Если принять во внимание умонастроение Сталина того времени, скорее всего, он заподозрил, что Гитлер использует Шуленбурга в войне нервов, чтобы обеспечить себе более выгодные условия на предстоящих переговорах. С другой стороны, как и в 1939 г., когда русскими проводился в Берлине неофициальный зондаж, Сталин опасался, что какое-либо заявление, которое он сделает в ответ на предложение Шуленбурга, может быть использовано против него в случае германо-британских переговоров, а из него сделают посмешище. Тем не менее, Сталин не стал отмахиваться от информации Шуленбурга и предпринял практические шаги, основанные на ней. Через день в «Правде» появилось опровержение утверждений о том, что значительное сосредоточение вооруженных сил на западной границе Советского Союза означает изменение в отношениях с Германией. Систематически проводилась кампания борьбы со слухами. Например, Молотов заявил японскому послу, что «слухи о предстоящем нападении Германии на СССР просто являются британской и американской пропагандой и лишены какого бы то ни было основания; напротив, отношения между нашими двумя странами являются отличными»⁴⁹.

Гораздо более сенсационным стало объявленное на следующее утро принятие Сталиным на себя обязанностей Председателя Совета Народных Комиссаров. Сталин стал де-юре главой правительства. Шуленбург, несомненно, связывал это решение со своей собственной инициативой. Может быть, он и был прав. Но он не мог информировать свою столицу о своем шаге, который предпринял сам без санкции Берлина. Теперь Шуленбург обдумывал проведение двусторонней кампании. В Москве он будет подталкивать Сталина к тому, чтобы тот обратился прямо к Гитлеру. А в своих донесениях в Берлин он принимает позу хладнокровного стороннего наблюдателя и, подчеркивая примирительные позиции русских, будет подготавливать почву для инициатив Сталина. В этом — ключ к чтению его телеграмм в Берлин. Поскольку Гитлер казался непримиримым относительно оценки поведения русских во время событий в Югославии, жизненно важной задачей для Шуленбурга стало стереть саму память о недавних событиях, выдать их за некое отклонение. На роль козла отпущения был выбран Молотов. Смену главы правительства Шуленбург изобразил как «значительное ограничение прежней власти» Молотова. Шуленбург объяснял правительственное перемещение «ошибками во внешней политике последнего времени, которые привели к охлаждению в германо-советских отношениях (явный намек на советско-югославский договор — авт.), над созданием и сохранением которых Сталин столь активно работал, в то время как собственные инициативы Молотова часто заканчивались упрямым отстаиванием позиций по отдельным вопросам». Еще раз подчеркнув всю важность нового поста Сталина, Шуленбург подготовил Берлин к своему следующему дипломатическому триумфу, предсказав, что «Сталин будет использовать свое новое положение, чтобы принять личное участие в сохранении и развитии добрых отношений между Советским Союзом и Германией»⁵⁰.

9 мая, когда Шуленбург все еще ожидал ответа из Берлина, Деканозов пригласил его на завтрак в сказочный особняк Наркоминдела на Спиридоновке. Шуленбург был преисполнен нетерпения, он рвался как можно полнее использовать новый пост Сталина для продвижения своих планов. Деканозов, который перед встречей был детально проинструктирован Сталиным и Молотовым, в ходе беседы все еще проявлял повышенную подозрительность, изображая в то же время явно фальшивую уверенность и осторожность. Но он был очень близок к тому, чтобы поддаться собеседнику, и озабоченность его была достаточно реальной. Зная о неудовольствии Гитлера, он предъявил перечень советских претензий. Вместе с тем Деканозов был преисполнен решимости доказать, что Договор о дружбе и ненападении с Югославией не был направлен против Германии и что фактически Россия не возражала против сохранения Югославии в составе Тройственного пакта. Он затем обратил внимание собеседника на недавние попытки России умиротворить Германию. Стремясь войти в доверие к Деканозову, Шуленбург признал, что, хотя и не в его привычках критиковать свое правительство, он может признать, что ошибки допускались. Обуреваемый нетерпением, Шуленбург предложил (а Деканозов счел необходимым эти его слова воспроизвести полностью) занять такую позицию: «Мы встретились ведь не для того, чтобы вести юридический спор. В настоящий момент нам, как дипломатам и политикам, нужно считаться с создавшейся ситуацией и подумать, какие контрмеры мы можем принять».

Это был сигнал. Деканозов тут же выдвинул хорошо продуманный план действий, который был очевидно санкционирован или составлен Сталиным. Накануне встречи Деканозова с Шуленбургом Сталин, в ответ на предложения, сделанные Шуленбургом 5 мая, приказал напечатать в «Правде» сообщение ТАСС, опровергающее слухи о войне с Германией. Теперь Деканозов предложил опубликовать совместное германо-советское сообщение, в котором будет заявлено, что недавние слухи об ухудшении германо-советских отношений и даже о возможности военного конфликта лишены оснований и распространяются элементами, враждебными как России, так и Германии⁵¹.

Но Шуленбург страстно желал повысить ставки в игре, добиться максимального воздействия нового поста Сталина на Берлин. Он предложил, чтобы Сталин обратился с письмами к Мацуоке, Муссолини и Гитлеру, в которых заявил бы, что с его вступлением на пост главы правительства «СССР будет и в дальнейшем проводить дружественную этим странам политику». Шуленбург также предложил, чтобы в письме, адресованном Гитлеру, во второй его части Сталин предложил бы опубликовать совместное опровержение слухов о возможности конфликта между двумя странами, в духе предложения Деканозова. «На это последовал бы ответ фюрера и вопрос, по мнению Шуленбурга, был бы разрешен». Шуленбург считал, какой сказал Деканозову, что единственным эффективным методом были бы прямые контакты между двумя лидерами, что становилось гораздо более легким делом теперь, когда Сталин официально занял пост главы правительства. Ранее существовала точка зрения, что Шуленбург, подбивая русских на активные действия, намекал, что он предпринимает личную инициативу. На самом деле все обстояло иначе. Наоборот, Шуленбург убеждал Деканозова, что он уверен, что если Сталин, осуществив это намерение, обратится к Гитлеру с личным письмом, Гитлер пришлет специальный самолет с курьером, чтобы забрать это письмо. Аргументируя предложение, которое принадлежало лично ему, Шуленбург несколько раз подчеркнул серьезность ситуации, настаивая, что «надо действовать быстро».

От Деканозова вряд ли можно было ожидать превышения полномочий, — он, очевидно, должен был получать санкцию Сталина на свои действия. Поэтому условились о проведении в ближайшее время третьей, решающей, встречи.⁵²

Шуленбург не знал, что тем временем события в Берлине шли совершенно в другом направлении. В тот момент, когда он еще ехал с аэродрома в свою московскую резиденцию, специальный поезд Риббентропа въезжал под своды вокзала Фридрихштрассе в Берлине. Вечером 29 апреля к нему в Вену прилетел курьер с докладом Шуленбурга о беседе с фюрером⁵³. Тон этой беседы звучал зловеще, но Риббентроп все еще сохранял надежду на то, что он сумеет убедить Гитлера — как это ему удалось после визита Молотова — в бесплодности замышлявшегося курса. Риббентропа очень обеспокоило, когда он понял, что Гитлер твердо решил оборвать переговоры и не позволит, чтобы они помешали приготовлениям в соответствии с планом «Барбаросса». Гитлер потребовал от Риббентропа «безоговорочной поддержки» и предупредил его: «больше никаких демаршей; он запретил мне говорить об этом с кем-либо; никакая дипломатия, сказал он, не заставит его изменить свое мнение о позиции России, которая была для него совершенно ясна, дипломатия вполне могла бы лишить его такого оружия, как тактическая внезапность нападения»⁵⁴.

Столкнувшись с непримиримостью Гитлера, Риббентроп уступил и занял типично угодническую позицию. Свое разочарование Риббентроп выместил на Вайцзеккере, возложив на него вину за то, что на критических поворотах истории он проявляет «негативное отношение». Тем не менее Вайцзеккер продолжал верить, даже после того, как Гитлер отверг меморандум, что Риббентроп по-прежнему «в принципе настроен против войны»⁵⁵. На деле же, когда в канун войны Чиано встретился с Риббентропом, он нашел его примирившимся с мыслью о войне. Хотя он и был «менее жизнерадостен, чем обычно, и у него хватило наглости вспоминать о своем полном энтузиазма восхвалении московского соглашения и коммунистических лидеров, которых он сравнивал с лидерами старой нацистской партии»⁵⁶.