— Не гневайся, государь! — объявили они вздрагивающим голосом. — Отпусти.

— А то посидели бы, — запросто потрепал их по спинам царь.

Рожков с омерзением повернулся к боярам.

— Краше татарина-нехристя почеломкать, нежели зрети злодеев, хулящих избранника Божия! Отпусти!

Иоанн хрустнул пальцами и, скорбно взглянув на образа, спрятал в руки лицо, чтобы не выдать своего настроения.

«Ужо разнесут они молву про земских! — с наслаждением подумал он. — Кой из гостинодворцев ещё стоял за бояр, навеки спокается».

Замятня стоял не двигаясь, точно на него напал столбняк. Только жалко топорщилась щетинка на лбу да вздрагивала испуганно на кончике носа прозрачная капелька.

Опираясь на посох, Иоанн зло поднялся и оттолкнул от себя кресло ногой.

— Рядком их поставить! — крикнул он вдруг и изо всех сил вонзил посох в дверь.

Советники ринулись на бояр и поставили их на колени.

Заблюда торопливо накинул скатерть на образа.

— Не можно угодникам Божьим зреть крамольников богомерзких.

Иоанн величаво тряхнул головой, высоко поднял правую руку и с трудом разодрал плотно стиснутую ленточку губ.

— А русийское самодержавство изначала сами володеют всеми государствы, а не бояре!

— Истина! — устремил Заблюда вдохновенный взгляд в занавешенные образа.

— Истина! — молитвенно подхватили советники. Годунов же зажмурился и сладенько выдохнул с таким расчётом, чтобы слышно было царю:

— Бог глаголет устами его. Воистину велелепен и разумен и могуч, яко царь Соломон!

Выдернув из двери посох, Грозный ткнул поочерёдно остриём его в бояр.

— Велегласно реките за государем своим!

Он откашлялся, резнул окружающих ястребиным, взглядом и торжественно возгласил:

— Яз, великий государь, царь и великой князь Иоанн Васильевич, всея Русии самодержец.

И, передохнув, притопнул ногой.

— Велегласно реките!

Четыре боярина, уткнувшись лицами в пол, разнобоем повторили гордые слова его.

— …Володимирской, Московской, Новагородской…

Всё выше, величавее и могущественнее звучал голос царя. Трепещущие пальцы поднятой правой руки, изогнувшись, стремительно скользили в воздухе, мяли его, как будто хотели зажать в кулак, уничтожить всё, что посмеет не подчиниться безропотно.

— …царь Казанской, царь Астраханской, царь Сибирской, государь Псковской…

— Велегласно реките!

Замятня приложил руки к груди. Он уже овладел собой и, чтобы обратить на себя внимание, визгливо выкрикивал слово за словом, с пёсьим умилением поглядывая на каменно-неприступное лицо царя.

— …великой князь Смоленской, Тверской, Югорской, Пермской, Вятцкой, Белгородцкой и иных…

Священный трепет овладевал трапезной. Руки Грозного уже пророчески простирались к небу; голос звучал, как вещее предрекание. Затуманившийся взгляд скользил над головами людей так, как будто оторвался от земли для иного, ему одному доступного созерцания.

— …государь и великой князь Новагорода низовыя земли, Черниговской, Рязанской, Полотцкой, Ростовской, Ярославской, Белозерской, Удорской, Обдорской, Кондинской и всея северныя страны повелитель и государь…

Он оборвался, вытянулся на носках и, приложив к уху ладонь ребром, насторожённо прислушался.

— Ей, Господи! Твой раб недостойный…

И, прищурившись, пошарил глазами по оцепеневшим в суеверном экстазе лицам. Торжествующая усмешка едва заметно плеснулась по краям губ и потонула в оттопырившемся клинышке бороды.

— …вотчинный земли Лифляндския, — воркующим щебетом пронеслось где-то в вышине, как будто далеко за хоромами, и неожиданно резко разрослось в громовой раскат:

— …и иных многих земель государь!

Руки истомлённо легли на грудь.

— Пить, — тихо попросил Грозный, почти падая на Вяземского, и воспалёнными губами жадно припал к ковшу.

В трапезной стояла мёртвая тишина. Только Заблюда, не в силах сдержать благоговейного умиления, сдушенно всхлипывал перед занавешенным киотом. Но от этого, казалось, тишина смыкалась ещё торжественнее и благолепнее.

Грозный допил вино, отставил ковш и вдруг вскочил разгневанно с кресла.

— Убрать!

Неупокой ухватил Ряполовского за бороду и с силой рванул к себе. Симеон вцепился зубами в руку холопя, носком сапога откинул его в сторону и подполз к царю.

— Убей, государь, токмо не допусти, чтобы смерд нечистыми перстами своими касался гос…

Он недоговорил. Десятки рук стиснули его рыхлое тело и поволокли вон из трапезной.

Щереметев и Сабуров, крепко обнявшись, отчаянно отбивались от наседавшего на них Тына.

Грязной приказал связать их.

Биркин и Загряжский с издевательскою усмешкою предложили Овчинину следовать за ними.

Боярин послушно подчинился и направился к выходу.

У порога он задержался на мгновение, что-то соображая, и резко повернулся к царю.

— На милостях твоих бью тебе челом, государь. Токмо памятуй: испокон веку крепка была земля Русийская не смердами, а господарями!

Царевич прыгнул к порогу и, подхватив с пола машкеру, напялил её на перекошенное лицо Овчинина.

— А пригож скоморох! Ужо распотешатся мыши те в подземелье!

Со всех концов Москвы стрельцы сгоняли людишек к урочищу, в котором чинят казнь злодеям.

Грозный, отпустив гостей, заторопился на место казни.

Низкорослый нагайский аргамак лихо помчал царя на Козье болото.

За отцом, в шеломе и тяжёлых доспехах, скакал царевич.

Батожники стремительно неслись по улицам.

— Дорогу преславному! Царь! Дорогу царю!

И усердно секли всякого, кто замешкался по пути.

На Козьем болоте Иоанн, превозмогая боль в пояснице, с нарочитой лёгкостью спрыгнул с коня и, чуть раскачиваясь, направился к кругу.

Народ упал ниц.

Иван-царевич на полном ходу врезался в толпу и, не скрывая озорного веселья, честил на чём свет стоит татар, наградивших его норовистым конём.

Грозный погрозил сыну, а сам с сожалением вспомнил о своей утраченной юности и хвастливо шепнул боярину Турунтаю:

— А бывало… Памятуешь ли, како яз был горазд людишек давить?!

Боярин расцвёл в восхищённой улыбке.

— Нешто запамятуешь ту стать твою молодецкую! Орлёнком летал ты, преславной!

У дыбы, окружённый дьяками и катами, стоял доставленный на Москву Микита Угорь.

Он был неузнаваем. Левый глаз его вытек ещё во время пыток в губном приказе, вместо носа торчал вывороченный обрубок, а на подбородке, в прогалинках, где ранее росла борода, взбухли гноящиеся бугорки струпьев.

Поодаль от дыбы испуганно жались друг к другу ходоки, которым Угорь наказал доставить гуся с денежною начинкою.

Иоанн подал знак ратнику.

Закручинившимся вздохом пролились в воздухе звуки рожка. Толпа шумно поднялась с земли и замерла в ожидании царёва слова.

— Обсказывай, дьяк!

Долго и обстоятельно докладывал приказный о преступлении Угря.

Больно заломив пальцы, Иоанн страдальчески выдохнул:

— Вот, добрые люди, те, которые норовят сожрать вас, яко псы пожирают говядину.

Грязной подтолкнул одного из ходоков поближе к дыбе.

Царь с чувством глубокого сострадания оглядел холопя.

— А лихо вам от дьяков да бояр?

— Лихо, царь, тако лихо — мочи не стало.

Плечи Грозного судорожно передёрнулись.

— Умельцы вы гуся делить? — процедил он сквозь зубы, переводя прищуренный взгляд свой на катов.

Выхватив из-за пояса секиры, каты низко склонили головы.

— Допрежь всего отрубили б вы тому гусю лапки.

Точно кипящим варом обдал толпу смертельный крик Микиты.

— А абие секите руки премерзкому.

Прижавшись к отцу, царевич со звериным наслаждением следил за извивающимся по земле дьяком.

Каты подняли высоко над головами залитый кровью обрубок.

Вяземский провёл пальцем по своему горлу.

Кат поплевал на руки и, крякнув, как дровосек, ударил секирой по затылку уже ничего не чувствовавшего Угря.