Узнав про подмётную цидулу, князья ещё более облютели и объявили людишкам:

— За то озорство, опричь тягла, взыскуем с каждой чети по два контаря сена да по три рубли денег московских ходячих.

Послы отправились в овраг к общинникам с челобитною.

— Не токмо денег, а либо хлеба — серединной коры не стало.

В тот же день общинники порешили привести в исполнение свою угрозу и поджечь княжеские усадьбы.

Едва стемнело, беглые покинули деревню и пошли на усадьбу Апраксы.

В землянках остались женщины, ребятишки да небольшая застава под началом Тешаты.

Позднею ночью губной староста проснулся от глухого лязга желез и стука.

— Аль не спится тебе в обрядке железной? — зло прицыкнул он на дьяка.

Сосед придвинулся вплотную к старосте.

— Покель гомонили смерды на раде, яз, воду таскаючи, оскорд унёс.

Староста рванулся, готовый закричать от счастья. Шипы на обруче остро впились в его шею. Он закусил больно губу и поник головой.

Изогнувшись, дьяк упорно ковырял балку в том месте, где было вделано кольцо от желез.

Где-то во мгле послышался сдержанный шёпот. Узники затаили дыхание.

— То лес балагурит! — догадался дьяк и с новою силою принялся за работу.

Наконец железы с глухим звоном упали на землю.

— Готово! — выдохнул он обессиленно.

Староста хотел что-то сказать, но от волнения слова путались и терялись в горле и дробно стучались перекошенные челюсти.

Освободив товарища, дьяк приказал ему лечь и, приладив обруч к каменному порогу, заколотил по скрепам.

Сбросив железы, узники ползком выбрались в лес.

На заре они почуяли запах гари. Беглецы притаились в кустах, не решаясь пойти на разведку.

— Ты потоньше, — предложил товарищу староста. — Свернулся бы угрём да пополз поглазеть.

Дьяк зло взбил бородёнку.

— Коли яз угорь, тебе и Богом положено в боровах ходить, толстозадый!

И, ковырнув пальцем в носу, брезгливо сплюнул. Староста позеленел от обиды и всем телом налёг на дьяка.

— У меня дед в воеводах ходил! Род наш сызначалу от целовальников!

Позабыв об опасности, они с бранью покатились по траве, вцепившись друг другу в бороды.

Стрельцы услышали шум и натянули тетивы на луках. Один из них раздвинул кусты и, поражённый, застыл.

— Ей-Богу, староста!

К обедне беглецы были в городе. После торжественного молебствования они выступили с отрядом в поход.

Тем временем общинники, разбившись десятками, подходили к боярским усадьбам. У опушки Василия перехватил Поярок.

— Лихо! Большая сила идёт на деревню на вашу. А с арматой той сам староста полоненный с дьяком.

Десяток Выводкова ринулся предупредить товарищей об опасности.

Но было поздно. У вотчины Апраксы, застигнутые врасплох, общинники смешались и обратились в бегство. На всех перекрёстках их беспощадно истребляли засады.

Василий с остатками дружины мчался домой.

— Конец!.. — печально свесили головы беглые, увидев, что деревенька открыта и окружена.

Староста что-то мучительно соображал и вдруг, властно окликнув своих тоном, не допускающим возражений, приказал всем немедленно идти в сторону Дмитрова.

— Оттель на Волгу либо в Чёрный Яр, а либо на гору Казачью! — прибавил он, кланяясь в пояс товарищам.

— А за дружбу, за хлеб, за соль общую, — спаси вас Господь!

Ему ответили земным поклоном.

— Приходи… Сдожидаться будем, Васенек…

Они поспешили уйти, чтобы скрыть от самих себя так не знакомые им, впервые за все годы холопьи, навернувшиеся на глаза слёзы.

Теряя надежду вовремя подоспеть, Василий на брюхе крался к потайному ходу. У реки он задержался немного и, убедившись, что никто не следит за ним, юркнул в чёрную пасть подземелья.

— Кто? — разорвалось неожиданно над самым ухом.

Взвизгнул оскорд.

Сильная рука вцепилась в горло рубленника.

— Пусти!

— Да, никак, ты, Василий?

— Тешата!

Казначей сдавил друга в крепких объятиях.

— Порешил яз перво-наперво, чтоб, значит, с голоду нам не помереть, казну унести. А Клашу с протчими оставил сдожидаться у той землянки, что на серединном ходу.

Они обменялись короткими указаниями и разошлись.

Стрельцы ворвались в землянки.

Никогда не слыхал ещё лес таких стенаний и криков людей.

Озверевшие дьяк и староста рубили всех, кто подворачивался под руку. На деревьях, истекая кровью, бились в предсмертных судорогах повешенные.

Выводков увёл уцелевших в один из рукавов подземелья и пронзительно свистнул.

Стрельцы прислушались.

— Никак, ещё гомонят?

Свист повторился.

— За мной! — крикнул стрелецкий голова и двинулся к рукаву.

Впереди побежали губной староста и дьяк.

Едва отряд скрылся в серединной норе, рубленник метнулся к своим.

— Вали! Подкинь им землицы!

О подволоку подземелья глухо застучали оскорды. Огромные комья земли росли с угрожающей быстротой и забивали проход.

— Наддай! Понатужься маненько!

Громовой раскат сотряс чёрную мглу. И тотчас же из глубины донеслись смертельные крики о помощи.

Серединная нора рухнула, похоронив в себе стрелецкий отряд.

Василий увёл остатки общины к выходу.

— Не бывать бы погибели, — гневно потряс он кулаками, когда беглые выбрались наконец, в овраг, — ежели бы при мне пожаловали стрельцы.

И в немногих словах рассказал, как доставали рубленники через Поярка зелейную казну и как вделывал он её хитроумно в стены лисьего рукава.

Близился вечер. Передохнувшие общинники приготовились в путь.

— А казначей? — напомнила едва державшаяся на ногах Клаша.

Выводков безнадёжно махнул рукой.

— Ежели досель не зрим его, тут и весь сказ. Не иначе — сбег, леший, да с тою казною!

Среди ночи Клаша взмолила об отдыхе. Извивающуюся от невыносимых болей в пояснице и стонов, её унесли поглубже в чащу и скрыли в берлоге.

Вскоре лес огласился мяукающим жалобным писком.

То подал о себе весточку первенец Выводкова.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

асилий заволочил оконце и запер дверь.

— Почнем? — обратился он к нетерпеливо дожидавшемуся ребёнку.

Голые ручонки сорвали со стены рогожу.

Зажжённая лучина облила клеть сочным клюквенным настоем.

Разодрав рот до ушей, мальчик уставился зачарованно в роспись.

— А вечор, тятенька, сдаётся, не было головы у зверя того? — выдохнул он, наконец, приходя немного в себя.

Рубленник таинственно подмигнул.

— Ещё, Ивашенька, тако поглазеешь дивное диво…

Он привлёк к себе сына, любовно потрепал по щеке и взял из его ручонки остро отточенный уголёк.

— Низ мы с тобою, сынок, замалюем, а площадь — вот эдак, под самый тын наведём.

Ивашка высунул язык и, прищурившись, с видом знатока оглядел набросок усадьбы.

— Давеча ты мудрил, тятенька, понизу тёсаный камень пустить. Не краше ли быть по сему?

— Тако и будет. Низ каменный, а верх - кирпичной.

Выводков печально склонил набок голову.

— Было это годков за десять… Ставил яз подземелье в лесной деревеньке.

От напряжения лоб его избороздился глубокими лучиками, а глаза пытливо забегали по подволоке, точно искали там утерянную мысль.

— Из умишка вон! Не припомню, како лазейки свести для зелейной казны.

Ивашка свысока посмотрел на отца.

— Ты не кручинься — роби. А тамо надумаем. Не бывало того, чтобы мы с тобой не надумали!

И, неожиданно стихнув, приложил ухо к двери.

На дворе чуть подвывал осенний ветер. У крыльца перешёптывались лужи, тревожимые мелким дождём.

Обиженно надув рубиновым колечком губы, мальчик часто задвигал ушами.

— Сызнов мать зря посулила…

И ткнулся в кулачки влажнеющими глазами.