И, откровенно говоря, меня берет оторопь, когда думаю, что мог бы — кабы не этот звонок, — написать нечто иное, и выпустить книгу в свет, и уйти в назначенный срок, не предполагая даже, что ухожу в заблуждении, не познав истины… Впрочем, кто ее познал?
Слышу укор: надо было раньше залезть в Интернет!
Но раньше не было Интернета.
Мне говорят: надо было раньше, невзирая на возраст, научиться работать с компьютером!
Но раньше не было и компьютеров.
А что было раньше? Ведь жизнь всё равно была. И дело-то, вобщем, не в оргтехнике.
Самое невероятное в этой вполне житейской истории заключается в том, что она произошла не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда два человека, мало зная друг о друге, либо не зная ничего — не имея контактов, находясь в отдалении, в неведении, — вдруг, почти одновременно решили рассказать людям о своей жизни.
Я сел писать эту книгу, после долгих раздумий, весною 2004 года.
Моя сестра Тамара, не подозревая об этих раздумьях, не зная даже о моем существовании, опубликовала в американском журнале повествование «Моя жизнь в танце» той же весной того же две тысячи четвертого.
Могло ли это быть простым совпадением, случайностью? Могло, конечно. Чего только не бывает на свете!
Однако серьезные ученые, работающие сегодня на авангардных направлениях науки, утверждают, что компьютерная техника и всемирная сеть, Интернет — это лишь кустарная модель загадочной и недоступной пока человеческому разуму системы.
О ее существовании догадывались еще люди античности. Не стану корчить из себя ученого — всё равно, никто не поверит, — а процитирую высказывания на сей счет известного математика, профессора МГУ Леонида Васильевича Лескова, опубликованные недавно одной из газет под заглавием «Интеллектуальная причина универсума» и снабженные весьма примечательным подзаголовком: «Интернет — возможно, лишь жалкое подобие хранилища Информации Вселенной».
Он говорит:
«Полтергейст, ясновидение, экстрасенсорика, парапсихология, телепатия…
Я считаю, что все они имеют одну физическую природу. Их объяснение надо искать в учении о квантовом вакууме — мэоне. Это короткое слово, придуманное еще древнегреческими философами, точнее всего можно перевести как „отсутствие бытия, Ничто, потенциально насыщенное всем“. Наши далекие предки полагали, что окружающий нас вакуум — не просто пустота, а бесконечно насыщенная субстанция.
…Можно предположить, что мэон — это космический банк информации, построенный по голографическому принципу, гигантский „склад“ смыслов, находящийся вне времени и пространства. Там нет прошлого или будущего, секунды или вечности. Там всё едино. Если продолжить цепочку образов, это — гигантская информационная паутина Вселенной, куда более изощренная и сложная, чем земной интернет. Верующие люди сказали бы: человек, созданный по образу и подобию Бога, пытается и здесь подражать Творцу, сам не сознавая, что всё уже создано до него, только лучше и совершеннее…»
Его опять бомбят вопросами, касающимися возможностей Интернета — получения информации, обмена ею, переписки. Он отвечает:
«Точно та же возможность скрыта в мэоне. Только интернетом мы пользуемся сознательно, а некоторые даже умело и профессионально, здесь же — лишь интуитивно, робкими, неуверенными движениями, методом „тыка“. Именно так можно объяснить поэтические озарения и научные открытия, явившиеся во сне или, словно удар молнии, ниспосланные „свыше“. Яркая, внезапная вспышка нового знания, поступившего как бы ниоткуда — это то, что мы называем интуицией. А прорицание, ясновидение, телепатия, знаменитые „вещие сны“ — что это, как не поток информации, открывшийся из иного, „космического“ мира?
Некоторым от природы дана способность „видеть“, чувствовать то, что записано на матрицу „памяти Вселенной“, другим и — таких большинство — эта возможность представляется лишь в экстремальной ситуации… Разумеется, это гипотеза, однако без гипотез нет науки».
Я млею от подобных формул: «…отсутствие бытия, Ничто, потенциально насыщенное всем». Еще: «…Там нет прошлого или будущего, секунды или вечности. Там всё едино». Ведь этим-то я и занимаюсь.
Мне скажут: дед, не выламывайся, не гони пургу! И я соглашусь покорно, как всю жизнь соглашался с окриками, ставящими меня на место. Ишь, раздухарился…
Но, на всякий случай, позволю себе еще несколько замечаний, касающихся уже не чьей либо, а моей законной профессии.
Во всех эпизодах этой книги я ищу момент своего личного присутствия, как некой гарантии правды, что диктуется самой природой исповедального жанра.
Теперь же — в тех случаях, когда я не могу лично присутствовать при случившемся событии, находясь в отдалении, либо в неведении, либо, вообще, не родившись еще на свет, — мое вынужденное отсутствие будет возмещено стократ присутствием моей сестры.
Кроме своих цепей
Теперь он был чернорабочим.
Штабс-капитан Русской армии, кавалер семи боевых орденов; обладатель университетского диплома; редактор независимой газеты, вгонявшей в панику Бухарест; человек, изъясняющийся на четырех европейских языках…
И вот он ходит чумазый, в замасленной робе, выполняя ту работу, о которой восвоясях говорят: круглое катаем, плоское тягаем.
Правда, кто-то мог бы напомнить ему, что сам он не бог весть какого барского рода.
И еще ему могли бы подсказать, что тысячи эмигрантов из России оказались тут в столь же незавидном положении. Светлейший князь Владимир Дмитриевич Голицын устроился работать шофером такси, катает по Парижу на «роллс-ройсе» заокеанских толстосумов. Таким же извозом промышляет и бывший офицер Гайто Газданов, а ведь он еще и писатель. Бедствует на чужбине поэт Владислав Ходасевич, его жена Нина Берберова нанизывает для продажи бусы на нитку, словно четки злосчастных дней…
Но кого и когда могли примирить с жизнью такие сравнения, подобные резоны?
Бытие определяет сознание. А сознание напоминает, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей… Как сказал Карл Маркс.
В служебной автобиографии Рекемчука, написанной им в 1930 году, есть строки, предопределившие судьбу.
«…В Париже с декабря 1924 г. по конец марта 1925 г. работал в качестве чернорабочего на вагоностроительном заводе в Сен-Дени.
Находившаяся в то время в Париже молодежь группировалась вокруг советского Консульства и Полпредства, получая моральную поддержку — и организовав несколько обществ. Я был очень близок к этим кружкам, вернее, молодежь любила у меня собираться, делиться новостями о Бессарабии и проч. Я знал, что многие из моих приятелей бывают в сов. консульстве и что там их хорошо принимают. К концу марта я и сам решил отправиться в консульство, думая переговорить с секретарем консульства о материалах, относящихся к Татарбунарам, и, если можно, переслать их для напечатания в газетах СССР…»
Напомню, что он эмигрировал, спасаясь от румынской Сигуранцы, от ареста, от суда за публикацию статей о Татарбунарском восстании в газете «Новая жизнь», которую редактировал в Аккермане.
Привлеку внимание читателя и к оброненной походя фразе: «…молодежь любила у меня собираться, делиться новостями о Бессарабии и проч.»
Насколько же многолюдны были эти собрания, если учесть, что в каморке зачуханной гостинички на окраине Парижа, где он жил, был всего лишь один стул? Еще одна кровать, еще один стол. Зато очень много клопов. И стервозная хозяйка, бдительно следившая за каждым сюда входящим…
Некто съехидничает: о, как щедра деталировка у автора! Выдумал? Представил себе во всех подробностях? Нет. Ни слова выдумки.
