Мы с Люси убрали со стола и вернулись с главным блюдом. После дискуссий о невозможности решения проблемы с ложками и о печальной несистематичности доявленческих фамилий госпожа Охристая спросила, не наблюдали ли собравшиеся чего-нибудь «необычного» за прошедший месяц — такого, о чем бы они хотели поведать остальным.
— Можно мне? — вызвался я.
Никто не стал возражать, и я продемонстрировал снимок ночного города, сделанный Северусом. До того я показал фотографию отцу, который внимательно ее изучил.
— Этот снимок был сделан несколько недель назад, — объяснил я. — Северус С-7 случайно оставил на всю ночь затвор камеры в открытом положении — и снял эти странные концентрические круги в небе. Есть идеи насчет того, что это такое?
Отец протянул фото вдове де Мальва, та — Салли Гуммигут, которая сделала еще одну невидимую пометку в блокноте, прежде чем передать его дальше. Госпожа Ляпис-Лазурь рассматривала его какое-то время и даже провела пальцем по одному из кругов.
— Это не замкнутые круги, — заметила она. — Это несколько взаимосвязанных полукружий. Все они вращаются вокруг одной точки.
Она передала снимок госпоже Лимонебо.
— Подозреваю, что это розыгрыш, — сказала та, вручая фотографию своему мужу, — или дефект проявки.
— А я так не думаю, — не согласился тот. — Ясно видно, что линии описывают дугу за силуэтом молниеотвода. — Он пригляделся. — И есть другие линии, тоненькие, пересекающие круги крест-накрест.
— Не круги, а полукружия, — поправила госпожа Ляпис-Лазурь.
— Невидимые нам круги в небе? — вопросила Салли Гуммигут. Готовность верить всякой чепухе насчет бандитов мешала ей беспристрастно смотреть на вещи. — Никогда не слышала ничего более нелепого.
— Кошки и ночные кусающие животные могут видеть безлунной ночью, — вставила Люси, — так что какой-то свет откуда-то должен поступать.
— Вы все ошибаетесь, — возразил апокрифик. — Это далекие солнца.
Последовало неловкое молчание. Всем было интересно, что он имел в виду, но никто не осмеливался хотя бы заметить его присутствие.
— Это от… далеких солнц, — сказала старая Кармазинша, внимательно изучая снимок.
Собравшиеся переглянулись, но никто не стал указывать на неблаговидность ее поступка — такое любопытство охватило всех.
— А что еще вы можете сказать? — спросил мой отец.
— Ну… я не уверена, — с сомнением произнесла она, глядя на апокрифика.
— Далекие солнца, — повторил тот, — очень похожие на наше, только на неизмеримо большем расстоянии от Земли. Поэтому они выглядят как точки света, слишком слабого, чтобы homo coloribus его видел.
— Солнца, — повторила старая Кармазинша, и теперь каждый мог законно размышлять над словами апокрифика, — слишком далекие, чтобы мы видели… точки света.
— Звезды? — пробормотала Люси.
Устаревшее слово звучало непривычно для слуха, но все понимающе зашептались. Мы слышали о них, но не предполагали, что можем хоть как-то их наблюдать. Как и пирамиды, толстовки, Чак Норрис, Тарик Ас-Симпсон, Мадонна и Человек Дождя, они когда-то существовали — мы знали об этом. Но не осталось никаких записей, никаких доказательств — эти слова передавались устно от одного к другому, из года в год: эхо утраченного знания.
— Но ведь это не точки, — заметил Обри, — а круги.
— Полукружия. — Госпожа Ляпис-Лазурь настаивала на своем. — Давайте придерживаться фактов.
— Они движутся, — сказал апокрифик, — движутся по кругу в ночном небе. То, что вы видите на снимке, происходит не за одно мгновение, а в течение семи часов.
Старуха воспроизвела сказанное им слово в слово.
Опять настало молчание — мы переваривали услышанное. Я ощутил трепет открытия, трепет познания. А вместе с ним — ощущение невосполнимой потери. Скачки назад настолько уменьшили объем знаний внутри Коллектива, что мы не только были невежественны — мы даже не представляли степень своей невежественности. Звезды, движущиеся в ночном небе, были только малой частью утраченных сведений. Я стоял нахмурившись, чувствуя, что в Коллективе все не так, совершенно не так, как нужно. Всем нам следовало стараться накапливать знания, а не терять их.
— Но почему звезды двигаются? — поинтересовался господин Кармазин.
— А они не двигаются.
— Они не двигаются, — отозвалась Кармазинша.
— Но вы же говорили…
— Это мы двигаемся, — внезапно осенило Люси. — Земля совершает за сутки оборот вокруг своей оси. Если вдуматься, то наше Солнце тоже описывает круг вокруг нас.
Апокрифик кивнул в знак согласия. Все умолкли, осмысливая эти слова.
— Надо сказать, я нахожу это крайне надуманным, — сообщила госпожа Гуммигут, которую явно раздражало, что мы вообще ведем дискуссию. — Известно, что из-за слабоумия старуха Кармазин скоро падет жертвой Д-разновидности.[18] И потом, все сказанное — неправда, потому что центральная точка внутри кругов не двигается совсем.
— Полукружий, — сказала Ляпис-Лазурь.
Апокрифик снова заговорил, а следом за ним и старуха:
— Я предполагаю, что это отдаленная звезда, расположенная в точности на продолжении оси нашей Земли.
В комнате воцарилась полная тишина. Апокрифик изрекал самоочевидные истины с такой недвусмысленностью, что мы все чувствовали себя униженными. Но мой отец повел себя превосходно. Посмотрев в упор на старую Кармазиншу, он заявил:
— Я более двадцати лет посещаю дискуссионные клубы. Все это время я выслушивал лишь непродуманные теории и шаткие предположения. Сегодня мы все получили порцию истинного знания.
— Я принесу рисовый пудинг, — сказала госпожа Охристая и выскользнула из комнаты.
— Может быть, — господин Лимонебо смотрел на старую Кармазиншу, но обращался к апокрифику, — ваш острый ум способен решить еще одну загадку, над которой мы все здесь ломаем голову уже несколько лет?
Апокрифик ничего не сказал, но Обри не успел задать свой вопрос, потому что Люси неожиданно задала свой:
— Что такое музыка сфер?
Апокрифик долго смотрел на нее и наконец с расстановкой произнес:
— Некогда музыка была всем. Она отвечала на все вопросы, удовлетворяла все нужды. Благодаря ей существовали промышленность, транспорт, развлечения. Она давала облегчение и свет, информацию, книги, средства связи, смерть. Она могла даже привести за собой… музыку.
Он зевнул — так, словно устал от всего происходящего, достал из кармана платок, положил туда еды и вышел из комнаты. Прежде чем старушка закончила повторять его ответ, Обри Лимонебо высказал все, что у него накипело на душе.
— Ну что ж, большое вам спасибо, — саркастически обратился он к Люси. — Я только собирался расспросить о вековечной тайне — почему яблоки плавают, а груши тонут! Тут приходите вы и сбиваете с толку его… то есть, простите, ее своими дурацкими гармоническими путями. Это вопрос, я бы сказал, сомнительной важности. Музыка ведет за собой музыку? Что за вздор!
Все затаили дыхание, услышав столь невежливые выражения. Он почти повысил голос — но все-таки не повысил. Люси вперила в него негодующий взор.
— Важность его, может, и спорна, сударь, — ответила она, стараясь придать радушия своему голосу, — но по сравнению с вашим вопросом он бесконечно глубок.
Она грубо нарушала цветовой этикет — Кармазин занимал более высокое положение и был краснее ее, — но все мы были гостями Охристых, а потому ее поведение, вообще-то неприемлемое, осталось безнаказанным.
— А по-моему, все это пустяки и вздор! — заявила госпожа Гуммигут, которая явно не считала нужным быть сдержанной в словах.
Ее поддержала старая Кармазинша, сказав, что интерес Люси к сверхъестественным явлениям — это «молочный коктейль для лентяев». Вероятно, она не сказала бы этого в присутствии госпожи Охристой, и я понял, что Люси с ее гармоническими путями прожужжала уши слишком многим. Люси ничего не ответила — молча встав, она достала из кармана свинцовую пулю и стальную проволоку, взяла с письменного стола кнопку, повесила импровизированный маятник на дверной косяк и вернулась на прежнее место.
