советскую армию «средством распространения революции в интересах мирового пролетариата», после его смерти такие заявления раздавались редко, основной акцент делался на маневренности и наступательных действиях19. Почти во всех армейских директивах конца двадцатых годов рассматривалась вероятность ожесточенной империалистической войны, в ходе которой Красная Армия будет вынуждена «отражать империалистическую агрессию», направленную против Советского Союза, а не занимать позицию стороннего наблюдателя, как вытекало из идеологических догм20.

Военная угроза 1927 года, возникшая после провала попыток Советского Союза урегулировать отношения с европейскими странами, подтверждает это положение. Историческая память коротка. После неожиданного восхождения Советского Союза как сверхдержавы в результате второй мировой войны многие, видимо, забыли, что все годы до войны умами политиков и военных руководителей СССР владел страх перед новой капиталистической интервенцией. В 1928 году, когда разрабатывалась доктрина, Генштаб Красной Армии занимался анализом европейских стран по степени угрозы, которую они представляли. Опасность представляла не война между империалистическими государствами, а вооруженный поход против Русской революции. Вплоть до 1927 года, в основном из-за слабости Красной Армии и в надежде на достижение «модус вивенди» с Западом, полагали, что рабочий класс европейских стран сможет удержать свои правительства от развязывания войны. Но к 1927 году революционные ожидания отошли на задний план, и перед Красной Армией была поставлена задача сорвать угрозу интервенции. Революционная риторика по-прежнему преобладала, но революционные цели существенно изменились и об этом не следует забывать. Констатировалось, что «без серьезных усилий и побед Красной Армии разложение наших противников не может принять размеры, достаточные для того, чтобы война империалистов против СССР превратилась в гражданскую войну, в революцию». Разумеется, не составляет особого труда извратить подобные заявления и представить их в виде агрессивных замыслов. Однако они отражали разочарование перспективами мировой революции и страх перед новой интервенцией против Советского Союза. Они свидетельствовали о том, что взят курс на оборону страны, что поддержка рабочих Запада играла лишь второстепенную роль в борьбе Советов за выживание. И действительно вслед за этим в 1928 году были проанализированы все случаи проявления враждебности по отношению к Советскому Союзу. Начальники штабов рассматривали возможные коалиции участников крестового похода против большевизма, и определяли пути борьбы с ними21. Полагали, что в конце 20-х годов главная опасность исходила от коалиции Англии с Францией, а Германии отводилась роль пешки — любимая метафора, используемая русскими после вступления Германии в Лигу Наций в 1925 году и признания ею Локарнских соглашений о безопасности.

Глава 3. Коллективная безопасность. Русификация Революции

Россия в осаде

Поздно ночью 23 августа 1939 года в Кремле советский комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов подписал с германским министром иностранных дел Иоахимом Риббентропом пакт о ненападении. Хотя это был лишь договор о нейтралитете, он, как правило, рассматривается историками как наиболее очевидная, непосредственная причина второй мировой войны. Это событие привело к военным действиям и потому заслуживает внимательного рассмотрения. До какой степени разделяет Советский Союз с нацистской Германией вину за возникновение войны? Некоторые историки идут в своих аргументах дальше. Они уделяют первостепенное внимание подписанным месяц спустя совершенно секретным протоколам, разделившим Восточную Европу на сферы влияния. Именно секретные протоколы, утверждают они, а не пакт о ненападении, отражают истинные цели советской внешней политики. Договор заложил основы прочного союза между Германией и Советским Союзом. Как мы видели в первой главе, Суворов в своих аргументах заходит еще дальше. Он считает, что Сталин стремился к такому соглашению с середины 20-х годов, рассчитывая, развязав войну, создать благоприятные условия для революции. После того, как Германия и страны Запада истощат себя, Россия вступит в войну и расширит свою территорию за счет Европы.

Было бы явной ошибкой категорически отрицать этот аргумент и разделять противоположное мнение советских историков, которые постоянно утверждали, что в своей внешней политике в 30-е годы Сталин руководствовался высокими моральными соображениями1. Тенденция разделить эти два соглашения — пакт о ненападении и секретные протоколы — не выдерживает критики, так как они являлись составной частью единой политики и служили одной цели. Хотя окончательное решение подписать пакт, возможно, было принято лишь в августе 1939 года, ориентация на Германию произошла не в результате срыва переговоров с Западом. Переговоры с Германией были начаты весной 1939 года и велись одновременно с переговорами со странами Запада.

Чтобы яснее и объективнее оценить советскую внешнюю политику 30-х годов, необходимо определить основополагающие принципы этой политики. Проанализировав постепенную эволюцию советской внешнеполитической доктрины в первое десятилетие после революции, нельзя не прийти к выводу, что в своей внешней политике накануне войны Сталин вряд ли руководствовался антинацистскими настроениями, восхищением или враждой лично к Гитлеру или желанием совершить коммунистическую революцию в Европе. С учетом враждебного окружения, которое все больше смыкалось вокруг Советского Союза в 30-е годы, а также огромного ущерба, нанесенного индустриализацией и коллективизацией, советская политика ни в коей мере не определялась экспансионистскими соображениями. Сталин явно старался укрепить национальную безопасность. Изменения в советской политике были вызваны не столько отвращением к фашизму по моральным и идеологическим соображениям, сколько растущей немецкой угрозой, проведением Германией активной политики и отказом от духа Рапалло. Для определения нового курса потребовалось время, но уже к декабрю 1933 года Политбюро выработало политику коллективной безопасности. Она была расчетливой и осторожной, чтобы не оттолкнуть Германию и одновременно обеспечить безопасность России. Идеология осадного положения и акцент на экономическом подъеме страны, так ярко проявившиеся во время военной угрозы в 1927 году, были возрождены Сталиным на XVII съезде Коммунистической партии в начале 1934 года:

«У нас не было ориентации на Германию, так же, как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР»2.

9
{"b":"233586","o":1}