Я поинтересовался, что он имеет в виду, но отец лишь пожал плечами. Я направился в ратушу, так как все еще имел право на горячий завтрак. По пути я зашел на почту, которая в это время года работала дольше, чтобы полноценно использовать световой день, и открылась за полчаса до моего прихода. Внутри царила чистота, но интерьер был невообразимо древним. Все же красная краска, нанесенная изначально, еще не утратила своей яркости.

— Вы уверены, что хотите отправить именно этот текст? — спросила служащая телеграфа, глядя на мои поэтические потуги. — Мне он кажется, э-э, не очень годным.

Это была женщина средних лет, почти пожилая, напоминавшая мою дважды вдовую тетушку Берил: очень душевная, но прискорбно прямолинейная.

— Констанс не ищет мужа, способного на интеллектуальные свершения, — объяснил я, пытаясь представить дело так, будто я намеренно не стал применять свои таланты.

— Что ж, тем лучше. — Она подсчитала количество слов. — Вы можете прибавить еще три «Ц», и это вам ничего не будет стоить.

Я подумал секунду и отказался — пусть Констанс не считает, что я иду напролом. Госпожа Алокрово попросила меня подтвердить число строк и выставила сумасшедший счет на тридцать два цент-балла. Я сказал, что это безумие, и узнал, что сумму можно снизить, если я пообещаю привезти из Ржавого Холма щипцы для сахара. Я сказал, что приложу все усилия. Она сладко улыбнулась и заверила, что отправит мою телеграмму немедленно.

Ратуша походила на все ратуши: просторная, с витающими внутри запахами вареной капусты и мастики для пола. Я аккуратно обошел ковер для префектов, расстеленный у самого входа, почтительно поклонился Книге ушедших и заморгал — в здании стоял полумрак. В дальнем конце помещалась сцена, украшенная — довольно мило — фигурной лепниной. По одну сторону зала располагались кухни, а по другую — широкие двойные дубовые двери, которые вели, видимо, в комнату для заседаний Совета. Входить туда строго запрещалось, но один раз в жизни, на двадцать минут, каждый гражданин все же оказывался там: для прохождения теста Исихары.

Я положил себе овсянки, намазал на хлеб положенное количество джема и сел напротив Томмо за одним из красных столов. Людей было мало: серые из утренней смены уже поели, а хроматики редко вылезали из постели — разве что наставал их черед идти в пограничный патруль или еще куда-то. Я заметил Джейн, которая заканчивала завтракать; но она не смотрела в мою сторону. Томмо, как он заявил, пришел сюда, чтобы я не связывался с приличным обществом.

— Трэвиса не нашли, — сообщил я.

— Найдут. Послушай, ты что, собираешься и впредь выкидывать такие штуки ночью? Если кто-то один совершает бессмысленные подвиги, остальные выглядят не слишком хорошо.

— А если бы пропал ты? — возразил я, но Томмо лишь пожал плечами.

— Скажи, — продолжил я, — кто-нибудь живет в нашем доме? На верхнем этаже?

Томмо поглядел на меня и поднял бровь.

— Ты имеешь в виду, кроме того, о ком нельзя говорить?

Я кивнул.

— Ничего не знаю. А что?

— Я слышал какие-то звуки.

Однако Томмо уже отвлекся на другое: вытащив расческу со множеством поломанных зубьев, он лихорадочно придавал себе пристойный вид.

— На случай внезапной проверки? — спросил я.

— Нет, тут дело поважнее. Можно тебя попросить кое о чем? Старайся выглядеть как можно непривлекательнее. Я знаю, тебе это нетрудно, но тем не менее поднапрягись.

— Что?

— Вот это, — он показал на вошедшую девушку, — Люси Охристая, о которой я говорил. Чем дальше, тем больше она расцветает. А знаешь, что мне в ней нравится больше всего?

— Ее чувство юмора, из-за которого она встречается с тобой?

— Нет. Хотя ее отец нахапал разного городского имущества, обвинений против него не выдвинули. Она сидит на денежной куче. А в браке все имущество супругов считается общим.

— Ты ведь в душе неисправимый романтик?

— Когда речь заходит о звонкой монете, я стану кем угодно.

Я грустно наклонил голову и переключил свое внимание на Люси, дочь предыдущего цветоподборщика. Она была маленького роста, изящная, с длинными волнистыми волосами и бледным лицом. Девушка оглядывалась — слегка смущенно. Мы с отцом уже видели ее — на мосту, с маятником в руке. Люси посмотрела в нашу сторону. Томмо помахал ей, и девушка неуверенно подошла к нам.

— Привет, Тиммо, — сказала она, садясь.

— Томмо, — поправил он. — Мне показалось, что тебе будет приятно сидеть с нами, сердце мое.

Люси взглянула на меня.

— Я зарежу кого хочешь за чашку чаю.

Томмо понял намек и исчез.

— Он хочет жениться на мне. — Люси облокотилась на стол и устремила взгляд не на меня, а в некую точку над моей левой бровью. — Мама сказала, что я свободна в выборе. Как ты считаешь, выходить за него или нет?

— Он думает, что у тебя есть деньги.

Девушка фыркнула.

— У нас нет ни гроша.

— Тогда вряд ли стоит. Кстати, я Эдди Бурый.

— Сын цветоподборщика?

— Он самый.

— А ты симпатичный. Особенно мне нравится твой нос.

— Это подарок на день рождения.

— Что еще занятного тебе подарили?

Я решил сменить тему — Люси зашла слишком уж далеко.

— Томмо сказал, что ты ищешь гармонические линии.

— Земля утопает в неслышной музыкальной энергии, — объявила она театральным тоном, — скалы и почва, пустоши и поля. Ми-бемоль, если тебе интересно, но регистр очень высокий, услышать невозможно. Это нечто вроде переносящего энергию гармонического ветерка, который дует вдоль определенных линий и качает мой маятник, словно китайские колокольчики. Энергия, связывающая воедино все в мире. Гармония сфер.

Я ничего не ответил, что само по себе было весьма красноречиво.

— Ну да, — вздохнула Люси, проводя рукой по волосам, — все так думают. Мне нужна ложка. Можешь помочь?

Я подскочил на месте — такая откровенная просьба застала меня врасплох.

— Да, то есть, ну, понимаешь, — что ты сказала?

— Десертную, суповую, бульонную, чайную, все равно какую. Из Ржавого Холма. Ведь ты едешь туда?

— Ах вот что. Я думал, ты…

— Думал, что я хочу понятно чего? Знаешь, Эдди, ты не настолько хорош собой. Но раз уж речь зашла об этом: ты умеешь целоваться? Мне надо попрактиковаться с кем-нибудь, и, по-моему, ты не откажешься от деньжат. Если вычесть Томмо из уравнения, мы можем сэкономить кругленькую сумму.

— И сколько же поцелуев предполагается? — спросил я.

«Кругленькая сумма» — пять процентов, причитавшиеся Томмо, — могла означать, что моим губам предстоит немало поработать. А может быть, и языку тоже.

Люси пожала плечами.

— Зависит от того, что ты умеешь. Друзья?

— Друзья.

— Близкие друзья?

— Давай пока побудем просто друзьями.

— А вот и твой чай, — сказал подошедший Томмо, пристально глядя на меня: Люси почти переползла мне на колени.

— Я не хочу, — объявила она, опуская веки. — С удовольствием бы поспала.

И, словно желая подтвердить свои слова, Люси положила голову на стол и захрапела.

— Она всегда так? — осведомился я, и Томмо печально кивнул.

Все стало ясно. Девушка накачалась зеленым цветом. Если бы префекты пронюхали, что Люси видели под кайфом в общественном месте, были бы серьезные неприятности, не говоря уж о сплетнях.

— Эй, Люси, — я потряс ее за плечо, — пора просыпаться.

Я велел Томмо взять девушку за локоть, и вдвоем мы поставили ее на ноги. Под стоны и жалобы Люси мы проследовали на улицу.

— Нам нужна дверь дома де Мальвы, — сказал я. — Раз Люси нагляделась на желто-зеленый, нам нужен красно-фиолетовый, чтобы нейтрализовать его воздействие.

— А это сработает?

— А как же! Тот, кто вырос в семье цветоподборщика, знает кое-какие хитрости.

Больше убеждать Томмо не пришлось, и мы повели Люси, которая держалась все менее твердо, в сторону префектских домов.

— Посмотри на дом, Люси, — обратился я к ней. — Тебе станет лучше.