Много раз Петрик нападал на Званцева и в самой бане, и вне ее. Он обливал его кипящим маслом, плевал на него, бросался с топором.

Нужно было обладать чрезвычайно крепкими нервами, чтобы выдержать в условиях полярной зимовки такое длительное «единоборство» с больным. Я временами опасался, как бы не «запсиховал» и Званцев. Но этот крепкий, подвижной парень вышел из тяжелого испытания с честью.

Когда над горизонтом начинало подниматься солнце и всходить все выше и выше, состояние Петрика значительно улучшалось. Ко времени полного полярного дня Петрик становился совсем смирным. Сам готовил, стирал белье, вел довольно нормальный образ жизни, общался со всеми, много гулял, работал и даже в отношении меня и Власовой, как правило, не проявлял агрессивности. Впрочем, иногда и летом он причинял нам много хлопот. В июле 1932 года мы ждали прихода судна и все были заняты работой по хозяйству. Врача на фактории давно не было, — он ездил по побережью. Званцев, как и все, был занят работой со своим метеорологическим хозяйством. Надзора за больным не было. Последний тоже ждал прихода судна и чувствовал себя неплохо, только иногда немного «чудил», но мы к его чудачествам уже привыкли и не обращали на них внимания. Но наконец мы заметили длительное отсутствие Петрика. В бане исчезли некоторые мелочи, которыми он обычно пользовался, исчезла также и его шуба. Я послал эскимоса Паля известить врача об исчезновении больного, а сам отправился на его поиски. Кроме меня пошли Званцев, Старцев и эскимос Етуи. Много мы исходили километров, но и следа Петрика не нашли. Только к вечеру следующего дня он явился. Где он пропадал, выяснить не удалось. Только в сентябре, когда его уже не было на острове, мы, собирая плавник на косах лагуны «Озеро», нашли его шубу.

Ранней весной, в первой половине марта 1932 года, у Петрика возникла новая, весьма упорная «идея»: сжигать все, что было приобретено им на острове. Он начал отправлять в печь все свои вещи: белье, верхнюю одежду. Только то, что он привез с материка, не было предано сожжению.

Когда уже нечего было больше жечь, — стул и другие мелкие вещи он давным давно сжег, не на чем уже было сидеть, — его устремления направились на… постройки. Он неоднократно говорил, что «нужно запалить радиостанцию, а то она все тарахтит да тарахтит, лучше уж ее спалить».

Однажды я сидел у стола и работал. Совершенно неожиданно с треском разлетелось окно. Я испуганно отскочил от стола и, взглянув в окно, увидел побитые стекла. За окном никого не было. Выскочив из дома, я увидел невдалеке Петрика, шагавшего по направлению к бане. Он чему-то смеялся и крутил головой.

Придя на рацию, он обратился к младшему радисту Боганову:

— Ну, что с вами делать? — Петрик для чего-то держал в руках веревочку. — Запалить вас или побить окна? Начальнику я уже побил, а вам что сделать?

Боганов его успокаивал:

— Ничего, Петрик, делать не надо. Ни палить, ни окна бить. А у начальника ты побил окна напрасно.

Врач прислал мне записку, в которой сообщил, что у больного фиксируется внимание на необходимости сжечь здания. Возможен поджог, надо принять противопожарные меры. Меры, какие можно было принять, мы приняли, но из-за этого я не смог весной 1932 года принять участие в научной поездке по острову для описи рек и сбора геологических образцов.

Пришлось на эту работу отправить Власову, которая, пробыв в дороге много дней, выполнила большую часть намеченного плана, в условиях, в которых не всякий мужчина справился бы.

В 1932 году, когда к нам прилетели самолеты и летчики узнали, что умалишенный жив, они были крайне поражены. На материке упорно циркулировали слухи о том, что мы застрелили больного.

У товарищей возникала мысль о том, стоит ли возиться с больным, может быть действительно лучше покончить с ним?

Но я гнал ее прочь, хотя интересы всего коллектива были дороже, чем больной Петрик. Как ни опасен был для нас Петрик, я ни в коем случае не мог пойти на физическое уничтожение больного человека. Памятуя о печальном опыте канадской колонизации острова в 1921—23 годах, закончившейся почти поголовной гибелью всех зимовщиков, я считал необходимым сохранить больного во что бы то ни стало. Мы, советские люди, не собирались утверждать печальной славы острова Врангеля, славы, установленной иностранной колонизацией, как могилы для европейцев. Мы должны были доказать, что советские люди могут выйти с победой из любых трудностей.

Ясным, погожим утром шестого сентября 1932 года мы последний раз спеленали Петрика в смирительную рубаху и погрузили больного на самолет. Вскоре металлическая птица унесла его на материк.

Два года, проведенные рядом с сумасшедшим, показались нам долгими-долгими. Мы с Власовой оставались на острове на четвертый год в трудных материальных условиях. Но с нами не было сумасшедшего, и мы бодро глядели в лицо грядущему.

Согласно правительственному плану, летом 1931 года к острову Врангеля должно было итти вспомогательное судно для дополнительного завоза топлива, продовольствия и, в случае надобности, людей.

Мы знали об этом и задолго до навигации нетерпеливо ждали прихода судна. Уже в январе я начал телеграфировать в АКО заказы на недостающее научное оборудование и топливо. Больше всего нас интересовали газеты, журналы, материалы съезда ВКП(б) и съезда Советов.

В феврале мы часто запрашивали АКО о том, что делается для подготовки экспедиции и какое, идет судно. Но в Акционерном Камчатском Обществе, как видно, были не особенно заинтересованы в посылке судна и на многие мои запросы ничего не отвечали.

Гораздо более внимательными оказались Крайисполком и Крайком ВКП(б). 19 февраля 1931 года я получил телеграмму от Крайисполкома. Краевой Исполнительный Комитет своим постановлением от 19 февраля обязал АКО и Совторгфлот организовать в навигацию 1931 года рейс шхуны «Чукотка» на остров Врангеля для завоза угля, вывоза пушнины и заболевших членов колонии. Управление гражданского воздухофлота обязано было снабдить экспедицию самолетом для обеспечения пароходного рейса и вывоза больных в случае невозможности подойти к острову на судне.

Эта телеграмма всех нас крайне обрадовала. Краевые организации постановили, — значит, судно к нам выйдет. АКО долго молчало и только после моих неоднократных телеграмм сообщило, что специального рейса на остров Врангеля не будет. Посылается шхуна «Чукотка» в Чаунскую губу. Оттуда, если останется время и если ледовая обстановка будет этому благоприятствовать, она должна зайти на остров Врангеля.

Нас это решение не устраивало.

Акционерное Камчатское Общество в 1931 году не очень было заинтересовано в посылке судна на остров Врангеля. Запас пушнины и сырья, который мы сумели заготовить за прошедшие два года, конечно, не мог оправдать всех затрат, необходимых для посылки судна. Поэтому в АКО решили сочетать, как говорится, «приятное с полезным»: послать судно в комбинированный рейс. «Чукотка» получила от правления АКО ряд заданий: выгрузить фактории на мысах Ванкарем, Северном, Биллингсе и в Чаунской губе. Одного этого уже было совершенно достаточно для такого судна, как «Чукотка», да и то не при всяком состоянии льда можно было надеяться на успех операции. Надеяться же на то, что «Чукотка» выполнит первую часть задания и, возвратившись в бухту Лаврентия, где для нас были приготовлены грузы, уголь и прочее, погрузит все это и затем пройдет к острову, — было неразумно.

Как только мы выяснили все эти детали, я начал «бомбардировать» телеграммами правление АКО, требуя определенного ответа. В телеграммах я писал, что если все задания «Чукотке» соответствуют истине, то я вынужден буду поднять перед правительством вопрос о посылке судна специально к острову Врангеля. Но мне не удалось до самого последнего времени договориться с АКО. Как видно, там не хотели все сообщать нам, да и телеграфная связь между островом и материком была крайне плохой.