Виолетта прищурилась и раскатисто фыркнула. Дверь открылась, и госпожа Гуммигут объявила, что мы можем войти. Мы вернулись в зал и сели там, где нам указали.

— Есть ли у вас что сказать, прежде чем мы назначим наказание, мастер Бурый? — спросил де Мальва.

— Мне нет оправданий, господин префект, — пробормотал я. — Я буду ревностно работать над собой.

— Виолетта де Мальва?

— Это заговор против меня, — выпалила она, показывая в мою сторону. — Я ведь хорошая. Все хотят стать моими друзьями. Я никогда бы не сделала ничего такого, что…

Но она действовала на нервы даже своему отцу, который поднял руку, призывая ее к молчанию.

— Виолетта де Мальва, — начал он, — мы до глубины души разочарованы тем, что ты не сохранила контроль над своей командой по окончании игры. Как уважаемая всеми пурпурная, ты должна была подавать пример другим. Однако мы приняли во внимание твои многочисленные добрые дела, совершенные ради блага сообщества, и просьбы о смягчении наказания, поступившие от многих достойных членов Коллектива. Ты будешь оштрафована на… сто баллов.

Виолетта выглядела потрясенной. Я-то думал, она выйдет из этой переделки без ущерба для себя. В какой-то мере так и вышло. У нее, должно быть, имелось вдвое больше баллов, чем у меня, и масса возможностей приобрести еще. Если с меня тоже спишут сотню, не так все ужасно: для гражданства достаточно.

— Эдвард Бурый, — продолжил де Мальва голосом, каким обычно возвещают об эпидемии плесени, — мы считаем тебя главным ответственным за эту потасовку. Твои просчеты в оценке ситуации, неспособность удержать контроль над своей командой и недостаточные лидерские качества привели к ужаснейшей из драк на поле в истории нашего города. Ты будешь оштрафован на… двести баллов.

Я облегченно вздохнул. Это было плохо, но у меня до снятия насчитывалось почти тысяча триста баллов. Теперь осталось тысяча сто — достаточно для гражданства. Я все еще мог жениться — привилегия тех, кто проявил себя как достойный. На этом нас можно было и отпустить — но нет.

— Сверх того, — сказала Салли Гуммигут, — мы считаем, что твое вмешательство в изящное построение восточнокарминских очередей нарушает порядок. Правила часто действуют непостижимым для нас образом, и необдуманные поступки, которые на первый взгляд приносят пользу в краткосрочном плане, могут иметь непредвиденные последствия и подрывать единство Коллектива.

— К счастью для тебя, — добавил де Мальва, — ты подал заявку на применение стандартной переменной, и, согласно правилам, мы не можем лишить тебя баллов.

При этих словах я, наверное, улыбнулся — и, пожалуй, это было ошибкой.

— А сейчас, — объявил Смородини, — мы переходим к самому серьезному из обвинений против тебя.

Я оглядел всех префектов по очереди. Все мои возможные прегрешения были легко отрицаемы и труднодоказуемы. Префекты могли вести себя сколь угодно сурово, но им следовало быть справедливыми и уважать процедуры. В противном случае я мог подать жалобу третейскому судье в соседнем городе, и префектам самим угрожало бы снятие баллов.

— С сожалением извещаю тебя, — с иронией продолжил Смородини, — что последний кролик умер. Не от старости, как все ожидали, а поперхнувшись слишком большим листом одуванчика.

— Очень плохо, — негромко произнес я, чтобы заполнить воцарившуюся в зале неестественную тишину. Потом я все понял, и сердце мое упало. — Когда он умер?

— За день до того, как ты был в Гранате, — с расстановкой произнес де Мальва. — Если бы ты побывал у его клетки — как ты утверждаешь, — то сам узнал бы об этом.

— Ты солгал нам! — завизжала Виолетта. — А говорил, что он меховой, с зубами, с беленьким хвостиком! Я так разочарована!

— Мы все разочарованы, — сказал де Мальва, — и, если честно, Эдвард, твой отец разделяет это чувство. Ты говорил всем в городе, что видел кролика, даже ученикам на уроке. Это постыднейший обман. Надеюсь, больше в своей жизни я такого не встречу.

Я опустил голову. Все это было правдой. Я солгал. Но последним ударом стала копия телеграммы, которую я послал Фентону, своему лучшему другу, указав фальшивый таксономический номер кролика. Ложь — это плохо, но незаконное обогащение хуже во много раз. Я попал в серьезную переделку.

— Отрицаешь ли ты обвинения? — спросил де Мальва.

Я не мог их отрицать, о чем и сказал. Вследствие этого меня дополнительно оштрафовали на чудовищную сумму — шестьсот баллов; всего, значит, на восемьсот. Для любого с чуть меньшими накоплениями это повлекло бы за собой перезагрузку. Мне она не угрожала — у меня оставалось чуть меньше пятисот. Но необходимо было в любом случае иметь больше тысячи, чтобы вообще помышлять о женитьбе на Констанс. Даже со сверхурочной полезной работой и без новых неприятностей мне потребовалось бы добрых три года. А Констанс была не из тех девушек, что привыкли ждать. Хуже того, я надеялся, что результаты теста Исихары окажутся положительными и отец Констанс пришлет мне билет на предъявителя. Теперь мне просто позарез надо было выбраться отсюда.

Я снял значок «1000 баллов» и отдал его де Мальве.

— Тебе также полагается носить это в течение месяца.

Смородини вручил мне значок с краткой надписью «Лжец». С глубоким вздохом я пришпилил его к лацкану, прямо под значком «Ищу смирения». До того я лишь однажды носил значок «Лжец», и мне это не понравилось.

Моей первой мыслью было: «Как вернуть потерянные баллы?» Я подумал о Кортленде: может, заказать ему-таки лишний линкольн или привезти ложки из Ржавого Холма? Но мне не хотелось больше ввязываться ни в какие затеи, связанные с нарушением правил. Кроме того, это принесло бы мне лишь наличные баллы, а не те, что записываются в книжку и идут в счет. То, что я сказал затем, удивило меня самого.

— Я возглавлю экспедицию в Верхний Шафран, — заявил я громко и решительно.

— Мы согласны, — тут же сказал де Мальва, чтобы я не успел передумать. — Оплата — сто баллов, как было сказано.

— Я не пойду меньше чем за шестьсот.

Мое неслыханное требование префекты встретили взрывом хохота.

— Вот нахал! — воскликнул Циан.

— Неблагодарный! — добавил Смородини.

Голос Салли Гуммигут перекрыл все прочие звуки:

— Мы не вступаем в сделку со лжецами!

Де Мальва, однако, проявил больше сдержанности:

— Значит, по-твоему, ты заслуживаешь шестисот баллов, Эдвард? А почему?

Я выпалил не задумываясь:

— Я почти что альфа-красный. Все мы знаем, что посылать малоценных низкоцветных на такую разведку — значит попусту тратить время. Даже если там много красного, они никогда не увидят его.

Префекты стали беспокойно переглядываться. Если я был альфа-красным, мое требование оказывалось вполне осмысленным. Да, я мог видеть только один цвет, но, по крайней мере, это дало бы представление об общем объеме цветных предметов. Самое же главное заключалось в том, что от Верхнего Шафрана зависело благополучие Восточного Кармина, и префекты это понимали. А раз судьба экспедиции в Верхний Шафран зависела от меня, то со мной приходилось договариваться. С моей стороны то был блистательный план — если не принимать в расчет почти неминуемую смерть, ждавшую меня.

— Ты еще не проходил теста Исихары. Твое цветовосприятие не определено, — заметила Гуммигут. — Разве мы можем быть уверены, что ты опять не лжешь?

Я оглядел зал, в котором помещались не только семьсот восемьдесят два тома «Слова Манселла» (полная версия), но и бесчисленные полки с несданными в переработку предметами. Эти артефакты из Прежнего времени были слишком яркими, чтобы легально хранить их, и одновременно слишком совершенными, красивыми или редкими, чтобы их расплющили, сдавили, раскатали для дальнейшего обогащения. Вообще, они хранились здесь лишь благодаря уловке, занесенные в журнал находок как «ожидающие сортировки».

Просмотрев вещи, я обнаружил одну, нежнейшего красноватого оттенка, — молочник, блестевший на полке с блестящей керамикой серого цвета, — и сказал об этом. Все взглянули на Смородини. Тот нахмурился.