— Уже сделано, — сказал Мак-Фили.
— Тем временем, — продолжал Левин, — остальные свободны. Ступайте по домам. Отдохните. Если потребуется — возьмите на завтра отгул, чтобы оправиться от потрясения. Конечно, кроме тебя, молодой Боддеккер. Ты, сынок, отправляйся домой и хорошенько поспи. — Очередное подмигивание. — Тебя ждет длинный день.
Не успел я опомниться, как Хонникер уже тащила меня из комнаты, приговаривая:
— Я так горжусь тобой, Боддеккер! Какая решительность! Какая быстрота мысли! Сегодня ты всем показал, на что способен. Вот увидишь, ты в два счета сможешь купить твой дом.
— О да, — пробурчала Харбисон, идущая за нами. — Наслаждайся новым домом, Боддеккер.
— Ранч Ле Рой уже никогда своему не порадуется, — добавила Мортонсен.
Я поперхнулся. Ужасно хотелось повернуться и объяснить, что я задумал, но Хонникер из Расчетного настойчиво тянула меня прочь.
— Встретимся у тебя в офисе, — сказала она. — Мне надо еще кое-что уладить. Буду через пять минут.
Я вытащил из кармана «ключ года» и повернул к шахте лифтов. Моя группа уже разошлась — голоса доносились с лестницы. Но я предпочел лифт. Вставил ключ в прорезь, повернул, дождался кабины — тоже способ выгадать время, чтобы они точно успели добраться до своих кабинетов и уйти.
Когда двери лифта закрылись за мной, я закрыл глаза и ударился головой об стену.
Погоди. Пусть себе бесятся. Ступай к Роям и провали дело. Пусть все выйдет наружу. Тогда они поймут…
Когда двери открылись, за ними меня ждала Бэйнбридж. Ее лицо каменело в ожесточении.
— Боддеккер. — Она вытащила что-то из-за спины. Роза — невянущая роза, та самая, что я купил у Весельчака, а Бэйнбридж решила, будто бы для нее. Еще до Дьяволов, до всего этого. Казалось — много веков назад. Быстрым движением кисти она швырнула цветок мне в лицо. — Мне она больше не нужна.
— Бэйнбридж…
— Продал целую семью ради дома. Две семьи, Боддеккер. Мать и отца Ле Роя, а также его жену и ребенка. Ты не знал? Рой был женат, и совсем недавно у него родился ребенок. Мне рассказала Дансигер. Пять человек — а ты продал их всех ради грязного вонючего дома и этой размалеванной жерди, с которой трахаешься.
— Бэйнбридж, ты не понимаешь. Причины…
— Нет! — закричала она. — Я не хочу слышать никаких оправданий! Больше не хочу! Ты слишком хорошо умеешь выдавать их за правду.
— Но это правда…
— И ты слишком хорошо умеешь выдавать за правду свои поступки. Я больше с этим дела иметь не желаю. Как и с тобой. И с этой стаей стервятников из Пембурк-Холла. Я с вами покончила.
— Ты уходишь?
— Сию же минуту, — отрезала она. — Так что можешь кувыркаться нагишом со своей ненаглядной арифметичкой и больше не угрызаться совестью.
Не в силах даже слова сказать, я неловко крутил в руках розу. До сих пор я только и мечтал, как бы избавиться от Бэйнбридж — и вот она уходила, а я не знал, как это пережить.
— Я думала о тебе лучше, Боддеккер. Правда. — Она хлопнула рукой по кнопке лифта и попятилась в коридор.
— Я тоже лучше о себе думал, — сказал я, когда двери закрылись.
Пока лифт спускался, я только и делал, что думал. Думал о бомбе, более опасной, чем та, что убила бедного старикана Пэнгборна. О бомбе с часовым механизмом, который я только что закрутил до предела.
И теперь оставалось лишь закрыть глаза и слушать, как она тикает. ‘
Та ночь — то, что от нее осталось — была долгой. Вопреки здравому смыслу я отправился домой вместе с Хонникер из Расчетного отдела, стараясь убедить ее, что сейчас мне всего-то надо немного еды на ужин и постель, чтобы выспаться. Когда мы приехали к ней, она заказала две пиццы от «Безумного Тони»: с печенью и луком и с креветками. Я бы, пожалуй, предпочел «Пекин-Бадди» или «Рис-О-Раму», но честно съел по паре ломтиков от каждой, а потом юркнул в постель, пока Хонникер смотрела какой-то из «лучших» старых выпусков «Еженощного шоу с Гарольдом Боллом»,
Проснулся я от того, что она скользнула в постель, теплая и обнаженная. Я открыл глаза ровно настолько, чтобы обнять ее за талию, а потом снова закрыл их, проваливаясь обратно в сон.
— Боддеккер, — сказала она.
— Гм-м? — протянул я, притворяясь, что совсем сплю. Сказать, что ее появление оставило меня уж совсем равнодушным, было бы ложью, выходящей за все мыслимые и немыслимые границы правдоподобия.
— Расскажи мне про этот дом еще раз.
Сон маячил за сомкнутыми веками, только и ждал, пока я позволю ему снова унести меня. Решив прикинуться совсем еще спящим, я пробормотал заплетающимся языком:
— Танжерины.
Она придвинулась ближе.
— Тогда я тебе расскажу. Хорошо?
— Оцелоты, — так же невнятно буркнул я.
— Точно как в рекламе от «Бостон Харбор», — сказала она. — Входишь в дом, через гостиную, а она такая просторная, там горит камин с постоянной лицензией на разжигание огня. Пламя высокое, яркое, а свет потушен, так что комнату освещают лишь блики огня, теплые, на всем кругом, на коже, голой коже. — Для пущей выразительности она потерлась попкой о мои бедра. — И ковер, похожий на шкуру белого медведя, только на самом деле синтетический, такой мягкий. Очень, очень мягкий. И пушистый. И, может, мы достали настоящего хорошего вина — и легкие-легкие психотропы, — так что кажется, будто мы вместе парим на облаке, летим к солнцу, видим свет и чувствуем тепло — не только тепло друг друга…
К тому времени я уже знал: сопротивление бесполезно. Спать я больше не собирался и к тому времени, как она сказала: «И все это ради тебя, Боддеккер, все ради тебя», та толика здравого смысла, что еще оставалась в моей голове, была надежно заткнута и упрятана в чуланчик, где обычно хранились потачки моим слабостям и мелким грешкам.
Я расплатился за это на следующее же утро, приехав к Пембрук-Холлу еле живым и со слипающимися глазами. Мою же спутницу встряска, которую она заставила меня ей устроить, похоже, ничуть не утомила. Весельчак сердечно нас приветствовал, а Дансигер окинула одним долгим взглядом. Потом она оттянула меня в сторону и спросила:
— Итак, кто кого пытался заставить опоздать на работу? Чуть позже мы встретились со «стариками», которые дали
нам на подкуп семейства Роев кредит в тридцать миллиардов.
— Это в шесть раз больше суммы, которую, по нашим подсчетам, он мог бы заработать своим ремеслом, — сказал Мак-Фили. Глаза у него покраснели, волосы спутались и обвисли сальными прядями. Он провел всю ночь в бухгалтерии. — При условии, что ему бы крупно везло, и он вкалывал бы без передыху, пока не свалился бы замертво в возрасте ста одного года.
Хонникер из Расчетного отдела прихватила с собой ноутбук, подключенный к микроспутнику, чтобы можно было перевести деньги немедленно. Левин напутствовал нас еще парой ценных указаний и речью, из которой явствовало, что судьба всего мира рекламы покоится исключительно на наших плечах, а потом выпроводил из кабинета.
Когда мы спустились в вестибюль, нас перехватил Весельчак.
— Мистер Боддеккер! Вы только поглядите! Какие-то типы прикатили сюда вот это и сказали, что, мол, для вас! — Он схватил меня за руку и, бешено жестикулируя, поволок к двери. — Только поглядите!
Это оказался лимузин — самый настоящий, здоровенная махина, какие видишь в старых фильмах.
— Ты уверен? — спросил я Весельчака.
Он закивал так, будто у него вот-вот отвалится голова. Я глянул на Хонникер.
— Ты знала?
Она покачала головой.
Я поблагодарил Весельчака, взял Хонникер из Расчетного за руку и спустился с тротуара. Водитель вылез из машины.
— Вы Боддеккер из Пембрук-Холла?
— Это он, — сказала Хонникер.
Водитель вытащил из нагрудного кармана слейт и внимательно изучил его.
— Тогда я приехал за вами.
— По чьему распоряжению?
— Какой-то тип по фамилии Левин? — Он словно бы спрашивал.
— Тогда, полагаю, и впрямь за нами.
Я взялся за ручку двери, но водитель обошел вокруг машины и придерживал дверцу, пока мы садились. Внутри машина оказалась просто огромной. Два мягких сиденья напротив друг друга. Столик между ними исполнял еще функции холодильника и мини-бара, а в потолок было вмонтировано несколько видеоэкранов.