Я сообщил ему, что Айнана находится в таком состоянии, когда спасти ее уже нельзя, к тому же у меня нет средств и возможностей поднять ее на ноги. Она умрет независимо от того, приеду я или не приеду. Но если я приеду и она умрет при мне, когда я начну ее лечить, то он, Тагью, и все остальные эскимосы будут думать, что она умерла потому, что я плохой доктор, и будут бояться лечиться у меня, а если она умрет без меня, они этого думать не будут.

— Да, начальник, ты говоришь правду, — согласился он со мной.

Позже я узнал, что больная умерла во время отсутствия Тагью. Если бы я приехал на Гусиную, я ее уже не застал бы.

Могу рассказать случай, когда мне пришлось выступить в роли… акушера, хотя никто из нас до того времени в этой роли не выступал.

Как-то мы с Власовой поздно над чем-то работали. В дверь постучали. Вошел Старцев.

— Ареф Иванович!

— Что такое?

— Синеми родила, и мы не знаем, что делать.

— И мы не знаем, что делать, — сказал я.

Но делать что-то нужно было. Стали рыться в книжках, искать, что нужно делать, когда рождается ребенок, как отрезать пуповину и так далее. Но как на-зло в книжках было много всяких теоретических рассуждений, а нужных нам практических указаний не было. Потолковав с Власовой, я вооружился ножницами, хирургическим шелком и отправился на место происшествия.

Обычно родовспоможение всем роженицам на острове оказывали «бабки», таких у нас было две. К врачу в этих случаях, как правило, не обращались, даже жена врача, Пувзяк, рожала под наблюдением «бабки» — своей матери Инкаль. Старцев обратился к нам не потому, что был очень высокого мнения о наших акушерских познаниях и опыте, а потому, что в это время под боком не было «бабки».

У эскимосов и чукчей женщина рожает сидя. Синеми сидела на кровати, и перед нею лежало голенькое тельце крепкого мальчика. Мальчишка орал. Я обмыл руки и ножницы спиртом. Шелк постоянно находился в спирте. Отступя от живота на три пальца, перевязал потуже шелком пуповину и перерезал ее ножницами. Края разреза смочил иодом и легонько прибинтовал марлей. Вот и все.

Сделал я все это в течение двух-трех минут, но лоб у меня взмок, как от тяжелой и продолжительной работы.

Ребенок остался жить и рос здоровым пареньком.

Это был единственный случай, когда я принимал новорожденного.

В разгаре зимы серьезно заболел Павлов. Он работал и кладовщиком и метеорологом, кроме того ежедневно, если не было очень сильного ветра, ездил за плавником. Ему, как и всем нам, хотелось слушать радио, поэтому он ежедневно не досыпал, перерабатывал.

Рабочий день наш в эту зиму складывался так: вставали в 6 часов утра, так как Павлов в 7 часов должен был делать отсчеты на метеостанции. После этого запрягали и ехали за плавником и возвращались к 13-часовому отсчету. До вечера занимались разными работами, после обеда немного спали. Павлов же в 18 часов, в 21 и 1 час должен был делать отсчеты, поэтому он не имел возможности как следует выспаться. Несколько месяцев такой изнуряющей жизни при неполноценном питании к добру привести не могли. Я не досмотрел, что такой образ жизни может привести Павлова к очень неприятным последствиям. В результате у Павлова появился довольно упорный кашель и температура почти круглые сутки держалась выше 37°. По ряду признаков можно было заключить, что у него развивается какой-то процесс в легких. Мы его уложили на две недели в постель, запретили курение, изъяли у него табак, организовали определенную диэту, следили за тем, чтобы комната регулярно проветривалась и чтобы в ней было тепло. Всю его работу я взял на себя. Через некоторое время он стал себя чувствовать лучше. Потом мы разрешили ему выходить ненадолго на воздух, постепенно увеличивая время прогулок. В течение полутора-двух месяцев он пришел в хорошее состояние, прибавил в весе, температура была нормальной, улучшился аппетит. Курить он перестал. Наконец, Павлов заявил мне, что может работать.

Но и после того, как он приступил к работе, мы выдерживали его в определенном режиме. Следили за питанием, сном. Он ложился аккуратно в 22 часа, ночное наблюдение в 1 час ночи я вообще взял на себя, чтобы он имел возможность спать 8 часов без перерыва; слушанием радио он мог заниматься только до 22 часов, — мы рассказывали ему ежедневно о том, что мы слышали вчера. В общем, поставили его снова на ноги.

Павлов отдыхает.

Сами мы тоже понемногу болели. Больше всего досаждали почки. Это объяснялось тем, что мы потребляли, в основном, мясо морского зверя, богатое пуриновыми телами. В результате, моча содержала большое количество уратов. Это нам удалось выяснить путем элементарных анализов.

Мы часто сажали себя на безмясную диэту, но долго выдержать на хлебе, гречневой каше не могли и до следующих недомоганий опять переходили на мясо. Чтобы не нагружать бесцельно почки, мы прекратили совершенно потребление богатых пурином перца, горчицы, чая, шоколада. Власова с середины зимы прекратила курение, я же хотя продолжал курить, но уже значительно меньше.

У нас обоих развились какие-то сердечные симптомы, очевидно невротического характера. Одно время у Власовой они были довольно острыми, я же испытывал их значительно меньше. Я лично для борьбы с ними время от времени применял, как я именовал, «сердечную гимнастику». Заключалась она в восхождении на вершину одного из холмов в медленном темпе — своего рода теренкур — с равномерным глубоким дыханием. Этим путем я избавился от одышек при восхождении, но сердцебиения остались. Правда, наблюдались они реже чем раньше и не так интенсивно.

Цынги и в этом году у нас не было совершенно. Ожидая, что эта страшная полярная гостья к нам пожалует, мы внимательно следили за собой и за туземцами, осматривали приезжавших к нам и расспрашивали о живущих с ними. Но мы не обнаружили даже начальных симптомов острой цынги.

Из витаминозных продуктов у нас были, как мы говорили раньше, только два небольших боченка засахаренных апельсинов, вывезенных с «Совета», и немного засахаренных лимонов, присланных с мыса Северного. Потребление их я отнес на весенние месяцы, как наиболее опасные по цынге. У туземцев был заготовлен «Нунивак» — сквашенная в бочке трава, собираемая летом. Они потребляют ее как гарнир к мясу. Несомненно, «Нунивак» имеет противоцынготные свойства, в чем мы имели возможность убедиться весною 1934 года.

Не имея острых проявлений цынги, мы, тем не менее, замечали у себя некоторые явления, близко напоминающие явления, именуемые академиком Чистовичем «хронической цынгой». Они проявлялись в виде незначительной кровоточивости десен. Десна нормального цвета, не увеличена, но иногда, чистя зубы, мы замечали, что щетка чуть розовела, или иногда после нажатия пальцем на десну появлялся слабый кровяной след. Несколько раз во рту неожиданно появлялся тепло-соленый вкус. Впечатление такое, как будто бы где-то в десне лопнул сосуд и кровь хлынула струей. Кровотечения эти молниеносны; возникая неожиданно, они тут же прекращаются. Стоит два-три раза после этого сплюнуть, и слюна приобретает нормальный прозрачный вид. Чтобы ослабление десен не зашло слишком далеко, мы регулярно практиковали применение укрепляющих полосканий и смазываний.

Других признаков цынги у нас за все это время совершенно не было.

Четвертая зима прошла, в общем, благополучно. Никаких особенных происшествий у нас за время зимовки не случилось. Голода не было, хотя экономить во многом нам приходилось жестоко. Не было также, как уже сказано выше, и цынги. Промысел песца и белого медведя проходил нормально. Промышленники не были оторваны от своей основной работы — заготовки пушнины. Она была во-время сдана на склад в хорошем виде. Опять у нас в складе висело несколько сот хвостов, а на вешалах висели колеблемые ветром, желтевшие на солнце десятки медвежьих шкур.