Женщина, чей голос он услышал в первый день своего пребывания в Новом Орлеане, больше не пела в Квартале. Ему не хватало ее голоса и несмотря на то, что никто из певцов не оказывал на него столь сильного эмоционального влияния, ему нравилось, что картонные коробки уличных исполнителей заполняются мелочью.

Если бы не Макс, подумал он. Если бы не Макс и Лили, он не мог бы даже танцевать за гроши. Ему было бы сейчас гораздо хуже.

Эта мысль заставила его нахмуриться. Он знал, почему Макс отдавал ему и Роксане фокус за фокусом. Ему казалось даже, что он понимает, почему Макс все чаще вместо того, чтобы готовиться к представлению, занимается поисками проклятого философского камня. От этого понимания становилось больно.

Макс старел, старел на глазах.

Стук в дверь заставил его прервать созерцание уличных сцен, хотя ему совсем не хотелось это делать. – Но открыв дверь, он обрадовался.

– Лили, – Люк наклонился, чтобы поцеловать ее и вдохнуть чудесный и такой знакомый запах духов «Шанель», а затем внес сумки и коробки, принесенные ею с собой.

– Ходила по магазинам, – она хихикнула, поправляя свои мягкие светлые волосы. – Ты, я думаю, это заметил. Уж очень захотелось к тебе заскочить. Надеюсь, у тебя все в порядке.

– У меня всегда все в порядке. – Он свалил ее покупки в мягкое кресло, стоявшее рядом с журнальным столиком. – А я уж подумал, ты собираешься дать Максу увольнительную и перебраться ко мне.

Она вновь засмеялась искристым, как шампанское, смехом, который он обожал. Ей было уже за сорок, но она оставалась такой же искрометной и красивой, как в тот момент, когда Люк впервые увидел ее расхаживающей по сцене. Чтобы поддерживать эту иллюзию, требовалось немало чисто женского волшебства, но у Лили, казалось, имелись бесконечные запасы такового.

– Если бы такое сделала, то исключительно для того, чтобы изучать всех этих дам, которые ходят к тебе вереницами.

– Я бы от всех от них избавился ради одной-единственной подходящей.

На сей раз Лили не рассмеялась, но в ее глазах появилось иного рода веселье.

– О, я не сомневаюсь в том, что ты так поступишь, мой дорогой. А я старею в ожидании твоего следующего шага. – Но, – продолжала она, прежде чем он успел перебить ее, – я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать твои любовные похождения, как бы интересно это ни было. Он улыбнулся.

– В краску меня вводишь.

– Вполне возможно. – Она почувствовала гордость за него, и эта гордость переполняла ее душу. Высокий, стройный, потрясающе красивый. Но самое главное – доброта, которую она сама в нем воспитала. – Я заскочила посмотреть, не нужна ли тебе помощь в сборах. Может быть тебе что-нибудь купить, пока я хожу по магазинам. Носки, нижнее белье?

Люк не смог сдержаться. Поставив на стол кружку, он зажал ее лицо между ладонями и поцеловал.

– Я люблю тебя. Лили.

Она зарделась от удовольствия.

– И я тебя люблю. Я ведь знаю, как мужчины ненавидят паковать чемоданы и покупать нижнее белье и всякую всячину.

– У меня этого добра навалом.

– Вероятно, на нем уже дырочки образовались, резинки полопались.

Он с серьезным видом поднял руку, как во время клятвы.

– Клянусь Богом, я не упаковал ни одной пары носков, за которую мне будет стыдно, если со мной что-нибудь случится.

Она фыркнула, но глаза ее были веселыми.

– Смеешься надо мной.

– Ага. Как насчет кофе?

– Да мне б чего-нибудь холодненького, если имеется.

– Лимонад? – он направился в сторону кухни. – Я, должно быть, предчувствовал, что ты придешь, когда сегодня утром выжимал сок из этих проклятых лимонов.

– Ты сам сделал лимонад? Из свежих лимонов? – она гордилась им, словно он получил Нобелевскую премию.

Он вытащил пузатый кувшин бледно-зеленого стекла и стаканы из того же набора. Кухня в его квартире была маленькой и аккуратной. Там стояла старая двухконфорочная плита и приземистый, обтекаемой формы холодильник. Лили подумала, что самое лучшее здесь – это ароматные травы, произрастающие на подоконнике.

– Я знаю, что ты все умеешь, – ее немножко задевало, что он так легко обходится без нее. – Ты всегда мог сделать все, что бы ни задумал. – Она взяла предложенный им стакан, поболтала лед в нем и медленно пошла назад в гостиную. – Какой же у тебя все-таки хороший вкус.

Он взметнул бровь, обратив внимание на то, как она провела кончиками пальцев по его любовному ложе, коим являлся старинный диванчик. – Я сотворил его из воздуха.

– От Макса, знаю. А у меня чудовищный вкус. Я обожаю уродливые вещи.

– Все, что есть у меня, я получил от вас обоих, – взяв ее за руку, он потянул ее за собой на любовное ложе. – Так в чем же дело. Лили?

– Дело? Я же сказала тебе, я просто решила заскочить.

– Вижу тревогу в твоих глазах.

– У какой женщины ее нет, – и все же она отвела глаза.

Он провел рукой по ее щеке. Она все еще была мягкой, как у ребенка.

– Позволь мне помочь тебе.

Вот и все, что нужно было для того, чтобы сокрушить хрупкую стену, которой она оградила себя, прежде чем постучать в дверь. Слезы застилали ее глаза. Она взяла стакан, поставила куда-то в сторону и обняла Люка.

– Я глупая. Я это знаю, но ничего не могу с собой поделать.

– Все у тебя нормально, – он целовал ее волосы, виски и ждал.

– Мне кажется, Макс меня разлюбил.

– Что? – ему надо бы сочувствовать, успокаивать, поддерживать. Но вместо всего этого Люк отпрянул и рассмеялся.

– Что за чепуха! О, черт! Лили, ну не плачь! – прошептал он, когда она беспомощно разрыдалась.

Единственным, перед чем он не мог устоять, были слезы женщины.

– Прости, что я засмеялся. Зачем ты говоришь такие дикие вещи?

– Он, он… – она ничего больше не могла произнести и лишь всхлипывала у него на плече.

Поменяй тактику, приказал себе Люк, и погладил ее по спине.

– Ладно, ладно, милая, не волнуйся. Сейчас пойду и побью его за тебя.

Она рассмеялась сквозь слезы. Она не стеснялась ни смеха, ни слез. Она научилась никого не стесняться, когда ей хорошо.

– Ты знаешь, я так люблю его. Он лучшее, что есть у меня за всю мою жизнь. Ты ведь даже не представляешь, как было раньше.

– Нет, – успокоившись, он прижался щекой к ее волосам, – не представляю.

– Мы были такие бедные. И все равно жили неплохо, потому что мама моя была чудесным человеком. Даже после того, как папа умер, она все в доме держала в своих руках. Она никогда не забывала о маленьких радостях для нас, о кино, мороженом. Тогда я еще не знала, что она иногда брала деньги с мужчин. Но она не была шлюхой, – Лили подняла заплаканное лицо. – Просто она таким способом кормила своих детей.

– Тогда ты вправе гордиться ею. Ни у одной матери, подумала она, никогда не было более умного сына.

– Я вышла замуж совсем рано. Об этом знает Макс и больше никто.

– И больше никто не будет знать, если ты именно этого хочешь.

– Это была ошибка, ужасная ошибка. Мне было всего семнадцать, а он был такой красивый, – она еще раз слегка улыбнулась, понимая, как глупо все это звучит. – Я забеременела, и мы поженились. Ему не нравилось быть бедным, не нравилось иметь жену, которую тошнит по утрам. Вот он и стал меня колотить.

Она почувствовала, как Люк напрягся, ей стало немного стыдно, но она продолжила рассказ.

– Он продолжал меня бить, и я в один прекрасный день сказала, что ухожу. Мама растила меня не для того, чтобы быть боксерской грушей. А он назвал маму шлюхой, а заодно и меня. Он тогда меня так избил, что я потеряла ребенка, – она содрогнулась от воспоминаний. – Внутри у меня все было так покорежено, что мне сказали, что детей у меня больше не будет.

– Я очень жалею тебя. И ничем не могу помочь, – добавил Люк про себя. Абсолютно ничем.

– Я рассказываю тебе все это, чтобы ты знал, откуда я пришла. Примерно тогда же умерла мама. Я знала, скольких трудов ей стоило обеспечивать меня хорошими вещами, и это знание, по-моему, помогло мне стать сильной. И когда он стал подъезжать ко мне с извинениями и обещать, что никогда больше не поднимет на меня руку, я все равно ушла от него и пошла работать на карнавал. Предсказывала судьбу, сидя в будке, занималась мелким мошенничеством. Там и познакомилась с Максом.