Рян Сон Рён невзлюбил Ли Сон Рима с тех пор, как этот парень пошел в школу Детского отряда и начал хвастаться полученным от меня малокалиберным пистолетом. Однажды, когда мы про водили заседание в штабе. Ли Сон Рим втихомолку пошел в школу Детского отряда и заманил в заросли ивняка на берегу ручья детей, игравших на площадке. Ему хотелось показать им свой пистолет. Пока он разбирал и собирал пистолет, прошло время перерыва. Учитель, вошедший в класс для урока, ахнул и забил тревогу. Ведь не появился в классе ни один из учеников, которые ушли вслед за моим ординарцем, чтобы посмотреть его пистолет.

Узнав подробности об этом событии, Рян Сон Рён сказал мне, что может случиться серьезное происшествие, когда держу при себе такого ординарца, как Ли Сон Рим, и советовал заменить его другим.

Но я не принял тогда его совета. Ли Сон Рим вместе со мной сходил в Онсон и Чонсон, долгое время находился и в горах за Тумынем. Он был мужественным и отважным ординарцем, не боявшимся смерти.

Ли Сон Рим, вероятно, погиб в бою близ Туаньшаньцзы. Тогда мы оказались под ударом с двух сторон — японских войск и Цзинъаньской армии. Парень бежал в отряд Пин Наньяна, чтобы передать мой приказ, и на пути неожиданно столкнулся с противником. Не осталось ни одного патрона в маузере, найденном возле погибшего ординарца. Зато вокруг него валялось пять или шесть вражеских трупов. Погиб, как настоящий солдат, смертью храбрых.

Обняв погибшего Ли Сон Рима, я так горько плакал, что и Пин Наньян всхлипывал.

Когда мы нашли труп Ли Сон Рима на поле брани после победы над врагом, перед моими глазами всплыла школа Детского отряда в Ванцине, пороги которой обивал он при жизни. В этой школе было много его товарищей по играм и закадычных друзей.

«Как мне теперь к ребятам Детского отряда Ванцина идти, похоронив Сон Рима на земле Северной Маньчжурии?» При такой мысли подступил у меня к горлу горячий комок, на глаза навернулись слезы.

Боевые друзья долбили замерзшую землю для погребения Ли Сон Рима, но я запретил бросать в могилу мерзлые комья, ибо мне чудилось, что паренек вот-вот оживет и бросится в мои объятия. Я никак не мог тронуться в путь, оставив мальчика в земле, холодной, как лед. Ли Сон Рим, который шагал через перевал Лаоелин, недовольно что-то бормоча, проклиная тот крутой перевал, и поныне покоится насклоне безымянной горы вместе с другим и павшими боевыми друзьями. Пусть же слышит он песню о новой жизни, разносящуюся по обширной земле Маньчжурии.

Нет ничего более обидного, более горького, чем прохладное отношение народа к армии, призванной защищать его интересы.

Возможно, читатель не поверит, но действительно наш экспедиционный отряд испытал подобный «холодок» сразу же после перехода через перевал Лаоелин. И, наверное, можно в связи с этим задать вопрос: «Где ж это видано, чтобы народ, преисполненный истинным чувством долга, защитник и выразитель этого чувства, сторонился революционной армии, с прохладой относился к тем, кто защищает интересы народа?»

К сожалению, давая на этот вопрос утвердительный ответ, мне приходится рассеивать подобное всеобщее сомнение.

Известно, что тучные, хлебородные земли Нинаня по праву считаются житницей страны. Но, к сожалению, в то время, когда наша экспедиция только еще спустилась с Лаоелина и вступила в пределы Северной Маньчжурии, жители Нинаня не хотели даже угостить нас кашей. Если бы столь прохладное отношение порождено было житейскими трудностями, бедностью, то оно, конечно, вызвало быу нас только со чувствие. Но в данном случае причина была иной — вокруг воцарилось сплошное недоразумение и недоверие, и люди без всяких причин отворачивались от нас. Это сильно встревожило нас, привыкших к народной поддержке и радушию жителей.

Увидят местные жители хотя бы издали наших бойцов, — а были они в матерчатых гетрах и в солпхи (Приспособление для передвижения по глубокому снегу, надеваемое на обувь. Дежичся из соломенных веревок, проволок и т. п. — ред.), — сразу же шепчутся: «Вот она, «кореская красная армия», пришла!» И тут же прячут в домах детей и молодых девушек, а двери закрывают на засов. После этого начинали осторожно следить за нами, что вызывало у всех сильное чувство обиды, задевало самолюбие.

Несколько дней нам приходилось и варить кашу, и ночевать прямо под открытым небом. Все вокруг было чуждым, непривычным, чего нам никогда не приходилось испытывать в Цзяньдао. Там, в Восточной Маньчжурии, обстановка была совершенно иной. Как только мы возвращалисьс победой после боя, люди гурьбой выходили навстречу нам, приветствовали бойцов — били в барабаны, гремели гонгами, аплодировали, преподносили букеты цветов. Одни, бывало, протягивали бойцам чащки с кипятком, другие предлагали початки вареной кукурузы. Однажды в Мацуне даже соорудили своего рода триумфальные ворота из сосновых ветвей в честь бойцов.

Однако в Нинане люди как могли сдерживали свои чувства. Мы отправили в населенные пункты разведчиков, задействовали подпольную организацию, однако местные жители ничуть не выражали нам своимнения и не выдавали свои думы. Их ледяная сдержанность намного превышала наши представления о тамошнем населении, которые у нас возникли в Восточной Маньчжурии после беседе Чжоу Баочжуном и с Ко Бо Бэ, который довольно часто посещал Северную Маньчжурию.

В уезде Нинань находилось село Волянхэ. Само название села «Волянхэ» говорило о плодородности полей, обилии хлеба. Но и там люди не только не проявляли готовности накормить бойцов, а как бы даже и не замечали никого из нас.

Мы попытались было провести среди населения политическую работу, но на наше приглашение посетить собрание почти никто не откликнулся. В результате никто из нас не смог даже выступить с публичной лекцией о текущем политическом положении. Ли Сон Рима раздражала крутизна перевала, когда мы добирались сюда. Но оказалось, что теперь перед нами встали еще более крутые, более высокие барьеры, чем при форсировании перевала Лаоелин.

Некоторые бойцы поторопились сделать вывод, что нинанцы по самой природе своей люди холодные. Но я придерживался на этот счет иного мнения. Разумеется, в зависимости от местности люди несколько отличаются своими нравами, привычками, но не могут же только лишь здесь, в Нинане, предаваться забвению добрые обычаи китайцев и корейцев, которые всегда проявляют к гостям внимание, радушие и окружают теплой заботой.

Так чем же все-таки объяснить их неучтивость, сбившую с толку бойцов экспедиционного отряда?

Согласно историческим сведениям, одно время в Нинане располагалась столица древнего государства Пальхэ. Было время, когда, по преданию, в этом древнем городе проживало население до 100 тысяч человек. Следовательно, довольно продолжительной была история освоения и развития этой местности. Плодородные земли, трудолюбие, простота, доброта и верность жителей, отличающихся глубоким доверием, справедливостью и строгим соблюдением неписаных моральных законов, — таковы общепризнанные приметы этой местности, запечатленные в исторических документах.

После перенесения столицы государства Пальхэ в другое место многие жители Нинаня также начали покидать насиженные места. С течением веков процессы менялись — то росла, то уменьшалась численность населения. Множество раз менялись сами по колония жителей. Но добрые нравы иобычаи нинанцев не поблекли и не были запятнаны. Они передавались из рода в род. Стало быть, совершенно беспочвенно мнение о том, что нинанцы от роду холодны, бездушны и бессердечны.

Среди бойцов нашлись и такие закоренелые скептики, которые утверждали, что вообще Нинаню чуждо коммунистическое движение. Тут же приводили аргументы: во-первых, у людей этой местности низкая сознательность, они неспособны взять на вооружение коммунистическую идеологию, а во-вторых, обилие земель и малая численность крестьян в уезде Нинань тормозят возникновение антагонистических противоречий в социальноклассовом отношении и, как следствие, здесь не обостряется классовая борьба.