Как только самолеты улетели и мы в течение одного дня справились с необходимейшими работами, я в сопровождении Павлова, Старцева и двух эскимосов — Паля и Таяна — отправился на вельботе к лагуне «Озеро», чтобы собрать там всю имевшуюся древесину.

На Роджерсе осталась одна Власова, на нее я взвалил метеорологические и хозяйственные обязанности. В эти дни бухта Роджерс была женским поселком.

Вообще, древесины на озере было порядочно, но она была крайне низкого качества. Больше двух третей ее было таким гнильем, что употреблять ее на топливо было невозможно. Остальная древесина была густо пропитана влагой и требовала перед сжиганием предварительной просушки. Но нужно было и об этой, мокрой, гнилой древесине позаботиться с осени. Если не сложить плавник как следует, то его забросает снегом, и потом в полярную ночь, в темноте, разыскать дрова не удастся.

С огромным трудом мы добрались до «Озера». Хотя оно находится в каких-нибудь 15 километрах от бухты Роджерс, но шли мы туда целый день. Льды беспрестанно преграждали путь, приходилось выискивать щели между ними и пробираться из разводья в разводье. В течение четырех суток пять человек двумя бригадами обходили «Озеро» и все, что попадалось деревянного, подтаскивали вплотную к воде. То, что было велико, распиливали на удобные куски и ставили в костры. Если бы снег и занес их, то хоть верхушки были бы видны, а раскопки и в темноте произвести можно.

Закончив сбор плавника, мы возвратились на Роджерс. К этому времени на море начал образовываться довольно крепкий лед. Надо было торопиться с заготовкой пищевого мяса. Добыть моржевого мяса можно было — это не особенно трудное дело, но как сохранить его? Мы не могли потреблять несвежее мясо, как это делали эскимосы.

К тому времени, когда начинает становиться море, на воздухе уже довольно крепкие морозы — до десятка и ниже градусов. Я рассчитал, что если мы по самой последней воде набьем моржей, разрубим их на куски и повесим мясо на вешалах, оно быстро промерзнет насквозь и уже не будет подвергаться порче. Я сообщил об этом Павлову, Старцеву и бывшим на фактории эскимосам. Никто из них никогда не консервировал мяса таким способом. Все они сомневались в успехе.

В две поездки мы убили четырех моржей. Позже оказалось, — как я и предполагал, — что мясо в течение нескольких часов после того, как мы его подвесили, превратилось в смерзшиеся комки. На протяжении всей зимы, до самой поздней весны, пока не началось бурное таяние, мы имели в достаточном количестве прекрасное свежее мясо. Этот способ сохранения мяса хорош тем, что жир предохраняет мясо от заветривания. Он служит как бы оболочкой. Когда его снимешь, мясо появляется совершенно свежим, словно животное было только-что убито. Кожу необходимо снимать, потому что, замерзая, она крайне затруднит разделение кусков на мелкие части, сохранению же мяса она особо не способствует.

Для работ, связанных с устройством зимовий на фактории, я не считал возможным мобилизовать туземцев. Это оторвало бы их от важных для них дел. Мы рассчитывали только на самих себя, и только при заготовке плавника на «Озере» я использовал Таяна и Паля на условиях взаимопомощи: я обещал им нашу помощь зимой.

Закончив заготовку мяса, втроем принялись за тщательное утепление жилых помещений. Топлива, которым мы располагали, было недостаточно. Качество его было крайне низкое. Особенно рассчитывать на его теплотворность не следовало. Мы забивали и заделывали каждую щель, чтобы тепло из комнат не улетучивалось. Все внимательно осматривали, стеклили окна, конопатили стены дома, насыпали потолще накат на потолок, ремонтировали двери, приводили в порядок завалины. Печи тоже приводились в порядок, так чтобы они отдавали как можно больше тепла.

Дом радиостанции должен был пустовать эту зиму. Но его нужно было так устроить, чтобы внутрь не проник снег. Дом нужно было сохранить, чтобы люди, которые придут летом 1933 г. на смену нам, могли сразу в него въехать и начать в нем жить. Поэтому дом рации тщательным образом осмотрели; окна, в которых недоставало стекол, мы забили фанерой и тщательно замазали замазкой, чтобы в дом не проникало ни капельки снега, отремонтировали двери. Все имущество, которое осталось от радиостанции, было сгруппировано в машинном отделении. Приняты были все меры против его порчи и гибели.

С отбытием самолетов у нас не стало метеоролога, заниматься же метеорологической работой нужно было. Хотя мы и не имели теперь радиосвязи и не могли сообщать своевременно метеорологических сведений на материк, все же, чтобы избежать разрыва в наблюдениях, ведшихся в течение 6 лет, я считал совершенно необходимым продолжать метеорологическую работу. Но кому вести метеорологическую службу? Мы решили, что наиболее удобно делать это Павлову, на что он и согласился.

Павлов раньше никогда не занимался метеорологией. Бывали, правда, случаи, еще в бытность на острове Ушакова, когда ему поручалось, на время отсутствия Савенко, производить в течение одного или двух суток наблюдения, но обработки материала он не вел. Проще сказать, эта работа была для него совершенно незнакомой.

В течение нескольких дней мы с ним сидели над инструкциями, разбирались в материалах и, в конечном итоге, он делал эту работу неплохо. Я тоже раньше не занимался метеорологическими наблюдениями, но, как более грамотный человек, помог ему разобраться в инструктивном материале.

Метеорологическая станция по приходе «Литке», то-есть в 1929 году, была установлена на внутренней косе к востоку от фактории и находилась, примерно, в 150 метрах от дома рации. Мы же все жили в старом доме, находившемся в 200—300 метрах от дома рации. Таким образом, расстояние от дома, где жил наблюдатель, до метеорологической станции равнялось почти полукилометру. В хорошую погоду пройти полкилометра — сущий пустяк, но зимой, во время свирепой пурги, когда ничего не видно, проделывать этот путь — дело не легкое. Поэтому мы решили перенести метеорологическую станцию на то место у старого дома, где она находилась с 1926 по 1929 год.

Мы перенесли все, за исключением гелиографа Кемпбеля: он понадобится только после того, как взойдет солнце. Кроме того, установка гелиографа — дело довольно кропотливое. Из комнаты, в которой жил Званцев, перенесли инструменты: чашечный барометр, барограф, анероид, и расположили все это в жилье Павлова, чтобы он имел возможность производить отсчеты непосредственно дома.

Готовятся снять флюгер для переноса в другое место (1932 г.).

Перед отлетом с острова Званцев передал нам телеграмму. В телеграмме говорилось, что 1932—1933 год установлен Вторым Международным Полярным Годом — поэтому на всех полярных метеорологических станциях программа работ расширяется. Если раньше наблюдения брались в три срока, а четвертый был контрольным, то теперь необходимо брать отсчеты в пять сроков. К ранее практикуемым срочным наблюдениям прибавлялось еще одно — в час ночи.

На протяжении всего последующего времени Павлов занимался отсчетами в пять сроков.

Мы отправили на «Совет» весь наличный запас песцовых шкур, но помимо песцов у нас имелось еще большое количество ценностей в виде медвежьих шкур, мамонтовой кости. Хранить моржевый клык, мамонтовую кость — дело несложное: этот материал не подвергается быстрой порче под влиянием температуры и влаги. Медвежьи шкуры, если их хранить неаккуратно, могут увлажниться и с первыми теплыми днями попреть, погибнуть. Мы их упаковали в плотные тюки и уложили в складе на брезенты. Брезентами же плотно укрыли тюки и обвязали веревками, чтобы снег и влага не имели доступа к шкурам. Ни одна шкура на протяжении этой зимы не погибла.

Все остальное хозяйство также было полностью подготовлено к зиме.

На пороге — четвертая зима.

Осень, следовавшая за отлетом самолетов, прошла у нас обычным порядком. К тому моменту, когда зима вступила в свои права, мы были солидно подготовлены к ее встрече. Во всяком случае, все, что нужно было сделать для того, чтобы с наименьшими невзгодами провести зиму, было нами сделано. Но в эту зиму у нас, помимо продовольственных, топливных и других трудностей, были еще особенные условия, отличавшие ее от предыдущих зим.