— Гм, — с сомнением промычал он. — Это вы запускаете Клуб вопрошающих?

— Надеюсь.

— Тогда не спросите ли вы, почему Прежние устанавливали краны отдельно для горячей и холодной воды?

— Почему бы вам самим не спросить на первом заседании? Не уверен, что у меня будет возможность.

Через несколько минут желтые вывалились наружу, зарегистрировав семь стульев, две софы и табурет для пианино.

— Спасибо, что уделили нам время, — максимально вежливо поблагодарил я и нагнал Гуммигутов с Банти — те подходили к следующей двери.

Их появление уже привлекло внимание серых, и на улице собралась небольшая группка. Стоял самый разгар дня, и зона была почти пустынна. Получается, желтые не собирались проводить перепись в тот час, когда люди сидят по домам.

Госпожа Гуммигут постучала в дверь. Открыла молодая женщина, которая уставилась на префектшу так дерзко, что вне Серой зоны это немедленно закончилось бы снятием множества баллов.

— Перепись стульев. По приказанию Главной конторы.

Серая оглядела каждого из нас по очереди.

— Ага. А я цветчик.

Кортленд не смог вынести такого нахальства.

— Ты хочешь сказать, Венди, что моя мать лжет?!

— В нашу пользу издано не так много правил, — ответила та. — Но правило о неприкосновенности жилища — одно из них.

— Бурый, покажи Венди свое разрешение на перепись, — велела префектша.

Я сказал, что не захватил его с собой, — но оно, как по волшебству, возникло в руках у Банти.

— Я позволила себе взять разрешение из твоей спальни. — И она протянула мне документ.

— Кажется, все в порядке, — пробормотала серая, внимательно изучив бумагу.

Желтые вошли, не произнеся ни слова. На этот раз они вели себя осторожнее, словно опасались обнаружить под ковром в холле ловушку бандитов или что-нибудь еще.

— Извините за все это, — сказал я Венди, когда мы остались вдвоем в холле.

Она ничего не ответила и не спускала с меня гневного взгляда, пока желтые не вернулись, переписав стулья.

— Послушайте, — обратился я к госпоже Гуммигут, уже стоявшей у очередной двери, — выходит как-то неудобно. Почему бы просто не спрашивать серых, сколько у них стульев?

— Это будет пустой тратой времени, — отчеканила Банти. — Серые — самые отъявленные лжецы.

— А тебе вообще необязательно здесь быть, — заметила маленькая юная Пенелопа, противная, как Салли, Кортленд и Банти, вместе взятые. — Можешь ушлепывать домой. Пусть серьезную перепись проводят профессионалы.

— Я останусь, — сказал я.

Госпожа Гуммигут невнятно хрюкнула, постучала в дверь и отпрянула, когда на пороге появилась Джейн.

— Ну-ну, — сказала та, — годами в Серой зоне не было ни одного желтого, а теперь сразу четыре!

— Это не твой дом, Джейн, — подозрительно заметила госпожа Гуммигут.

— Гниль съела твой цвет, Гуммигут.

Все резко вдохнули, уязвленные не самим оскорблением, а полнейшим отсутствием уважения, которое за ним стояло.

— Три дня до ночного поезда, — заметила Салли, — и все еще упорствует. Мне жаль твоего наставника в перезагрузке. Не забывай, для самых закоренелых есть Магнолиевая комната. Покажи ей свою бумагу, Бурый.

Джейн прочла разрешение и пропустила желтых.

— Что случилось, Джейн?

— Я позволила тебе использовать мое имя?

— Нет.

— Вот и не используй. И я хочу, чтобы ты остановил все это.

— Я не властен над желтыми.

— Ну же, красный, прояви немного твердости для разнообразия. Скажи, что ты обо всем этом думаешь.

Я глубоко вздохнул.

— Я хочу, чтобы ты отправилась со мной в Верхний Шафран.

— Повторяю: я против смерти на первом свидании.

— Ты можешь набрать баллов. Ты можешь избежать перезагрузки. Ты же сама говорила, что сбежать при помощи конвейера, например, в Ржавый Холм — это не идеальный вариант.

Мимо нас прошел Кортленд. Джейн подставила ногу. Он споткнулся, смерил Джейн взглядом и проследовал в подвал.

— Остерегайся его. Все мигом пойдет на беж, когда его мать уйдет на пенсию. Нам с тобой надо о нем позаботиться.

— Что это значит?

— Давай уберем его. Ты и я. Вдвоем. Этот день станет первой памятной датой.

— Извини, — я надеялся, что она просто смеется надо мной, — я против смерти на первом свидании.

Джейн расхохоталась — самым восхитительным образом. Затем ее внимание привлекли желтые, которые открывали шкафы, выдвигали ящики «в поисках складных стульев», как они выражались. Джейн наклонилась ко мне и с нажимом сказала:

— Развлечение закончено. Ты должен остановить все это!

— Но я провожу перепись стульев. Это приказ Главной конторы.

— На хрен Главную контору. Ты вправду думаешь, что желтые считают здесь стулья?

— А что еще они могут делать?

Джейн вздохнула:

— Это кампания по снятию баллов, дурачок. Они используют твою перепись стульев как предлог для того, чтобы порыться в наших вещах и найти нарушения. Чем больше найдут, тем больше нам придется работать, чтобы вернуть баллы. Но они могут делать это только во время переписей, утвержденных Главной конторой. Таковы правила.

— Я отправляюсь завтра в Верхний Шафран.

— Вот именно поэтому. Перепись заглохнет вместе с твоим исчезновением, и они хотят использовать эту возможность. Но вот в чем дело: тут есть вещи, которых они не должны найти. Вещи, которые должны оставаться спрятанными. Если желтые отыщут их, то останутся в зоне — лежать в чьем-нибудь дворике. Может, нам это сойдет с рук, а может, и нет. Ты хочешь, чтобы на твоей совести была гибель четверых желтых?

— Это что, розыгрыш?

Джейн уставилась на меня. Ясно, что это был не розыгрыш.

— Что у тебя за секрет, ради которого ты готова на убийство? — спросил я.

— Останови обыск, красный. Ты можешь спасти жизнь четырех человек, которых не слишком любишь и которые причиняют нам неслыханные страдания. Своеобразная этическая дилемма.

— Ты пойдешь со мной в Верхний Шафран?

— Красный, тебе придется идти одному.

В этот момент вернулась Салли Гуммигут и пролаяла цифры. Прежде чем я успел обдумать требование Джейн, префектша была уже у следующей двери, требуя впустить ее. Хозяин, постарше Джейн и не такой колючий, запаниковал. Я поймал взгляд Джейн. Она показала глазами наверх, на чердак.

— Я посмотрю наверху, — заявил я. — Надо же мне самому посчитать хоть что-нибудь.

Желтые переглянулись, но не смогли найти разумных возражений. Я стал подниматься по крутым узким ступенькам на третий этаж. Пенелопа с Банти занялись вторым. Лестница была винтовой, и когда я дошел до верхней площадки, решив немного передохнуть при тусклом свете снаружи, сердце мое бешено колотилось. Взявшись за ручку, я осторожно открыл дверь.

Свет проникал лишь через узкое, разделенное надвое окно в дальнем конце комнаты, — то есть его было немного. Я заметил небольшую кровать, стол, комод и ларь из сосны. Стул был только один, в центре, и его занимала какая-то старуха в простом льняном халате без всяких кружков или значков, говорящих о заслугах. Она вязала длинный шарф, беспорядочными волнами ниспадавший к ее ногам. Руки ее были узловатыми и шишковатыми, точно старые корни. Лица старухи я разглядеть не мог — лишь заметил выдающиеся скулы и мягкие складки дряблой кожи; когда она говорила, они двигались. Если бы женщина не пошевелилась, я принял бы ее за пропавшую в ночи, высушенную солнцем: таких находили время от времени.

Старуха прекратила вязать, когда я вошел, но не взглянула на меня, а лишь прислушалась к моим шагам, как-то по-особенному.

— Джейн?

— Нет. Это Эдвард Бурый.

— Сын нового цветоподборщика?

— Да, мадам. Что вы здесь делаете?

— Мало что. Но у меня есть мое вязание да еще «Ренфру» перед сном.

Она, не глядя, потянулась за стоявшим возле нее стаканом воды — пальцы поползли по крышке стола, пока не наткнулись на стакан, и схватили его. Волосы у меня встали дыбом, меня затрясло. Я никогда такого не встречал прежде и не думал, что встречу.