— Все так, как я говорила, — тихо произнесла Джейн. — Снаружи все отлично, но за закрытой дверью пылает пожар. Извини, но мы с тобой должны бежать с ножницами в руках, бок о бок. Тебе придется открыть эту дверь и почувствовать жар на своем лице. Может, даже немного обгореть. Рубцовая ткань всегда заживает труднее.

— Плесень — это вообще не болезнь.

Джейн глубоко вздохнула и сжала мою руку.

— Это цвет. Зеленовато-красный. Площадь в Верхнем Шафране сделана из самоокрашивающегося перпетулита.

— Но плесень поражает почти каждого, — медленно произнес я. — А сюда не добирается почти никто.

— Есть список, — грустно сказала Джейн. — Приложение двенадцать. Если у тебя нашелся хоть один симптом из списка, значит, ты поражен плесенью.

Я не сразу понял, о чем она, а когда понял, мне это не понравилось.

— Не суди поспешно, — тут же прибавила она, догадываясь, что пришло мне на ум. — Работа цветоподборщика на девяносто пять процентов состоит из лечения. Они не убийцы. Наверное, когда-то в Приложении двенадцатом приводился список симптомов, которые позволяли человеку войти в Зеленую комнату по его выбору. И в какой-то момент это стало обязательным. Но задай себе вопрос: при многих ли случаях плесени присутствовал твой отец?

— Нет, — подумав, ответил я. — Он всегда гордился, что у него никто не умер от гнили.

— Это хороший признак. Значит, у него есть совесть. Робин Охристый делал все, что мог, лишь бы не говорить никому, что у него плесень. Он жонглировал плановыми цифрами, подделывал записи, даже ставил неправильно диагнозы и давал неверные указания — лишь бы избежать худшего. Когда же и это не срабатывало, он говорил всем, что больной сбежал, и прятал его на чердаке. Он старался изо всех сил, лишь бы ему не устроили взаимный аудит и не проверили все его книги. В какой-то момент в городе прятались двадцать два лишних. Некоторые из них закончили свою жизнь в Зеленой комнате, но по собственному выбору. Семь лет благодаря Охристому в городе не было ни единого случая гнили. Удивительный человек.

— И поэтому его убили?

Джейн пожала плечами.

— Насчет точной причины я не уверена. Знаю лишь, что ночью его выволокли из постели, показали «сладкий сон» и бросили в Зеленую комнату. Он даже не увидел, как они вошли. Ведь дело было ночью.

— А ты их видела?

— Нет. Но я всегда начеку и проверяю всех новоприбывших, когда могу. Меня нелегко напугать, но эти меня пугают. Они пойдут на что угодно, только бы сохранилась Стабильность. На что угодно.

— Отец, возможно, захочет остаться, — сказал я. — У них с госпожой Охристой все серьезно.

— Тогда ему может потребоваться наша помощь. Он должен узнать о лишних.

— И подвергнуть себя опасности?

— Не диагностируя плесень направо и налево, он уже рискует, хотя и не знает об этом.

Я посмотрел на Кортленда, который теперь кашлял почти не переставая. Кожа его приобрела восковой оттенок, уши побелели и сделались ломкими. Он умирал и знал об этом. Я помог ему подняться с бетонной плиты и уложил на мягкую траву, подложив под голову один из его рюкзаков.

— А почему нас это не коснулось? — спросил я.

— Гордини, — тихо ответила Джейн. — На несколько часов мы стали нечувствительны к воздействию любых цветов, полезных и вредных.

— Но Кортленду ты не показала, — упрекнул ее я. — Твое бездействие убило его. Никто не заслуживает такой смерти. Даже он.

Она со вздохом поглядела на меня.

— Ты прав. Но иначе бы он растрезвонил об этом всему городу. Если мы хотим перемен, надо принимать непростые решения. Настало время, когда придется не раз делать тяжелый выбор. Сегодняшний — просто пустяк. Поверь, тебе придется делать вещи намного хуже. На пути к свободе от твоих рук будут страдать невинные.

— Может быть. Но я еще не дошел до этой мысли, — возразил я.

Я достал маленький квадратик — линкольн, отобранный у Люси. Я ожидал, что он мгновенно подействует на меня, — но ничего подобного не произошло. Во всяком случае, со мной. Для Кортленда этот квадратик сейчас был всем: увидев линкольн, он вздохнул с облегчением. Через секунду-другую дыхание его чуть выровнялось, он успокоился. Я не стал убирать карточку, даже когда Кортленд уже достаточно насмотрелся на нее. Он сделался вялым, признался, что это Салли «прикончила Трэвиса», назвал меня мошенником и обманщиком, а потом попросил нас передать Мелани, что она ему по-прежнему нравится и понятно что здесь не самое главное. Затем он высказался на тему, что Томмо верить нельзя, и потерял сознание. Я поднял ему веки, чтобы усыпляющий цвет продолжал действовать на кору мозга, — и понял, что меня трясет. Я не любил Кортленда, он хотел расправиться со мной; и все же по щекам моим текли слезы. В течение пяти минут на губах его появились серые завитки, из ушей, ноздрей и слезных каналов полезло нечто густое. Я крепко держал веки Кортленда, чтобы он впитывал линкольн, и хотя это было не так приятно, как «сладкий сон», он, по крайней мере, уходил без боли. Через десять минут споры достигли легких, дыхание Кортленда стало тяжелым и наконец прекратилось совсем. Я нажал пальцем на его шею и держал палец так, пока пульс не исчез.

После этого я встал и отошел в сторону — подумать.

— Ты в порядке? — спросила Джейн. — Только не сходи с ума и не бросайся на меня. Здесь это может быть для тебя опасно.

Я сглотнул слюну, подавляя в себе гнев и отвращение, и глубоко вздохнул.

— В порядке, — сообщил я, поворачиваясь к ней. — Можно идти.

— Пока еще нет.

Она взяла Кортленда за руки, я — за ноги, и мы понесли тело в лес, пока не наткнулись на заросли ятевео. Потом Джейн велела мне сделать так, чтобы ступни Кортленда оказались на границе участка, над которым нависали кроны. Мгновенное движение — и дерево закинуло его внутрь себя за пару секунд. Ложки с музыкальным звоном посыпались из рюкзака на землю.

— Я всегда стараюсь, чтобы мои легенды выглядели правдоподобно, — объяснила Джейн, когда мы шли назад. — Не хочу, чтобы меня ловили из-за плохо выполненной домашней работы. Давай поторапливаться, уже поздно.

Мы пошли безопасным путем — по узкой полоске земли между хищных деревьев, ревниво охраняющих свою территорию.

— Ты говорила, что вестник — потерянная страница из пропавшей книги. Что это значит?

— Это было для пущего эффекта. Правда не теряется и не пропадает. Она у нас в голове. — Джейн постучала себя по лбу. — Мы устроены сложнее, чем ты себе представляешь. Вероятно, даже сложнее, чем ты можешь себе представить. В нашей голове есть много всякого, к чему нет доступа — и не будет без правильно подобранной комбинации цветов. Призраки, очистка памяти, перепалки, плесень, линкольн, светло-зеленый, гордини — лишь малая часть этого. Все намного разнообразнее. Намного. Мы лишь окунули пальцы ноги в озеро.

— Как это работает?

Джейн покачала головой.

— Понятия не имею. Но не думаю, что наше общество — первое, которое сделало видимый спектр центром человеческой жизни. До нас было еще одно, лучше нашего. В нем что-то пошло не так, или его сменило другое. Они оставили после себя много всего — не только хроматикологию и плесень, но и целые истории, которые можно узнать, всего лишь подобрав правильную комбинацию цветов.

— Расписанный потолок, — вспомнил я. — В Ржавом Холме.

— Ты лишь частично воспринимал вестника, глядя на фиолетовые цвета. Но роспись осталась незаконченной, и услышать ее голос невозможно. Если ее закончат, мы узнаем о Том, Что Случилось. А может, даже о природе Явления Манселла.

Я поразмыслил несколько мгновений.

— Зейн покупал краски тогда в Гранате?

Джейн кивнула.

— Нам надо было завершить роспись. Чтобы появилась надежда покончить с Главной конторой и хромоцентризмом, нужно знать, как все это началось. Охристый крал карточки, чтобы выменивать их на краски. Зейн ходил с пурпурным кружком, чтобы ему не задавали — даже не думали задавать — лишних вопросов. Я управляла перпетулитом, чтобы он мог перемещаться. Мы даже заезжали в смежные секторы, не желая вызывать подозрений.