– Нет. – Он прижал ее к себе и стал гладить по голове, давая ей выплакаться у себя на груди. – Нет, ты ведь побежала за помощью, правда, Эмма?

– Я хотела, чтобы пришел папа.

– Ты поступила правильно. Это были не чудища, Эмма. Это были люди, плохие люди. И остановить их ты не могла.

– Я обещала заботиться о Даррене, обещала, что не позволю ничему плохому случиться с ним.

– Ты старалась сдержать слово. Никто не винит тебя ни в чем, маленькая.

«Он ошибается», – подумала Эмма. Она винила себя. И всегда будет винить.

Время близилось к полуночи, когда Лу вернулся домой. Несколько часов подряд он просидел за столом, тщательно разбирая каждую заметку и каждый клочок информации. Он прослужил полицейским слишком долго, чтобы не понимать: главное его оружие – объективность. Но убийство Даррена Макэвоя стало для него личным делом. Он не мог забыть черно-белую фотографию малыша, едва вылезшего из пеленок. Его образ навечно отпечатался в памяти детектива.

Еще перед глазами у него стояла спальня ребенка. Бело-голубые стены, разбросанные игрушки, которые не успели сложить, маленький комбинезончик, аккуратно сложенный на кресле-качалке, потрепанные кеды под ним.

И – шприц, заполненный фенобарбиталом, валяющийся в нескольких футах от кроватки.

Убийцам так и не представилось возможности воспользоваться им, угрюмо думал Лу. Они не успели воткнуть его в вену и усыпить малыша.

А что дальше? Они что же, собирались вынести его через окно? А через несколько часов позвонить Брайану Макэвою и потребовать деньги за благополучное возвращение ребенка?

М-да, теперь не будет ни телефонного звонка, ни выкупа.

Глаза щипало, словно в них насыпали песка. Протирая их, Лу стал подниматься по ступенькам. «Любители, – подумал он. – Растяпы. Убийцы. Но, черт возьми, кто же они такие? Кто они такие, черт бы их подрал?»

Какая теперь разница?

«Нет, разница есть», – сказал он себе, и руки его непроизвольно сжались в кулаки. Справедливость всегда меняет мир к лучшему.

Дверь в комнату Майкла была открыта. Негромкое дыхание сына привлекло внимание Лу. В тусклом свете луны он увидел игрушки и одежду, разбросанные по полу, сваленные кучей на кровати, громоздящиеся на комоде. Обычно подобное зрелище вызывало у него тяжкий вздох. Жизнерадостная неряшливость Майкла неизменно приводила Лу в недоумение. И он, и его жена были людьми аккуратными и организованными. А Майкл был похож на торнадо, на порывистый ветер, перескакивающий с места на место, оставляя после себя хаос и разрушение.

Да, обычно он вздыхал и планировал нотацию на следующее утро. Но сегодня при виде знакомого беспорядка на глаза Лу навернулись слезы благодарности – неизвестно кому, Богу, наверное. Его мальчик был в безопасности.

Осторожно ступая, он пробрался к кровати. По пути пришлось отодвинуть в сторонку дорожную пробку из игрушечных машинок, чтобы расчистить место, где можно было бы присесть. Майкл спал на животе, прижавшись правой щекой к подушке и разбросав руки. Простыни сбились в комок в ногах.

Несколько мгновений, пять, потом десять, Лу просто сидел, глядя на ребенка, которого произвели на свет они с Мардж. Густые темные волосы, унаследованные мальчиком от матери, закрывали ему лицо. Кожу покрывал ровный загар, но она еще не утратила влажную свежесть юности. Нос его венчала горбинка, придавая характера лицу, которое можно было бы счесть чересчур симпатичным для мальчика. У него было крепкое, поджарое маленькое тело, которое уже начало вытягиваться. Украшенное, конечно же, синяками и ссадинами.

Шесть лет и два выкидыша, ужаснулся Лу. Но потом им с Мардж удалось наконец соединить сперматозоид и яйцеклетку в сильную и жизнеспособную жизнь. И сын получился лучшим, способнее их обоих.

Лу вспомнил лицо Брайана Макэвоя. Ошеломление, горе, ярость, беспомощность. Да, он понимал его, как отец отца.

Лу погладил Майкла по щеке, тот пошевелился и приоткрыл глаза:

– Пап?

– Да. Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи. Спи.

Зевнув, Майкл заворочался, и машинки с шумом посыпались на пол.

– Я не хотел ломать это, – пробормотал он.

Негромко рассмеявшись, Лу прижал ладони к глазам. Он не знал, что это было, и его это нисколько не беспокоило.

– Ничего, все нормально. Я люблю тебя, Майкл.

Но его сын уже крепко спал.

День выдался просто-таки целительно солнечным. Высокую зеленую траву перебирал налетавший с Атлантики ветерок. Эмма вслушивалась в тайную песню, которую нашептывал океан. Но музыку эту заглушал негромкий и исполненный торжественной строгости голос священника.

Он был высоким и краснолицым, а снежно-белые волосы являли разительный контраст с черной сутаной. Хотя в голосе слышался акцент, похожий на отцовский, из его речи Эмма понимала немногое. Да и не хотела понимать. Она предпочитала слушать шорох травы да монотонное мычание коров, пасущихся на холме рядом с кладбищем.

Наконец-то Даррен обзавелся своей фермой в Ирландии. Хотя он уже никогда не прокатится на тракторе и не станет гонять ленивых пятнистых коров.

Место было настолько чудесным, а трава – такой зеленой, что казалась нарисованной. Она навсегда запомнит эту изумрудную траву и свежий, полный жизни запах только что взрытой земли. Она запомнит прикосновение ветра к своему лицу, настолько влажного, что он был похож на слезы.

Неподалеку виднелась церковь – маленькая каменная постройка с белой колокольней и маленькими витражными окнами. Они вошли внутрь, чтобы помолиться, прежде чем наружу вынесут блестящий гробик. Внутри резко и сладко пахло цветами и благовониями. Повсюду горели свечи, хотя солнце щедро разбрасывало разноцветные лучи сквозь мозаику стекол.

Здесь было много раскрашенных статуй людей в сутанах и одного окровавленного дяденьки, висевшего на кресте. Брайан сказал ей, что это – Иисус Христос, который теперь присматривает за Дарреном в раю. Но Эмма решила, что такой печальный и усталый человек никак не может присматривать за Дарреном и смешить его.

Бев ничего не сказала, она просто стояла молча, и лицо ее было белым как мел. Стиви снова играл на гитаре, как тогда, на свадьбе, но только сейчас он был одет в черное, и мелодия была тихой и печальной.

В церкви Эмме не понравилось, и она обрадовалась, когда они вышли наружу, на солнце. Джонно и Пи-Эм, с покрасневшими от слез глазами, несли гробик вместе с еще четырьмя другими дядями, которые вроде бы оказались двоюродными братьями. Она даже удивилась тому, для чего их понадобилось так много, чтобы нести Даррена, ведь он был совсем не тяжелым. Но спросить об этом не решилась.

Чтобы не заплакать, она стала смотреть на коров, высокую траву и птиц, что кружили над головой.

«Даррену бы наверняка понравилась ферма», – подумала она. Но то, что он не стоял сейчас рядом с нею, готовый бежать наперегонки и смеяться, было неправильно и нечестно.

Он не должен лежать в том ящике, думала она. И ангелом он тоже не должен быть, пусть даже с крыльями и музыкой. Если бы она оказалась сильной и храброй, если бы она сдержала свое обещание, то он сейчас не лежал бы в гробике. Это ей там самое место, поняла она, когда слезы все-таки сорвались и потекли ручьями по щекам. Она позволила, чтобы с Дарреном случилось несчастье, не уберегла его от чудищ.

Когда она заплакала, Джонно взял ее на руки. Он слегка раскачивался, и это успокаивало. Она положила голову ему на плечо и стала вслушиваться в слова, которые он говорил вместе со священником:

– Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться…

Она нуждалась. Отчаянно нуждалась в том, чтобы Даррен вернулся. Смаргивая слезы, она вновь стала смотреть, как колышется под ветром трава. До нее долетел голос отца, почти неузнаваемый от горя и боли:

– …пусть пойду в темноте долины смерти, не устрашусь я зла…

«Там было зло!» – хотелось ей крикнуть во весь голос. Зло было на самом деле, оно погубило Даррена. И у зла не было лица.