— Можно мне взять эту? — спросил я.

— Конечно. Вот это я снимал вчера. — Он протянул мне еще одно фото. — Смотрите.

Снимок получился очень острым: из фабричного окна как раз в нужный момент показался столб света, удачно осветив размозженную голову жертвы.

— Мне нравится этот кадр, — сказал я, — особенно отражение окон в луже крови.

— Спасибо.

В этот момент к нам подошла хорошенькая девушка. Меня, частично скрытого тележкой, она не заметила.

— Привет, плохой мальчик, — обратилась она к Северусу.

Сердце мое упало. То была Имогена Фанданго. Так вот на какую «недолжную привязанность» намекал смотритель!

Тут она обратила внимание, что Северус не один.

— Мастер Бурый! Я… э-э… не увидела вас. Я как раз имела в виду, что Северус плохой мальчик. Мы с ним терпеть друг друга не можем, правда, дорогой?

Но кого она могла обмануть?

— Я никому не скажу, — заверил я ее.

Северус, до крайности смущенный, потер лоб. Имогена робко взяла его за руку, сначала убедившись, что вокруг никого больше нет.

— Мы не знаем, что делать, — призналась она, видимо радуясь, что есть с кем поделиться. — Папа поместил объявление в «Спектре». Он хочет за меня шесть тысяч. Кто этот пурпурный, с которым он просил вас связаться?

— Так, один парень там у нас, — неуклюже ответил я. — Но он, может, и не заинтересуется.

— Хорошо бы! — Ее большие глаза моргнули. — Еще есть надежда. Может, папе все это надоест и он разрешит нам пожениться. Он ведь говорит, что любит меня.

— Он любит в тебе только способность народить пурпурных детей, — проворчал Северус. — Как будто ты и не дочь ему вовсе.

Они заспорили прямо на моих глазах. Я почувствовал себя неловко. Имогена заявила, что ее отец — хороший человек, но «обстоятельства вынуждают его» отдать дочь тому, кто предложит больше. Северус же стоял за решительные действия и туманно намекнул на «крайние меры» — наверное, имея в виду побег.

— Только без глупостей, — предостерег я. — Бегство всегда заканчивается неудачей, и однажды вас посадят на ночной поезд.

— Разве Манселл не утверждал, что надо всегда выбирать меньшее из двух зол? — возразила Имогена. — Потом, говорят, Смарагд — такой большой город, что пара может найти работу и никто не станет задавать вопросов.

— И правда, — согласился Северус. — Можно скрыться в большом городе.

Это не убедило меня.

— Вы не уедете дальше Кобальта.

— Мы подделаем свои цвета. Даже желтые не станут задавать вопросов фиолетовым.

План был безумен — и оба они знали это. Сбежавших влюбленных просто находили и возвращали назад, но подделка цвета каралась десятитысячным штрафом. Дальше — перезагрузка. А при перезагрузке пары всегда разбивали. Значит, Северус с Имогеной впали в крайнее отчаяние. Вот почему он хотел купить мой билет на предъявителя.

— Вам никуда не попасть без билетов.

— У нас есть один, — сказал Северус. — Второй… в стадии переговоров.

— Кортленд предлагает прийти к нему на склад шерсти, и тогда он отдаст мне билет, — объяснила Имогена. — Все здорово, но вот только я получу билет, когда заплачу все сполна.

— Он совсем не собирается отдавать билет.

— Мы знаем.

— Ах чтоб вас!..

— Что?

Я сказал, что ничего такого. На самом же деле все было серьезно. Теперь, увидев эту парочку, я уже не мог свести Берти Мадженту с Фанданго — и, следовательно, получить комиссию в сто пятьдесят баллов. Годовое жалованье рабочего — за какую-то жалкую телеграмму! Такого легкого заработка у меня никогда еще не было.

— Вот что, — сказал я, — цветчик, мой родственник, постоянно ездит в Смарагд. Давайте я кое-что разузнаю и потом расскажу вам. Только без глупостей. И не соглашайтесь на предложение Кортленда.

Оба уставились на меня.

— Почему ты делаешь это?

— Наверное, я хочу для вас того, чего не получу сам. А сейчас извините — я должен заняться полезной работой.

Школа располагалась в самом конце города — двумя кварталами дальше ратуши, напротив пожарной части. В отношении школьной архитектуры правила были неумолимы, и нельзя было построить, ни даже помыслить ничего более совершенного — все школы в Коллективе выглядели одинаково. Поэтому я отлично знал, куда идти; все было до жути знакомо.

Я прошел через холл, мимо бронзового бюста Мэнселла и часто цитируемого заявления о задачах школы: «Каждый ученик в Коллективе должен окончить школу со способностями выше среднего». Лишь начав изучать продвинутую арифметику, я понял, что это невозможно, ведь все по определению не могут иметь способности выше среднего.

— Это историческое понятие, уровень, зафиксированный после Того, Что Случилось, — объяснял мой учитель Грег Пунцетти, когда я осмелился затронуть эту тему. — Как еще сравнивать один класс с другим? К тому же этот уровень установлен для того периода, когда образование было куда хуже нынешнего. Это означает, что сейчас ни один ученик не провалится.

Это было правдой — да и в любом случае карьера человека не определялась его способностями или интеллектом. Обычно проходили только следующие предметы: чтение, письмо, французский, музыку географию, арифметику, кулинарию и следование правилам, когда все садились в кружок и в конце концов соглашались с тем, что правила очень важны. Между собой ученики называли это «киванием».

Я подошел к кабинету главного учителя и нервно постучал в дверь.

— Рада, что вы сможете поработать, — сказала дама, узнав, кто я и что делаю здесь.

Звали ее Энид Синешейка: худощавая, в потрепанном твидовом костюме, с кротким видом, словно ее снедало внутреннее беспокойство. Неудивительно: на полу громоздились, доходя до коленей, пыльные стопки выцветших экзаменационных работ.

— Пока что я покончила с работами, представленными шестьдесят восемь лет назад, — сообщила она с некоторой гордостью за свои достижения, — и надеюсь разобраться с сочинениями тех, кто еще жив, до конца десятилетия.

— Достойная цель, — заметил я, размышляя над тем, как можно тут применить свою теорию очередей. — Извините за вмешательство в ваши дела, но не лучше ли изменить порядок и обработать самые старые бумаги в последнюю очередь? Ученики узнают о своих результатах быстрее. И это, насколько я понимаю, не против правил: они не предписывают установленного порядка.

Учительница изумленно поглядела на меня, потом мягко улыбнулась, явно не придав этому значения.

— Отличная идея. Но поскольку все результаты выше среднего, вносить улучшения не столь обязательно.

— Зачем тогда ставить оценки? — спросил я, осмелев после ее отказа.

— Так мы будем уверены, что образовательная система работает, вот для чего, — пояснила она так, словно я был дурачком. — При напряженной работе я смогу к выходу на пенсию проверить работы пятидесятилетней давности. И мы выясним, насколько хорошо мы трудились полвека назад. Если все отдадут себя этой задаче, через двадцать лет мы будем знать, насколько хорошо мы трудимся сейчас.

— У вас, должно быть, остается мало времени на учеников.

— Совсем не остается, — беззаботно сказала она, — и вот почему те, кто выполняет полезную работу, как, например, вы, необходимы для нормального функционирования школы. Тут уже триста лет не было учителя, который учил бы чему-нибудь.

Она повела меня в класс, где я дал послеполуденный урок. Манселл постарался сделать мир познаваемым для каждого, просто сократив количество фактов, а потому учить было особенно нечему. Но я старался изо всех сил: мы попрактиковались в делении столбиком, затем поговорили о моем родном городе, после чего я задал загадку: сколько Прежних существовало в былые времена, если отталкиваться от цифры продаж овалтина в 2083 году? Затем мы поговорили о том, почему Прежние были такими высокими, благодаря каким продуктам они пережили Явление и по каким причинам отрицали (вероятно) будущее — ведь они обозначали годы без четырех нулей в начале. После этого начались ответы на вопросы: меня спрашивали, едят ли бандиты детей и почему Прежние делали столы на четырех ножках — ведь с тремя, как у нас, они гораздо устойчивей? Я отвечал как мог, потом научил их основам чтения штрихкодов, а закончилось все болтовней о кролике. Как хорошо, что мне когда-то попалась статья очевидца в «Спектре» шестилетней давности! Я выглядел почти экспертом. Время близилось к четырем. Мы пропели хвалебную песнь Манселлу. Как только я попрощался, разом загрохотали крышки парт, и класс мгновенно опустел.