Но, когда она проснулась, они уже ушли. Они ушли, а комната погрузилась во тьму. Ей стало страшно. Она испугалась, что чудища доберутся до нее, начнут щелкать своими огромными клыками и съедят ее. А еще она испугалась, что сейчас войдет мама и отшлепает ее за то, что она – не дома и не лежит в своей кроватке.

Ой, что это? Эмма была уверена, что услышала какой-то шепот в углу. Дыша сквозь зубы, она приоткрыла один глаз. Тени пришли в движение, угрожающе нависли и потянулись к ней. Зарывшись лицом в шерстку Чарли, чтобы заглушить всхлипы, она попыталась стать меньше – такой маленькой, чтобы ее вообще не было видно, чтобы ее не смогли съесть все те страшные, шуршащие чудища, что скрывались в темноте. Их прислала ее мама за то, что она ушла с тем дяденькой с фотографий.

Ужас нарастал, и она задрожала всем телом, а кожа стала влажной. Страх вырвался наружу вместе с громким криком – она спрыгнула на пол с кровати и, споткнувшись, вывалилась в коридор. Что-то упало и разбилось.

Она лежала, боясь пошевельнуться, прижимая к себе собаку и ожидая самого худшего.

Вспыхнул свет. Она растерянно заморгала. Прежний страх сменился новым, когда до ее слуха донеслись голоса. Эмма отпрянула к стене и застыла, глядя на осколки фарфоровой вазы, которую разбила.

Они изобьют ее! Отправят обратно! Запрут в темной комнате, чтобы ее съели!

– Эмма? – Еще не проснувшись окончательно, слегка покачиваясь после косяка, выкуренного перед тем, как заняться любовью с Бев, к ней подошел Брайан. Она сжалась в комочек, ожидая удара. – С тобой все в порядке, девочка моя?

– Это они разбили ее, – сообщила она дяденьке в попытке избежать наказания.

– Они?

– Темные чудища. Их прислала мама, чтобы они добрались до меня.

– Ох, Эмма. – Он прижался щекой к макушке крохи.

– Брайан, что там? – Запахивая халат, в коридор выскочила Бев. Увидев, что осталось от ее дрезденской вазы, она тихонько вздохнула и подошла к ним, стараясь не наступить на осколки. – Она не порезалась?

– Не думаю. Но она сильно напугана.

– Давай посмотрим. – Бев взяла Эмму за руку. Та была сжата в кулачок и напряжена, как натянутая струна. – Эмма? – Голос леди стал тверже, но злобы в нем не было. Эмма осторожно приподняла голову. – Ты не ушиблась?

Все еще оставаясь настороже, малышка с опаской показала на свое колено. На белой тенниске проступили несколько капель крови. Бев приподняла подол. Царапина была длинной, но неглубокой. Тем не менее для большинства детей этого было бы вполне достаточно, чтобы поднять жуткий рев. Но Эмма не стала этого делать. Возможно, потому, что царапина выглядела сущим пустяком по сравнению с синяками, которые обнаружил на ее теле Брайан, когда купал девочку. Скорее машинально, нежели повинуясь материнскому инстинкту, Бев наклонилась, чтобы поцеловать больное место. При виде того, как у Эммы от изумления приоткрылся рот, сердце Бев растаяло.

– Все порядке, родная, сейчас мы все уладим, и коленка болеть не будет. – Взяв Эмму на руки, она потерлась носом о ее шейку.

– Там, в темноте, прячутся чудища, – прошептала, доверившись, девочка.

– Твой папочка прогонит их. Правда, Бри?

Возможно, ирландская кровь, текущая в его жилах, но скорее наркотик заставили его глаза увлажниться, когда он увидел, как женщина, которую он любит, утешает его ребенка.

– Конечно! – громко сказал он. – Я изрублю их на куски и выброшу за окно.

– А после этого возьми веник и приберись тут, – посоветовала Бев.

Эту ночь Эмма провела, уютно устроившись в большой кровати с латунными шарами вместе со своей семьей. Первую в жизни такую ночь.

Эмма сидела на большом диване и смотрела в сводчатое окно, как она делала на протяжении вот уже девяти дней. Она оглядывала сад, в котором кивали головками наперстянки и росли кустистые аквилегии, следила глазами за усыпанной гравием длинной подъездной дорожкой. И ждала.

Ее синяки уже пожелтели, но она не обращала на них внимания. Никто в большом новом доме еще ни разу не ударил ее. Пока, во всяком случае. Ее каждый день поили чаем, а папины друзья, запросто наведывавшиеся к ним в гости, приносили ей круглые леденцы и дарили китайских кукол.

Эмма пребывала в полной растерянности. Все это было крайне непривычно. Ее каждый день купали в ванне, даже если она не играла на улице, и наряжали в чистую и приятно пахнущую одежду. Никто не обзывал ее маленькой дурочкой из-за того, что она боялась темноты. Более того, теперь каждую ночь в ее спальне горела настольная лампа с розовым абажуром, от которого на стенах виднелись маленькие розовые бутончики. Чудища почти перестали приходить к ней.

Она боялась полюбить свою новую жизнь, потому что была уверена: скоро придет мама и заберет ее с собой.

Однажды Бев отвезла ее на красивой машине в большой магазин с яркими нарядами и чудесными запахами, где накупила для Эммы кучу всяких разных вещей. Но больше всего девочке понравилось розовое платье из органди с отделанной оборками юбкой. Она чувствовала себя принцессой в тот день, когда надела его, – в тот день, когда ее папа и Бев поженились. А еще у нее появились блестящие черные туфельки на ремешке и белые колготки. И никто не бранил ее, видя перепачканные коленки.

Свадьба показалась Эмме очень чуднóй и тожественной. Все собрались в саду, где солнце разогнало тучи. Один из дяденек, которого все называли Стиви, вырядился в длинную белую рубашку и мешковатые белые штаны. Он принялся напевать хрипловатым голосом, аккомпанируя себе на блестящей белой гитаре. Эмма решила, что он ангел, но, когда спросила об этом Джонно, тот лишь расхохотался в ответ.

Бев надела на голову венок из цветов и свободное разноцветное платье, доходившее ей до лодыжек. Эмме она показалась самой красивой женщиной на свете. И впервые в своей совсем еще юной жизни она испытала чувство черной зависти. Ей отчаянно захотелось быть такой же красивой, взрослой и стоять рядом с папой. Чтобы никогда больше не бояться и не голодать. И тогда она будет счастлива всю оставшуюся жизнь, как те девушки из сказок, которые любил читать ей Брайан.

Когда начался дождь, все вошли внутрь, чтобы поесть торта и выпить шампанского в комнате с книгами, цветами и свежей покраской. Заиграли еще несколько гитар, а гости стали петь и смеяться. Дом наполнился красивыми женщинами в коротких легких юбках или летящих хлопчатобумажных платьях. Некоторые из них сюсюкали с ней или гладили по голове, но в основном она была предоставлена самой себе. Никто даже не обратил внимания, что она съела целых три кусочка торта и перепачкала сахарной глазурью воротничок своего нового платья. Других маленьких девочек, с которыми она могла бы поиграть, здесь не оказалось, а сама Эмма была слишком маленькой, чтобы на нее произвели должное впечатление имена и лица знаменитостей из мира музыки, слонявшихся по дому. Ей стало скучно, и она отправилась в постель, убаюканная звуками продолжающегося гулянья, тем более что после торта ее немножко подташнивало.

Вскоре она проснулась. Не зная, чем занять себя, вытащила Чарли из кровати и побрела вниз.

Ее остановил сильный запах. Он был знаком ей, пожалуй, даже слишком хорошо. Подобно запаху джина, сладковатый аромат марихуаны прочно ассоциировался у нее с матерью, с оплеухами и затрещинами, которые неизбежно доставались ей, когда у Джейн была ломка или похмелье.

Чувствуя себя жалкой и никому не нужной, она свернулась калачиком на ступеньках, баюкая Чарли. Если сейчас здесь появится мама, то заберет ее с собой. Эмма уже успела смириться с тем, что больше никогда не наденет свое чудесное розовое платье, не услышит отцовского голоса и не пойдет в большой и яркий магазин вместе с Бев.

Услышав чьи-то шаги на лестнице, она съежилась, ожидая самого худшего.

– Привет, моя крошка Эмма! – Парящий в небесах и пребывающий в мире со всеми, рядом с нею плюхнулся Брайан. – Что ты тут делаешь?