К несчастью, помимо непрерывного и отчаянного преследования карателей, той зимой часто разыгрывалась страшная метель. В ее вихрях порой трудно было отличить своих бойцов от неприятеля. Только по говору удавалось определить бойцов одной из сторон — наш или противник, и сразу же начинался бой.

Не сумев преодолеть суровых испытаний, нас оставили следовавшие за нами бойцы китайского антияпонского отряда. Из-за отсутствия высокой готовности к самопожертвованию они были не в силах выдержать преследования следующих по пятам карателей, да и безжалостные морозы, метели сделали свое дело. Ведь получалось, что не они хранили нас, а мы — их до конца.

Вскоре кончился и провиант, которым снабдил нас Пин Наньян. Вместо пищи нам несколько дней пришлось глотать один лишь снег. Это был единственный продукт, который мы могли бесплатно добывать на бесконечной, не проникшейся к нам состраданием земле. Ведь куда ни посмотри — не было перед взором даже признаков о существовании человеческого жилья. С помощью бойцов, не страшившихся идти на верную гибель, мы пробовали устраивать налеты на лагерь карателей во время привалов, но добытым продовольствием нельзя было прокормить наш отряд. Тем более, что противник, выходя в боевую экспедицию, брал с собой небольшой запас провианта.

«Невзирая на любые трудности, надо добраться до лесоразработок в Тяньцяолине. Ведь Пин Наньян говорил, что там хранится много продовольствия». С этой надеждой мы упорно продолжали продвигаться вперед, вдохновляя и поддерживая друг друга.

Когда появлялось немного съедобного, я уступал его своим бойцам. Бывали и такие дни, когда суточный рацион всего отряда состоял из менее двух килограммов кукурузы. В таких случаях предназначенные для меня кукурузные зерна я вкладывал в рот молоденьким бойцам, а сам глотал горсти снега. Разумеется, от снега не прибавлялось сил, но я сквозь жестокую пургу упорно продвигался вперед по крутым склонам гор.

В том походе Хан Хын Гвон утверждал, что и в снегу имеются питательные вещества, привлекая тем самым внимание к себе других бойцов. Я все ожидал, что его утверждение вызовет с их стороны решительный протест, но этого не последовало. Бойцы, вопреки моему предположению, почти не стали возражать своему товарищу, выдвинувшему столь сомнительную гипотезу. Наоборот, большинство бойцов стали даже развивать его идею, высказывая предположение, что и в воде может быть много питательных веществ. Тут у же сконфузился даже Хан Хын Гвон — автор столь нелепого «изобретения».

Я тоже поддержал предположение бойцов, так как отрицанием мог сокрушить их призрачные надежды продержаться без пищи. А между тем, мучительный голод еще больше зажимал нас в свои тиски. Нельзя было смотреть без волнения и слез на прекрасный облик бойцов отряда, которые хотели верить гипотезе, что и в снегу, употреблявшемся ими вместо каши и хлеба, могут быть и питательные вещества, и которые, споря об этом, преодолевают все трудности и испытания нашего тернистого пути.

Говорили, что во время Великого похода в 25 тысяч ли китайские товарищи питались отваром из кожаных ремней, когда у них кончался провиант. Мы тоже знали этот способ, но у нас не было свободного времени, чтобы сварить ремни в котелках. Поход был слишком суровым, и я в некоторые моменты черпал силы, вспоминая эпизоды из романа «Железный поток», который прочитал в свою бытность в Гирине.

Каждую ночь я, наряду с другими бойцами, стоял на часах. Положение нашего отряда, испытавшего смертельную опасность, было слишком тяжелым, чтобы командир мог пользоваться какими-либо привилегиями.

В то время, когда для экспедиционного отряда наиболее насущными были воля, умение командира и его искусство управлять отрядом, судьба-злодейка принесла бойцам отряда еще один чувствительный удар. Вблизи Тяньцяолина я схватил сильную простуду, от которой пришлось слечь. От недоедания, недосыпания и без отдыха я крайне ослаб физически, так что неудивительно было, что в таком состоянии мой организм был не в силах сопротивляться болезни. От высокой температуры горело все мое тело, как раскаленная печка, а страшная лихорадка, в конце концов, безжалостно свалила меня в снежную яму. В начале, когда начинало лихорадить, надо было бы согреться у костра. Тогда не обострилась бы болезнь. Но я скрывал от бойцов свою болезнь, чтобы не вызвать у них беспокойства. И вот настал момент, когда судорогой свело мои руки и ноги, и я оказался на грани смерти. Подбежали ко мне бойцы и начали делать массаж рук и ног, после чего я еле-еле пришел в сознание.

Сведущие люди утверждают, что от простуды можно избавиться, выпив чашку меда и пропотев на горячем полу. Но, находясь в безлюдной местности на высоте свыше 1000 метров над уровнем моря, о таком «лекарстве» нечего было даже мечтать.

Хан Хын Гвон вместе с бойцами соорудили сани. Мои боевые друзья, окутав меня ватным одеялом и накрыв дополнительно шкурой косули, усадили на сани и стали тянуть их по очереди. Они, беспокоясь о моей безопасности, не прочь были помолиться и богу, чтобы противник прекратил преследование, но каратели не отставали ни на шаг. Невыразимо трудно было бойцам, с однойстороны, сдерживать преследовавшего врага, ас другой — тащить меня на санях волоком по крутому горному склону. Да, это было неимоверным напряжением сил, требующим мобилизации всех душевных и физических качеств. Иосизаки в ряды преследователей добавил роту Куто, который именовался не иначе, как «королем карательных операций». За боевые заслуги в Маньчжурии Куто, после его смерти, удостоился звания «гунсин» (герой в войне — ред.) Японии, прах которых, говорят, принято хранить в синтоистском храме «Яскуни». Появившись на рубеже перевала Тяньцяолин, он обратился к своим подчиненным:

— Нам стало известно, что Ким Ир Сен сейчас тяжело болен и даже не способен командовать. Следовательно, в дальнейшем незачем затевать бои. Не надо воевать! Надо лишь продолжать преследование до тех пор, пока коммунисты не выбьются из последних сил. Преследуя, уничтожайте их по одному. В таком случае не более чем за месяц можно будет истребить всю коммунистическую армию!

Применяя такие методы, Куто вывел из строя многих наших бойцов. Надо сказать, что враги стреляли очень метко.

Когда я очнулся, возле меня находилось всего 16 бойцов. Напрягая зрение, я оглянулся, но, кроме них, не увидел больше никого. «Куда же пропали другие товарищи и остались лишь эти? Неужели дорогие мои соратники захоронены в снежных сугробах Тяньцяолина?» — иногда приходила мне в голову такая мысль.

«Где Ван Дэ Хын?», — достав маузер из-под одеяла, написал я на снегу его рукояткой, поскольку от сухоты в горле и запекшегося рта не мог вымолвить ни слова. При этом бессильно взглянул на командира роты Хан Хын Гвона.

Тот вместо ответа опустил голову, и стало видно, как под его подбородком, заросшем темной щетиной, судорожно задвигался кадык.

— Товарищ политрук погиб, — ответил дрожащим голосом командир взвода Ким Тхэк Гын, который внимательно ухаживал за мной в Шилипине, когда я заболел сыпным тифом.

Его лицо тоже заросло щетиной, а из глаз падали крупные капли слез.

Оказалось, что когда отряд попал в окружение противника, политрук роты Ван Дэ Хын, взяв Ким Тхэк Гына и других бойцов, создал из них ударную группу, чтобы прорвать кольцо окружения. В ожесточенном рукопашном бою он штыком и прикладом уложил пятерых карателей, а затем замертво свалился сам в сугробах.

Ван Дэ Хын! Он был одним из самых любимых мною военно-политических работников, был лихим «воякой», заслуживавшим всеобщего уважения. Люди, как правило, принимали его за китайца. Да это и понятно: от его фамилии и имени на версту пахло китайской интонацией, да и он сам также искусно владел китайским языком, как и родным — корейским. Но он был чистокровным корейцем. В оказание помощи военным и жителям в Северной Маньчжурии он внес свой посильный вклад. Ван, искусно владея китайским языком, везде встречал радушие китайцев. Не без основания Чжоу Баочжун «зарился» на него.