— А наш где?
— Наш шатун на болоте, я вчера вечером объезжал на лошади, проверил, входные следы есть, обратных нет.
После краткого роздыха, оставив лошадей на стойбище, пешком обошли болото, убедились в верности слов ловчего.
На тетеревином току спугнули крупных птиц с кроваво-рубиновыми бровями. Блеснув на солнце белыми подхвостьями, тетерева скрылись за деревьями, а на том месте, где они вели поединок, остались крестики от их лап, серёжки помета. Поодаль обнаружили размётанные чёрные перья и медвежьи следы.
— Позавтракал тетёркой наш косолапый.
— Ему тетёрка — на один зуб.
Обошли лежавшее в мелколесье замерзшее ещё болото, возле него нашли признаки недавнего пребывания медведя: перевернул огромное буреломное дерево — отыскивал муравьёв, червей, личинок; разрыл под дубом землю — жёлуди и корешки вкусные искал; раздавил тонкий ледок в рытвине — жажду утолял. Но глубоко в лес не заходил — прочно облюбовал болото с глухариными и тетеревиными токами.
Снег, почти стаявший на дорогах и открытых местах, в чаще леса лежал почти нетронутым, ноги вязли по колено, иногда и выше. Жердяй, как самый голенастый из всех, торил от стойбища к болоту дорожки, если можно было так назвать цепочки глубоких, до подснежной воды, следов, отстоявших друг от друга где на пол-аршина, где на аршин. На помощь Жердяю пришли дети боярские, однако дело продвигалось не споро.
— Может, без этого обойдёмся? — взмолился Жердяй, но Святогон был непреклонен:
— Ночью снег от мороза задубеет, станет хрустеть под ногами, да и вообще, не пройдёшь в темноте по колено, а то и по пояс в снегу. И заплутаться недолго. А так мы по этим углублениям тихо-тихо прокрадёмся к болоту.
Решено было перед рассветом идти по каждой, проторённой цепочке следов по двое — так безопаснее. Однако число охотников оказалось нечётным.
— Я один люблю быть в лесу, — сказал князь Иван, удивив всех. Добавил твёрдо: — Один пойду!
Святогон призадумался в сомнении, однако не стал возражать и отговаривать.
Ночью после трапезы стали готовиться к выходу. Святогон подошёл к князю, проверил его колчан со стрелами и лук, посоветовал захватить кроме меча ещё кистень и рожон. Сказал вкрадчиво, абы про пустяк какой:
— Если, княже, тебе покажется скучно одному идти, пойдём со мной?
— Нет. Один хочу, ночью в лесу такой сладкий ужас испытываешь.
От просеки, у которой находилось стойбище, до Мошникова болота не больше версты, однако, чтобы одолеть её, времени потребовалось много. Иван оценил предусмотрительность Святогона: если бы не протоптали загодя снег, как слепые кутята бы ползли в кромешной тьме, натыкаясь лбами на деревья. Да и так-то трудно: одну ногу опустишь в хлюпающую скважину, осторожно, по-журавлиному перенесёшь другую, на ощупь отыщешь следующее углубление, потом прислушаешься, передохнешь, убедишься, что тихо, не потревожено вокруг, продолжишь шагание.
Целая вечность, кажется, прошла, когда наконец кончился глубокий снег, под ногами стал прощупываться болотный мох, мёрзлый, ещё неподатливый. Темень стояла такая, что деревья угадывались лишь на осязание. Прислонившись к стволу пахучей ели, Иван решил остановиться и ждать. Не различить ни неба над головой, ни снега под ногами — непроницаемый мрак. И ни единого звука, как ни прислушивайся.
И вдруг где-то совсем рядом, может, на расстоянии вытянутой руки:
«Ух-х, ух-х!» — утробные и болезненные вздохи.
Кто это: лось, вепрь, медведь?
Иван потрогал рукоять меча, поправил висевший на поясе кистень. Но не успел ни к защите изготовиться, ни испугаться: уханье глуше, тише, отдалённее. Он уходил, но ни скрипа снега, ни хруста сухостоя.
Снова тишина. Однако она недолго стояла: её нарушил неясный, словно далёкие раскаты грома, шум. Как бы даже людские голоса и собачий лай различались в общем соединении нестройных звуков... Что-то происходило в той стороне, куда ушёл шатун (теперь Иван убеждён был, что утробно ухал не кто-нибудь, а тот самый медведь). Далёкий шум стал замирать, угадывались отдельные — словно бы ликующие — возгласы. Но и они растворились во вновь павшей на лес оглушительной тишине.
Иван привалился к шершавому толстому стволу ели, глубоко вдохнул сладкий морозный воздух. Подумал с облегчением, что на этом, очевидно, потеха и закончилась.
Рассвет так и не наступал, но начал угадываться на слух. С лёгким шорохом оседал снег, несколько раз, на пробу, ударил клювом дятел. А вот и сокровенная песнь глухаря... Хотя, наверное, нет, уж очень громко, скорее это барашек, лесной кулик, со своей тоже брачной, похожей на блеяние песенкой.
Иван вполне уже успокоился, вспомнил, как провожала его отроковица Милонега, улыбнулся этому воспоминанию. И тут же услышал явственный хруст шагов прямо пред собой. Может, это Святогон? Окликнуть? Но язык словно примёрз к гортани, дыхание оборвалось, когда понял, что не шаги это, а прыжки зверя. Что-то тёмное приблизилось прямо к стволу ели, Иван в беспамятстве выхватил меч и что было сил ткнул им перед собой. Меч был острым и легко вошёл во что-то живое. Что живое, Иван понял по тому, как заходил из стороны в сторону меч. Крепко сжимая рукоять, подал лезвие ещё глубже и повернул его. Поражённая им жертва стала безжизненно валиться на сторону...
Убил? Кого? А вдруг это кто-то из своих охотников? Да нет, молча никто бы не стал в темноте подходить. Это беспременно шатун! Крупная дрожь стала бить Ивана, словно изморозь пала на его спину, пошла по хребту. Не было сил вытащить меч, бросил его, но тут же безотчётно схватил рожон и выставил его перед собой в темноту.
Начали угадываться стволы деревьев, над болотом клочьями белел, словно снег, туман, но под ногами ещё было ничего не рассмотреть.
— Князь! Иван Иванович! — услышал за спиной голос Жердяя, шагавшего по следам в снегу.
— Тут я, тут... И шатун мёртвый здесь.
Жердяй, видно, не расслышал, продвигался со словами:
— Шабаш, не только шатуна, но и медведицу взяли дружинники, уже на стан везут, айда туда.
Иван ушам не верил.
— А кого же я тут? Кого я заколол?
Жердяй решительно шагнул на нетронутый следами снег, нащупал меч Ивана, выдернул его, произнёс удивлённо:
— Никак ещё один...
Иван стал путано рассказывать, как сначала услышал утробные жуткие вздохи, как потом, малое время спустя, мелькнул в темноте у него перед глазами зверь и как мгновенно он поразил его мечом. Жердяй молча слушал, соображал.
Мартовская розовая дымка стала пробиваться сквозь тёмные ветви осин, неясный свет пал и под тяжёлые лапы той ели, возле которой стояли князь и его наместник.
— Так я и знал, — объявил наконец Жердяй. — Это медвежонок, он от нас утёк по старой своей тропе и прямо на тебя напоролся.
Медвежонок был совсем маленьким, Жердяй взял его на руки легко, словно ребёнка, понёс перед собой. Иван в задумчивости поплёлся следом.
На стане по случаю редкостной охотничьей удачи стояло ликование. Снимали шкуры с убитых медведей, наперебой вспоминали подробности:
— Если бы не Догоняй, утёк бы шатун.
— Ага, собаки наши лихо вцепились ему в зад.
— Медведица-то, поди-ка же ты, сама к нам пришла!
— За детёнышем своим...
— Ага, тот побег без спросу, она за ним.
— А мы с братаном её с двух сторон в копья...
— Вы били, когда она уже варедная была.
— Нет, Жердяй ей только малую варедь нанёс.
— Малая, а всё рана. Да и немалая, стрела-то прямо под лопатку вошла ей.
Жердяй положил на снег медвежонка. Мохнатая грудка его была рассечена надвое, глаза затянула смертная плёнка, из-под верхней губы виднелись крохотные белые клычочки.
— И князь наш с полем!
Дружинники разогнулись над медвежьими тушами с разделочными окровавленными ножами в руках, в их взглядах почудились Ивану упрёки и насмешливость, но Святогон поспешил успокоить:
— Как хорошо, князь, что ты его сумел взять, не то бы волки разодрали, их тут огромная стая рыщет. — Повернулся к Жердяю: — И откуда эта медведица вывернулась? Видно, как раз там, где князь на стороже встал, и берлога её как раз там была.
