Вся весна прошла у нас в этих переговорах, запросах, ожидании ответов. К тому времени, когда уже нужно было думать о рейсе «Чукотки», для многих из нас становилось все более ясным, что ледовое состояние у острова в этом году будет значительно тяжелее, чем в прошлом, 1930-м. Но нас все же не оставляли надежды. «Если лед уйдет от острова позже, чем в 1930 году, — думали мы, — все же во второй половине лета, возможно, создастся такое положение льда, что судно сможет к нам проникнуть, если пойдет прямо к острову.
И вот 8 июля из Владивостока вышла в полярный рейс шхуна «Чукотка» под командой капитана Фонарева. На «Чукотке» были грузы для северного побережья — для указанных ранее пунктов. На шхуне наших грузов не было, если не считать одного ящика с почтой, газетами и кой-каким инструментом. Весь остальной груз, предназначенный для острова, шел на снабженческом судне в бухту Лаврентия, где должен был дожидаться возвращения «Чукотки» из рейса в Чаунскую губу.
12 июля «Чукотка» вошла в полярный бассейн и находилась у мыса Ванкарем, где она должна была произвести выгрузку первой фактории. Но, двинувшись дальше после выгрузки в Ванкареме, «Чукотка», не доходя до мыса Северного, попала в тяжелые льды. Дальше ей уйти не удалось. Лед у побережья в этом году был почти так же тяжел, как и у острова Врангеля. По пути в устье реки Колымы в этом же районе, кроме «Чукотки», находились еще два парохода — «Колыма» и «Лейтенант Шмидт», также безуспешно пытавшиеся пробиться на запад.
Весь июль мы находились в крайне напряженном состоянии. Какой бы работой мы ни занимались, все мысли наши и разговоры вращались вокруг судна. К сожалению, из того, что нам удавалось узнать, мы не могли вывести ничего для себя успокоительного.
26 июля «Чукотка» попала в очень тяжелое положение; начались различные аварии. В этот день шхуна повредила винт и получила небольшую пробоину. Но пока еще положение не было угрожающим, и «Чукотка» могла итти по назначению.
26—27 июля разразился жесточайший шторм, и маленькая «Чукотка» испытывала очень сильное сжатие льда. Пробоина значительно увеличилась. Шхуну стало заливать водой. Мы получали телеграммы, — правда, не нам адресованные, — в которых сообщалось, что «Чукотка» держится только благодаря непрерывной работе водоотливных средств и что, если хоть на некоторое время моторы помп прекратят работу, «Чукотка» пойдет ко дну. Со шхуны неслись сигналы о помощи к «Колыме» и «Лейтенанту Шмидту», но оба эти судна, находясь в 8—9 милях от «Чукотки», не могли подойти к ней и оказать ей помощь. Часть людей из команды парохода «Колыма» по льдам перебралась на «Чукотку» и помогала ее команде в спасательных работах.
30 июля я получил наконец радио из АКО:
«Шхуна «Чукотка» идет Чаунскую, возвращается Лаврентия, после чего следует Врангель. Держите связь «Чукоткой» короткой волне 34—44 метра. Самолета не будет Ткаченко».
Было крайне тяжело получить радио, сообщавшее о выходе судна, которое было на краю гибели…
2 августа «Чукотка» была покинута людьми и перестала существовать… Почти восемь суток команда шхуны, с помощью нескольких людей с «Колымы» спасая судно, героически билась со свирепой полярной стихией. Но лед и разъяренный ветер медленно, но неуклонно превращали суденышко в решето. Люди беспрерывно работали целую неделю без сна и ушли с судна в самый последний момент, когда оно вот-вот должно было скрыться под водой. Людям удалось благополучно перебраться по льдам на «Колыму», только один человек во время пути с «Чукотки» на «Колыму» погиб от разрыва сердца.
На всех зимовщиков гибель «Чукотки» произвела крайне тяжелое впечатление. Зимовщики скорбели о самой «Чукотке», о погибших грузах, о людях, которым пришлось так много пережить. Некоторые печалились и оттого, что с гибелью «Чукотки» рвалась тончайшая нить надежды на приход судна к острову.
Мы получили телеграммы о гибели «Чукотки» и с «Колымы», и из других мест. Нас спрашивали, сможем ли мы продержаться еще год без корабля, без помощи извне и хватит ли у нас продуктов.
Первая телеграмма была получена 10 августа:
«Шхуна «Чукотка» затонула рейс Врангель сорван. Можете нет обойтись этот год без прихода судна сообщите срочно пароход «Колыма» Дьяков».
Вопрос о продуктах для нас на третий год не стоял остро. Нам завезли снабжение на три года, и хотя мы потребляли продукты не скупясь, все же продовольствия хватило бы и на третий год.
Значительно хуже, как об этом знает уже читатель, обстояло дело с топливом. У нас оставалось приблизительно не больше 10—12 тонн угля.
Все остальное у нас было в порядке, — конечно, если не считать сумасшедшего Петрика, с которым мы принуждены будем остаться еще на целый год.
Как только я получил телеграмму с запросами относительно того, сможем ли мы обойтись без судна, я ответил:
«Пароход «Колыма». Дьякову. Срочно.
Ледовым условиям судно острову посылать не следует. Введением жестких норм дефицитные товары обойдемся, топливо будем экономить, заготавливать дрова. Сожалею потере «Чукотки».
Такую же, примерно телеграмму я отправил и во Владивосток, запросивший меня о состоянии колонии и о посылке судна.
Я думал, что после гибели «Чукотки» и наших телеграмм на материке до следующего года не встанет вопрос о посылке другого судна. Решив, что к нам судно не придет, мы все внимание уделили заготовке к зиме достаточных количеств мяса, потому что в этом году свежее мясо для всех нас должно было играть гораздо большую роль, чем в прошедшие годы, так как витаминозных продуктов, которых у нас было много в первые два года, на третий год осталось очень мало. На наше несчастье, лед у острова в этом году был до крайности плох. За пять лет, что мы прожили на острове, с точки зрения промысловой не было ни одного года столь неудачного, как 1931-й.
В этом году лед оторвало от берега в районе бухты «Роджерс» только 20 августа, то-есть с запозданием против обычного больше чем на месяц. Такое состояние льда было не только по южному побережью, но и вокруг всего острова.
В устьях больших рек теплые воды, уносимые с острова, разрушали ледяную броню у самого берега, постепенно создавая более или менее крупные полыньи. В частности, у устья реки «Нашей» к востоку от бухты Роджерс образовалась небольшая полынья, с каждым днем увеличивавшаяся. К началу августа в ней появились моржи. Но пробраться туда по воде на крупной промысловой посуде мы никак не могли.
В самом начале августа мы решили начать промысел моржа в устье реки «Нашей» на чукотских кожаных байдарах. В нашем распоряжении были две небольшие одноморжевые байдары, то-есть байдары, каркасы которых обтянуты одной моржевой шкурой. Охотиться на этих байдарах удовольствие маленькое, потому что они слишком утлы, валки, и охота на них чревата многими опасностями, к тому же емкость такой байдары очень невелика. Даже если убьешь большое количество животных, увезти с собой зараз можешь только двух моржей — по моржу на байдару. И то — без костей, без внутренностей и только в том случае, если количество промышленников не будет превышать трех человек на каждом «судне».
Но иного выхода у нас не было. Мясо нам заготавливать было совершенно необходимо: без мяса погибнет вся собачья стая, а это значит, что и нам будет во много раз труднее. Недостаток топлива вынудит нас заготавливать плавник и возить его на собаках, без них же проводить дровозаготовки нельзя. Рассчитывать на эскимосские хозяйства, чтобы позаимствовать мясо у них, мы не могли, так как, по нашим сведениям, к тому времени на всем южном побережьи было убито только два или три моржа. Даже в середине августа в бухте Сомнительной было убито только четыре моржа, тогда как собственные потребности этого становища были не менее 20—24 моржей в год. Хоть на байдарах, а бить моржей было необходимо!
Ветры, дувшие довольно упорно с начала августа, разрушили основательно лед в бухте Роджерс, но уйти из бухты он не мог. При выходе из бухты стоял сплошной морской лед, лед же бухты поломало на различной величины поля и гоняло их из конца в конец отливами, приливами и ветрами.
