— Да, господин, — пробормотал тот, не отрывая взгляда от горизонта.

— До того как при каком-то скачке запретили езду верхом, — продолжил Кортленд, — для охоты за молниями использовались лошади. Прекрасный спорт, как говорят, хотя я не верю, что им удалось поймать хоть одну. Это непросто — бросать гарпун на полном скаку, а заземляющие провода все время запутывались между лошадиных ног.

Он негромко фыркнул, затем повернулся ко мне с недовольным видом.

— Томмо говорит, ты не заказал для нас лишний экземпляр линкольна, хотя он устроил тебе поездку в Ржавый Холм.

Я пожал плечами.

— Это нелегко — заказать лишний экземпляр так, чтобы отец не заметил.

— Конечно нелегко, — злобно сказал Кортленд. — Было бы легко, я бы напряг Томмо или достал бы сам.

— Молния! — воскликнул Престон, быстро откладывая бинокль и склоняясь над уровнем, закрепленным на деревянной треноге.

Мы уставились на горизонт. К нам медленно двигался сверкающий белый шар. Кортленд отложил чашку, взял секундомер и планшет.

— Азимут двести шестьдесят два градуса, — объявил Престон, — угол возвышения тридцать два.

Кортленд записал цифры и нажал на кнопку секундомера.

— Пошел! — сказал он и повернулся ко мне. — Так как ты собираешься расплачиваться? Есть у тебя что-нибудь еще? Или мне записать услугу на твой счет?

— У меня есть счет?

— А как же! Причем с отрицательным балансом, потому счет заводится не бесплатно. Стоп!

Секундомер отсчитал десять секунд.

— Азимут двести шестьдесят семь градусов, угол возвышения тридцать шесть, — сказал Престон. — Думаю, она на большой высоте и движется быстро, командир.

— Спасибо, я лучше сам определю. — Кортленд поколдовал с картонным счетным прибором, потом объявил: — Движется быстро, на большой высоте. Приземлится где-то возле Большого Кирпичного, если не погаснет раньше. Так вот, — снова обратился он ко мне, — чтобы расплатиться, ты снова отправишься в Ржавый Холм и соберешь там столько ложек, сколько сможешь. Даже помятая ложка стоит сто баллов на бежевом рынке, а из полусотни ложек две-три окажутся с читаемыми кодами: их можно продать в малонаселенный город. Много налички, добытой законным способом.

Но меня мало беспокоили ложечные калькуляции жадного до денег Кортленда — голова моя была занята другим, и я не мог больше сдерживаться.

— Мы нашли Трэвиса.

Кортленд внимательно посмотрел на меня, затем небрежно спросил:

— Живого?

— Нет.

— Вот досада. Тебе удалось забрать ложки до того, как появились другие?

— Меня больше волновал сам Трэвис.

— Вот что бывает, если принимаешь дружбу людей другого цвета, — упрекнул он меня. — Становишься сентиментальным в ущерб собственной выгоде. А что случилось с ним, кстати?

— Голова наполовину обгорела.

— Хорошая новость для Совета. Можно оправдать чудовищные расходы на молниеотвод.

— Но для Трэвиса-то плохая.

Кортленд пожал плечами. Я показал ему кусочек расплавленного металла из черепа Трэвиса.

— Ты знаешь, что это такое?

— Конечно, — равнодушно ответил он, — это часть несгоревшего магниевого факела. Может, Томмо даст тебе за него четыре балла. Этот парень способен продать оранжевому зеленое.

— А ты не хочешь знать, где я нашел эту штуку?

— Приятель, если тебе нравится рыскать в поисках всякого хлама, то у меня есть дела поважнее.

— Я нашел его в голове Трэвиса.

Кортленд несколько секунд бездумно таращился на меня, но ничего не сказал. Той ночью он вместе с матерью пошел разыскивать Трэвиса, и оба несли магниевые факелы. При помощи вспышки такого факела можно было сымитировать удар шаровой молнии. Гуммигуты утверждали, что не нашли Трэвиса, но, видимо, все сложилось иначе. Кортленд щелкнул пальцами.

— Что-то задумал, Эдвард?

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему ты убил его?

Кортленд поднялся на ноги. Я думал, он сейчас бросится на меня, — но нет, он лишь громко рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Ты наслушался «Ренфру», старина. Убийств больше нет — какой смысл? Зачем нам вообще строить такие планы?

— Не знаю.

— Вот именно. И потом, у тебя есть доказательства? Кто-нибудь видел, как ты доставал это из головы Трэвиса?

Я промолчал, что само по себе было ответом.

— Ты прохиндей, — сказал Кортленд. — Уважаю. Говорят, ты неслабо красный и побудешь немного с нами. Думаю, нам с тобой надо ладить.

— Я не останусь здесь, Кортленд.

Он улыбнулся.

— Так ты и правда не въезжаешь? — Он указал на мой значок «Ищу смирения». — Думаешь, тебя послали сюда из-за того, что Берти Маджента изобразил слона?

— Да.

— А ты поразмысли как следует. Внешние пределы — в них больше смысла, чем ты думаешь. Это место ссылки для тех, кто не сделал ничего против правил, но проявил себя как «потенциально проблемная личность». Когда дело касается «Гармонии», всегда лучше вовремя перестраховаться. Перепись стульев во Внешних пределах — та же перезагрузка, только с маленькой буквы.

По моему телу пробежала дрожь. Да, старик Маджента вовсе не рассердился, когда я подшутил над его сыном, — наоборот, хохотал над этим, кажется, третий раз за всю свою жизнь. А господин Блаупункт, наш синий префект, сказал мне с глазу на глаз, что Берти это заслужил — он болван — и все так считают.

— Это из-за моих предложений по очередям? — тихо спросил я.

— Ага, начал въезжать. Коллектив запрограммирован на сопротивление переменам. Не только в плане технологий и социальной мобильности, но и в плане идей. Улучшение системы очередей не правонарушение, но ты теперь носишь скрытую метку.

— А «один берешь, другой отдаем задаром» тоже скрытая метка?

— И Томмо здесь по тем же причинам. Но его пометили из-за жадности, а не из-за крамольных покушений на нерушимую систему обеденных очередей. Точно не хочешь чаю?

— Точно.

— Постройка летающих моделек, открытие колебаний, чрезмерный интерес к истории, необычные высказывания в Дискуссионном клубе — список длинный. Ты не уедешь отсюда.

— Но я собираюсь жениться на одной из Марена.

— Со временем ты привыкнешь, беспокойство и гнев поутихнут. Большинство людей в Пределах постепенно сдаются и даже выставляют свою нестандартность напоказ с уязвленной гордостью. Через одно-два поколения твои потомки не будут знать, почему они живут здесь, и смогут куда-нибудь переехать. Если только…

— Если только что?

Он порылся в кармане, достал свой кошелек и демонстративно открыл его — так, чтобы я увидел толстую пачку банкнот.

— Твой нелепые утверждения насчет Трэвиса не подкреплены никакими доказательствами. Но я, скажем так, готов проявить щедрость по отношению к тому, кто везде сует свой нос, — для его же пользы. Сколько сейчас берут красные за молчание? Триста?

Я уставился на него.

— Я не продаюсь.

Он вздохнул.

— Ваша неуместная щепетильность становится утомительной, мастер Бурый. Вы собираетесь назвать цену — или мы начинаем долгие и скучные переговоры?

— Я всего лишь хочу справедливости для Трэвиса.

Кортленд снова рассмеялся.

— Тогда удачи. Что есть у тебя? Кусок ни на что не годного металла и скандальная история. Что есть у нас? Префект и старший инспектор, готовые поклясться Словом Манселла, что они ничего не видели и не нашли. — Он наклонился ближе ко мне и тихо прорычал: — У тебя нет ничего, Бурый. Ничего. На самом деле, после того как ты навлек на себя ярость Гуммигутов, у тебя даже меньше, чем ничего.

— Низко и медленно, вест-тень-зюйд! — крикнул Престон, бегом направляясь к «форду». — Двойная!

Действительно, две молнии размером с футбольный мяч вращались друг вокруг друга. Подгоняемые ветром, они плыли между вершин деревьев ярдов за пятьсот от нас. Престон мигом запустил «форд», Кортленд вскочил в кузов.

— Сюда, Бурый, — сказал он, поворачивая тяжелый арбалет по горизонтали и убеждаясь, что медный гарпун прочно сидит на тетиве. — Принеси хоть какую-то пользу!