— По вызову твоему, государь, пожаловали к нам князья: Шереметев, Сабуров да Ряполовский с Овчининым.

Заблюда раздражённо почесал у себя за ухом и встал.

— Авось, государь мой преславной, свободишь нас. Не с нашим рылом суконным пред очи родовитым казаться.

Грозный шаловливо прищёлкнул языком.

— При мне не заклюют, авось, Митрич!

И к Годунову:

— Кликни князей-то. Да Иван-царевичу вели пожаловать.

Бояре вошли гуськом, трижды перекрестились на угол и приложились к замаслившейся царёвой руке.

Овчинин исподлобья оглядел собравшихся и презрительно подобрал губы.

— Дай Бог здравия гостям желанным, — мягко прошелестел царь и жестом указал на лавку.

— А тебе, Симеон, за Угря первому подённая подача наша.

Ряполовский подхватил на лету надкусанный ломоть и, подставив ладонь к подбородку, чтобы не рассыпались крошки, с благоговением, как просфору, зажевал хлеб.

Загряжский и Биркин заняли свои места. Симеон, проглотив последний кусок, примостился подле Овчинина.

— Вы бы, князь-бояре, рядком, — предложил с плохо скрываемой усмешкою Грозный Шереметеву и Миколе Петровичу.

Замятня собрал ёжиком щетинку на лбу.

— Пожаловал бы ты меня, царь, иным каким местом.

— Пошто така незадача? — И милостиво указал Шереметеву на место подле Загряжского. — А ты, Микола, к Биркину ближе.

Бояре хмуро уставились в подволоку и не шевелились.

Иоанн теребил клинышек бороды и, видимо, забавлялся.

— Аль и эдак не угодил?

Микола Петрович, краснея от натуги, поднялся на носках и отставил поджарый живот.

— Воля твоя, государь, — собрал он птичьим клювом жёлтые губы свои, — токмо сиживали Сабуровы-Замятни одесную батюшки твоего и негоже им с Биркиными рядышком быть.

На пороге показался царевич. Услышав кичливый писк Сабурова, он топнул ногой.

— Посадить!

Вяземский и Фуннков бросились к боярам.

Лёгким движением головы Грозный остановил советников и, указав сыну на место подле себя, упёрся подбородком в набалдашник посоха.

— Рядком! Подле Биркиных! Оба!

Бояре потоптались немного, но не двинулись с места.

— Ну?!

Медвежьими когтями скребнул окрик по сердцу. Упрямые головы, подчиняясь какой-то могучей силе, медленно повернулись к царю.

Властный, обнажающий душу взгляд налитых кровью глаз Иоанна скользнул по мертвенно-побледневшим лицам утративших вдруг всякую волю бояр.

Сбившись жалкой кучкой, они покорно подчинились приказу.

— Тако вот споначалу бы! — скрипнул зубами царь и, вытирая рукой проступивший на лбу пот, уже бесшабашно шлёпнул по спине Годунова. — Вина!

На полупути от Кремля отёкшие ноги Неупокоя отказались передвигаться. Недельщик взвалил узника на плечи стрельцу.

В Кремле Неупокой отлежался на лавке и, опираясь о батожок, поплёлся с замирающим сердцем к царёвой трапезной.

У приоткрытой двери стольник загородил его собой.

В трапезной стоял гул. Скоморохи кружились в бешеной пляске, давили друг друга, прыгали по столам, перебрасывались мушермами, овкачами и блюдами, обливая людей, стены и подволоку потоками щей и вина.

Хмельной Иоанн не давал им остановиться. Его захватили веселье и шум. Хотелось самому броситься в пляс, закружиться так, чтобы в один грохочущий хаос смешались все его чувства и мысль и рассудок, чтобы позабыть обо всех и забыться самому. Каждый мускул его трепетал, и рвалась уже из груди разудалая песня, а ноги, под лихими перезвонами накров, всё безудержнее и дробней выбивали молодецкую дробь.

Прыгая через шутов, неслись в пляске советники.

Биркин, в угоду царю, вытащил из-за стола упиравшегося Замятню и поволок его по полу.

Грозный покатился от хохота.

Неожиданно взгляд его упал на стольников.

— Сгинь!

Точно ветром сдуло шутов. Оборвались песни и говор. Пятясь, сели на свои места советники и гости.

В глазах Иоанна притаился лукавый смешок. Клинышек бороды оттопырился кверху и ищуще зашмыгал по сторонам.

— Пошто притихли, бояре? — вкрадчиво подмигнул царь Овчинину и Ряполовскому. — Али не в потеху вам наша потеха?

Бояре неохотно поднялись.

— За хлеб, за соль твою спаси тебя Бог, государь! Всем довольны мы ныне.

Грязной подошёл к Симеону и низко поклонился ему.

— Не обессудь!

Тяжело вздохнув, Иоанн закрыл руками лицо.

— Ласка ваша нам в утешение. А токмо колико любезнее было бы во всём ту ласку зреть. — И, не сдерживаясь, судорожно сжал посох. — Примолвлял нас и Старицкой-князь и Курбской Ондрей. А было то на словесах. В душах же имали скверны и змеиные помыслы противу меня. — Он согнул по-бычьи шею и исподлобья поглядел на Симеона. — Да и ныне дошло до нас, будто охочи иные князья на столе московском зреть Василия Шуйского.

Шереметев и Замятня, позабыв непримиримую рознь, тесно прижались друг к другу и не смели вздохнуть.

— Тако ли, бояре? Аль после Старицкого убиенного Шуйскому черёд пришёл?

Белые, как личина, оставленная в сумятице каким-то шутом, стояли Овчинин и Ряполовский.

— Не противу тебя восставали, — горлом выдавил Овчинин. — Ты нам царь, Богом данный. Токмо о родах боярских, хиреющих ныне, печалуемся.

Грязной с возмущением сплюнул.

— И израды не замышляли?

Стольник отступил. Недельщик толкнул Неупокоя коленом под спину.

Узник шлёпнулся под ноги царю.

Фуников одной рукой, как кутёнка, поднял холопя и стукнул лбом о лоб Ряполовского.

— Не признаешь ли, князь, человека сего?

Овчинин первый узнал Неупокоя, но нарочно выкатил глаза и недоуменно пожал плечами.

— Не обессудь, господарь! — поклонился Неупокой Симеону. — Давненько не служил яз тебе!

Он пытался говорить так, как научили его в приказе. Но представившаяся неожиданно возможность поиздеваться над князем, выместить на нём всю свою ненависть, путала мысль и подсказывала иные слова.

Чтобы не дать сбиться холопю, Грязной стал задавать ему отдельные вопросы.

Висковатый деловито заскрипел пером по пергаменту. Иоанн сидел, закрыв руками лицо, и молчал. Хмельной царевич поманил к себе Сабурова.

— Чмутят бояре!

— Чмутят, царевич.

И, собрав ёжиком колючий лоб, Микола Петрович приложил палец к губам.

— Да и не токмо сии, а и Шереметев не мене.

В его испуганных глазах блеснула надежда. Он бочком подвинулся к Вяземскому.

— Заедино добро бы и с Шереметевым поприкончить.

Вяземский по-приятельски хлопнул князя по животу и многозначительно ухмыльнулся.

— Во всяку прореху ткнём по ореху. Аль темниц на Москве не достатно?

Замятня торжествующе повернулся к Шереметеву.

Исчезнувший куда-то Фуников, запыхавшись, ворвался в трапезную.

— Опытали Неупокоя?

Грязной утвердительно кивнул.

Казначей положил руку на плечо Сабурова.

— Принимай гостюшка, князь.

Спина Иоанна заколыхалась от неслышного смеха. Перед поражёнными Сабуровым и Шереметевым вырос Тын.

— Дозволь молвить! — упал Фёдор в ноги царю и трепетно приложился к его сапогу.

— Сказывай, перекрестясь!

Откинувшись в угол, Тын ткнулся об пол лбом и клятвенно поднял руку.

— Перед Господом нашим, Исусом Христом.

— Сказывай, сказывай!

— Соромно было мне, государь, слушать хулу на тебя.

Плечи Грозного зябко поёжились, и рука нащупала посох.

— Сказывай!

— Печаловались Шереметев с Сабуровым на то, что, дескать, торговым людям да царю занадобились дороги в иноземщину, да ещё жадны худородные до княжьей земли. А нам испокон века земля дадена. Нам ни к чему басурмены.

— Пиши! — выплюнул Грозный, опуская на плечо дьяка тяжёлую руку свою.

Висковатый торопливо заскрипел по пергаменту.

Заблюда, грузно навалившись на стол, с злорадной улыбкой слушал показания языка. Пряслов и Рожков суетливо напяливали на себя шубы.